Не такими протоколами следует проверять показания, данные при торжественной обстановке суда.
Я, с своей стороны, верен традициям Судебных Уставов и всю мою надежду возлагаю на то, что происходило перед вами на судебном следствии. Думаю, что это единственное место, где русский гражданин действительно получает возможно большую гарантию для своей личности против напрасного обвинения. Я не могу не согласиться с общим убеждением, распространенным в обществе, что русское предварительное следствие носит характер совсем не следствия.
В былые времена русский помещик, в свободное от занятий время, любил, оставив сельское хозяйство, поохотиться за красным зверем; с того времени, как выкупные свидетельства стали приходить к концу, охота в отъезжем поле за красным зверем исчезает, но зато охота за человеком судебными следователями распространяется все сильнее и сильнее.
Является это в русской жизни с того времени, как самостоятельная следственная часть стала уничтожаться.
Нередко самый добросовестный судебный следователь волей-неволей, во время предварительного следствия, является только пионером прокурорского надзора, собирающим сведения исключительно только в интересах обвинения.
При таких данных у подсудимого и у свидетелей, которые стоят в таком положении, что по воле следователя могут быть пожалованы из числа свидетелей в чин подсудимых, естественно является желание оградить себя, является вместо простой передачи обстоятельств, которые впоследствии будут распределены на уличающие и оправдывающие, указание только таких сведений, которые защищали бы от судебного следователя.
Опытный человек, каковым я смею себя считать в данном случае, должен сказать, что обыкновенный тип судебно-следственной борьбы, с маленькой, конечно, разницей, заключается в том, что каждый хочет бросить свет на тот предмет, который составляет предмет спора. Я сравниваю этот свет с лучами, исходящими от чего-нибудь светящегося. Когда подсудимый или свидетель, возражая против обвинения, начинает освещать предмет, у следователя есть один прием: он обыкновенно зажмуривается; когда же начинает освещать предмет следователь, а подсудимый или свидетель хочет против таких данных защищаться, то обыкновенно ему говорят, что жмуриться перед властью не следует. Результатом этого являются такие протоколы, которым я не могу дать значения, считая их, по крайней мере, незаконными, потому что следователь должен составлять протокол о показании свидетеля, но не составлять за своею подписью того, что он полагает, что говорил подсудимый или свидетель.
Но довольно об этом, – я кончаю эту общую часть моей речи и перехожу к делу.
У меня на руках трое подсудимых. Каждый из них – отдельная личность, и каждый из них имеет право требовать, чтобы внимание ваше было посвящено ему в отдельности и чтобы сомнения, улики или несчастно сложившиеся обстоятельства, затемняющие личность одного, никоим образом не служили основанием для обвинения или предубеждения против другого.
Поэтому я в своем объяснении перед вами буду говорить о каждом подсудимом особо, но порядок, установленный г. прокурором, несколько изменю.
У г. прокурора порядок был таков: он нашел убитое тело, определил причину смерти, до известной степени объяснил, каким образом это убийство совершено, и, когда факт не только смерти, но и убийства преступного выяснился, он стал говорить: отыщем причину, и поспешил найти ее.
Я, наоборот, поищу прежде причину, и, думаю, имею на это логическое основание. Дело в том, что закон причинности свойствен человеческому рассудку. Человек издавна привык думать, что без причины не бывает ничего. Но при изучении всякого дела, которое есть результат человеческой мысли, преимущественно в науке, мы замечаем следующее, – что, хотя факты природы были одни и те же, но причины объяснялись людьми различно. Люди изменяли с каждым поколением свои воззрения, даже нередко одно поколение несколько раз изменяло свои убеждения. Другими словами, когда дан факт, то человек слишком соблазняется поскорей отыскать ему причину и причиной называет первый факт, который довольствует его в данную минуту, не задаваясь критической мыслью, не мог ли этот факт про-’ изойти от другой причины и не следует ли эту другую причину исследовать. В этом отношении человек сначала останавливается на вещах суеверных, затем на легковерных и, наконец, переходит к более точному методу, по которому можно доказать, что известная только причина могла произвести известный результат.
Когда определили смерть, нашли убитое лицо при известной обстановке, когда задались известною целью, то – цель, которая пришла на мысль следователю, натолкнула его и на причину.
Но исследуем сначала причину.
Здесь причина не есть отвлеченное понятие, – она имеет физиономию живого человека, Гр. Н. Лебедева, который говорит: «Я хочу быть не причиной, а подсудимым, и хочу, чтобы прежде, чем считать меня причиной, расследовали, действительно ли я человек виноватый? Такой ли я человек, чтобы на 49‑м году жизни, при моей обстановке и моих отношениях, во мне могла зародиться и действительно прийти в исполнение мысль о самом страшном из человеческих злых деяний, – посягательстве на жизнь того, кто дал мне жизнь, посягательстве на старика, который работал для меня 90 лет»?
К изучению этой причины в смысле живого человека я и перейду.
Егорьевск, небольшой уездный город Рязанской губернии, всем известен за город торговый, за фабричный пункт. Из сведений, которые, даже помимо научного пути, мы можем получить от лиц, здесь свидетельствовавших нам о г. Егорьевске, можно видеть, что там зажиточные люди, фабриканты, принадлежат преимущественно к старообрядчеству. При этом отличительная черта этого города, стоящего немного в стороне, только лет 10 назад получившего свою специальную железную дорогу, связывающую его с Москвой, – та, что православные семейства, церковники и староверы друг от друга складом жизни не отличаются. Строгая, патриархальная жизнь, строгие семейные принципы в этом городе существуют не в одном семействе Лебедева, но и во всех других семействах. Отцы считают себя владыками дома; сын, несмотря ни на какой возраст, не стесняется стоять перед отцом, при встрече снять шапку и не надевать ее, пока не велят надеть, бежать по первому зову из клуба или трактира, кидая свое личное дело или удовольствие для требований семейного долга.
В этом городе из свидетелей, здесь допрошенных, можно сказать, только один человек ушел от этого кружка, – это Радугин. Он и констатировал эту строгость, указавши нам на то, что такая строгость составляет общий характер города. Следовательно, все с нею сживаются. По отношению к себе, тот же свидетель сказал, что таких тяжелых отношений он лично, может быть, и не вынес бы, но Гр. Лебедев переносил их совершенно покорно, несмотря на свои годы, когда он сам был отцом и даже дедом.
Живут Лебедевы, как и прочие зажиточные семейства, довольно просто, но сытно; сын имеет отдельный дом. Особенно роскошной жизни, московской, столичной, не замечается; но в городе есть клуб, куда заходят играть в карты, есть трактир, где пьют чай.
В городе имеются специальные учреждения разного рода, – присутственные места; были они замещаемы людьми по выбору, и подсудимый Лебедев признан был в городе достойным занимать сравнительно выдающуюся должность – председателя Сиротского Суда, т. е. такого учреждения, в котором, в особенности, если г. Егорьевск имеет много зажиточных семейств, есть немало сиротских капиталов и где председатель, следовательно, выбирается не для одного формального отправления своей должности, как выбирались заседатели в старых Палатах, а для действительного надзора за тем делом, которое ему вверено городом. Следовательно, Г.Н. Лебедева пустым человеком не считали, а считали человеком выдающимся, способным занимать ответственные общественные должности.
Общий голос, насколько мы можем вывести из свидетельских показаний, говорит также о том, что мы имеем дело не с забулдыгой, не с человеком, который шатается по трактирам, а с очень обыкновенным человеком, позволяющим себе отдохнуть, выпить и поиграть в карты с товарищами, – все это в пределах умеренности, не доходя до безобразий. Пьяным он домой не являлся, карточных долгов не имел, не слыл за человека, который где-нибудь на стороне делает долги, рассчитывая на будущее наследство, который имеет открыто легкие связи, и т. д.
Таков был Гр. Лебедев.
Отец у него был очень престарелый человек, по мнению большинства, строгий, сомнительно – скупой или нет (я склоняюсь на сторону прокурора и скажу, что скупости в нем было больше, нежели нескупости). Нет сомнения, что некоторые факты его жизни, объясняемые прокурором его скаредностью, можно объяснить лучше, как и объяснил вчера Гр. Лебедев. Его нечаепитие, лежание на голых досках, когда тут же рядом лежит перина, можно признать аскетизмом, которому предаются на старости люди, готовящиеся перейти от временной жизни в вечную. Конечно, не эту перину, которой вся цена рубль, берег он и не потому спал на голых досках.
Дома жизнь была проста, но строгости и скаредности не видно и в той расходной книжке, на которую указал прокурор. Затем общее мнение таково, что, когда к ним, хотя и редко, приходили гости, приемы не отличались от обыкновенных приемов гостей, какие бывают в других зажиточных домах.
Старик имел недурное состояние, разъезжал сам по ярмаркам. Может быть, в этом увидят доказательство, что этот дом был таков, что старик трудился, зарабатывал, а сын только проживал. Но в этом отношении г. прокурор должен уступить таким людям, как Серапион Князев, в знании обстоятельств торговой жизни и не может серьезно возразить против того положения, что разъезды по ярмаркам составляют более легкое занятие купца, если он торгует произведениями своей фабрики. Продать изготовленное, как говорит С. Князев, легче, чем приобрести материал вовремя, превратить его в товар, найти рабочих, следить за тем, чтобы каждый рабочий принял материал и обработал, держать в порядке контору.