В статьях о подвигах советских пилотов подчас нет и десятой доли правды: летчики любили прихвастнуть, корреспонденты — приукрасить, редакторы это только приветствовали. Но, читая этот отрывок об Алеше, слыша его слова, чувствуешь, что все написанное — правда, разве что с небольшими преувеличениями, — но они были в рассказе самого летчика. Корреспондент ничего не изменил в его не очень-то грамотном, но образном описании. Соломатину, бесстрашному летчику от Бога, по плечу было вывести самолет из пике так, что винт «чуть ли не касался земли». Он любил рисковать — даже без необходимости. Этот пилотаж с риском для жизни через несколько месяцев закончился для него гибелью.
Названия сталинградских заводов, ставших во второй половине октября основными очагами сопротивления, узнал весь мир: Тракторный, «Баррикады», «Красный октябрь». Защищавшие их солдаты, подобрав оружие убитых товарищей, снова и снова шли в бой, зная, что отступить им некуда: за Волгу их переправлять не будут. Сотни советских раненых, которыми зачастую некому было заниматься, сами ползли к переправам. Четкой линии фронта на заводах не было: часто оказавшиеся в тылу у продвинувшихся вперед немецких частей русские неожиданно, появившись неизвестно откуда, атаковали. Пусть многие русские солдаты не верили, что город можно удержать; но и многие немецкие солдаты потеряли надежду на то, что сопротивление русских будет сломлено. Из-за Волги по немецким частям била артиллерия, с более близкого расстояния стреляли катюши, еще ближе — закопанные в развалинах советские танки. Ширилось снайперское движение. Бои на узкой полоске берега Волги продолжались.
Тракторный завод был полностью захвачен 17 октября; защитники заводов «Баррикады» и «Красный октябрь» оказались вплотную прижаты к Волге. Штаб дивизии Родимцева, сыгравшей решающую роль в сражении, находился в пяти метрах от Волги и в 250 — от переднего края. Но эти последние метры немцы пройти не смогли.
Советская сторона стягивала под Сталинград войска (планировалось перебросить миллион человек), готовили медсанбаты к приему раненых, проверяли состояние автомашин, которым предстоял большой путь. В степи промерзшие до костей солдаты, не получившие еще зимнего обмундирования, не имевшие точной информации о ситуации в городе, обменивались догадками. В том, что предстояли серьезные боевые действия, сомнений не было. Говорили, что «немцы уже пулеметами и автоматами расстреливают советские баржи на Волге у города, что сам город уже в основном занят немцами, а русские удерживают отдельные его островки. Если наши не бросят огромные силы, то неминуема катастрофа». Другие возражали им, что, видно, выдохлись и немцы, раз не могут взять город.
16 ноября в Сталинграде выпал первый снег. В степи свистел ледяной ветер. Советские солдаты получили зимнее обмундирование: ватные куртки-фуфайки, ватные штаны, полушубки для офицеров. На головах шапки-ушанки, на ногах — валенки. Немецкие солдаты находились в существенно худшей ситуации. Командующий 6-й армией Паулюс затребовал зимнее обмундирование еще ранней осенью, когда понял, что операции не удастся завершить до начала холодов. Однако Гитлер считал, что кампания должна быть завершена до зимы. По его мнению, для Восточного фронта подходило обычное зимнее обмундирование, такое же, какое использовали в зимних кампаниях в Европе. Его и еще зимних вещей, которые в массовом порядке собирали у населения немецкие благотворительные организации, будет вполне достаточно.
В штабе 6-й армии копились тревожные донесения, нервы у ее командиров были «напряжены до предела»: по всему было видно, что в ближайшее время начнется советское контрнаступление.
В ночь с 18 на 19 ноября 1942 года Борису Еремину было приказано построить личный состав эскадрильи и зачитать обращение Военного совета Сталинградского фронта. Людей разбудили, никто ничего не объяснял, и, пока строились, то и дело раздавались недоуменные голоса: «Что случилось?», «Почему строят?». Но, когда Еремин начал читать, смысл обращения сразу стал понятен каждому: фронт подтянул все ресурсы и переходил в наступление. У Еремина в горле, когда он дочитывал, стоял комок: он уже четыре месяца провел здесь, живя в постоянном страшном напряжении. Шла борьба не на жизнь, а на смерть, один за другим гибли товарищи. И вот наконец наступление! Еремин мог понять людей, которые, услышав зачитанный им приказ, «ликовали, плакали, кричали “ура”», он и сам переживал ту же бурю эмоций, «тут смешались боль утрат, тяжелые воспоминания и надежда на победу».[347]
Старшины в наземных войсках выдали солдатам чистое белье. Апатия спала: ясность всегда лучше безвестности. «Наконец-то наступаем! Дымили кухни, выдавали горячую пищу, жизнь продолжалась».[348]
Через четыре дня после начала операции «Уран» удалось замкнуть кольцо вокруг 6-й германской армии под командованием Паулюса. Пойманные в гигантский котел немецкие части ждали приказа на прорыв, который так и не был отдан. «Ждите, — приказал Гитлер, — к вам обязательно придет помощь». Неудачная попытка прорыва котла извне была сделана только во второй половине декабря. Четверть миллиона немецких солдат и офицеров оказались заперты, частью в разрушенном Сталинграде, частью в степях около города, большинство без каких-либо запасов (обозы были потеряны при отступлении), без теплой одежды. Тем, кто оказался в степях, пришлось совсем туго: в городе можно было отсидеться в подвалах, найти хоть какие-то припасы. Тем же, кто остался в степи, не оставалось ничего другого, как вырыть себе норы — примитивные землянки или просто норы в снегу, если копать землю не было возможности. Отапливать было нечем: дрова — доски от разрушенных домов — имелись только в Сталинграде. Продовольствие гибнущей 6-й армии доставляли теперь только по воздуху.
В Красной армии и в советском тылу царило приподнятое настроение, ждали, когда советские войска доберутся до немцев в котле. «Наземники» поставили своим войскам задачу «дожать» противника, командиры ВВС — перекрыть окруженным немецким частям снабжение по воздуху. Тимофей Хрюкин, командующий 8-й воздушной армией, сформулировал основную задачу для истребительных полков: не дать немцам снабжать окруженную группировку, сбивать все транспортные самолеты, без которых четверть миллиона немецких солдат в котле обречены на голодную смерть.
Даже без советских истребителей полностью снабжать окруженную немецкую группировку по воздуху было невозможно. Требовалась ежедневная доставка 700 тонн грузов. Геринг, зная, что доставить такой объем нереально, тем не менее заверил Гитлера, что это будет сделано. Командующего немецкой транспортной авиацией, который заявил, что его самолеты смогут в лучшем случае доставить в день 350 тонн, не стали слушать. В погоне за цифрами задействовали все транспортные и бомбардировочные части люфтваффе, взяли самолеты из летных училищ, хотели даже использовать планеры.
В котле ждали посланцев с неба, которые могли принести продукты, боеприпасы, горючее, больше половины которого, впрочем, расходовалось самими транспортными самолетами. Погода не баловала. В самый удачный день воздушного моста, 7 декабря, в котле приземлилось 135 самолетов, доставивших 362 тонны грузов. А 9 декабря из вылетевших с грузом 157 самолетов не смог приземлиться ни один.[349] Окруженные немецкие части получали по воздуху не более одной пятой необходимого минимума. Из-за нехватки боеприпасов танки и артиллерия бездействовали или использовались неэффективно, а на солдат надвигался голод. В декабре рацион хлеба на передовой сократился до двухсот граммов хлеба в сутки, а в тыловых службах — до ста граммов.[350] Всеобщую зависть вызывали части, имевшие лошадей, которые стали единственным источником мяса. У людей, принимавших самолеты, появилась привычка постоянно прислушиваться: звук авиационных моторов становился в ясные морозные дни звонким, сразу поднимая настроение, как хорошая музыка. Каково же было их разочарование и возмущение, когда у долетевшего до них и благополучно приземлившегося самолета оказывался совершенно не тот груз, которого ждали: часто бесценный тоннаж использовался, по мнению немецких военнослужащих, «нецелесообразно, если не сказать вредительски». Вместо хлеба и муки, которых так ждали, из очередного самолета могли выгрузить десятки тысяч комплектов старых газет или солдатских памяток от управления военной пропаганды, или кровельный толь, или пряности, или подворотнички.
Русские быстро выделили истребительные части специально для охоты за транспортными самолетами. По мнению летчиков 8-й воздушной армии, это была «веселая работа». Немецкие транспортные самолеты летали с прикрытием небольшого количества истребителей, иногда вовсе без прикрытия, и наконец-то советские летчики смогли взять реванш. Главный аэродром окруженной группировки в поселке Питомник в ста километрах от Сталинграда вскоре сосредоточил на себе внимание советских истребителей и штурмовиков, и на одной его стороне стало расти кладбище сбитых и сожженных немецких самолетов. На аэродроме ждали отправки страшные, исхудавшие, обмороженные раненые, лежали горы трупов. При загрузке самолетов шла драка: легкораненые ухитрялись под любым предлогом проникнуть в самолеты первыми, отшвыривая тяжелораненых, и их приходилось выдворять силой. Многие тяжелораненые умирали до того, как их успевали погрузить в самолет, и трупы складывали около госпитальных палаток на краю аэродрома. Все это производило такое тяжелое впечатление на пилотов-транспортников, что они старались как можно скорее вырваться из этого безысходного ужаса в нормальный мир, пусть в небе их снова поджидали снаряды русских зениток и истребители.
Немцы начали переходить на одиночные и ночные вылеты, летать группами становилось слишком опасно. Значительная часть из еще имевшихся у немцев транспортных самолетов была потеряна в результате прорыва 24-го танкового корпуса к авиабазе Тацинская, и оборонявшимся в котле немецким частям стало совсем тяжело. Им также пытались сбрасывать грузы на парашютах, но огромные картонные «сигары» частенько сносило на позиции советских войск, которые были очень довольны, получая невиданные подарки: немецкий шоколад, ветчину и колбасу, сигареты, французский коньяк. «Посылкам» со снарядами радовались меньше.