кте. Закон велит спросить вас обо всем, что в вину подсудимым там написано.
Однако то, что есть в обвинительном акте, еще от этого не должно считаться достоверным. Если бы акты были безусловно верпы, то тогда незачем было бы здесь переспрашивать свидетелей: прописать, какое по закону следует, внушение – и все кончено. Но законодатель и верховный суд, т. е. сенат, объясняют, что обвинительный акт есть одно предположение, на бумагах следствия основанное, что его еще надо проверить на суде, и тогда уже решить: вправду ли во всем том, что там было написано, повинен подсудимый.
Прокурор утверждает, что 18 ноября братья Бабанины оскорбили и избили Сулиму, как посредника, по поводу его должностных действий.
Хорошо, посмотрим, чем это обвинение доказано, как вы должны в нем убедиться.
Говорят вам, что буйные братья Бабанины были только верны своим необузданным привычкам; говорят, что благородный и достойный представитель закона подвергался обидам и с кротостью претерпел их.
Но следствие нам показало, как у кроткого, как агнец, безгласного Сулимы всегда с собой были стилет и пистолет, принадлежность далеко не кротких личностей. Следствие показало, что эти орудия были при нем и в доме Заньковского и не оставались без надлежащего употребления.
Вот с такими атрибутами входит Сулима в дом Заньковского, где последовательно встречается с тремя братьями Бабаниными, из которых вот этот, Степан Степанович, был в конторе и доме, а вот этот, Александр Степанович, приехал только к обеду. Егора Бабанина, третьего, которого на суде нет, мы оставим в покое; напомню только одно, что по обвинительному акту просьбу скандального содержания читал Егор Бабанин, а Степан виноват только в том, что имел уши и слушал ее.
Обвинение утверждает, что в конторе началось оскорбление должностного лица. Кем и кто оскорблен? спрашиваете вы. – Братьями Бабаниными, отвечают вам. Какой из них и чем оскорбил? На этом обвинение не считает нужным останавливаться. Довольно быть Бабаниным, чтобы быть виновным, в чем вам угодно.
Но правильное обвинение должно сказать: который из них и что говорил, чем оскорбил. Нельзя одного судить за вину другого. Если же обвинение не может распознать вины отдельного лица, то оно должно пасть, а не огульно, оптом привлекать всех Бабаниных.
Жалобу подала какая-то старушка, подала исправнику. Читать ее заставил исправник. Почему же не привлечен исправник? Потому что он не Бабанин. Почему перешептывание и переписка, без определения даже ее содержания, вменяются в вину подсудимым и не вменяются исправнику? Потому что они Бабанины.
Да, наконец, что же преступного в шептании и переписке? Неужели нужно непременно молчать или громко говорить, чтобы быть безнаказанным? Давно ли стало преступлением чтение чужой просьбы, поданной чиновнику, когда он сам об этом просит?..
Переходим из конторы в дом, во время обеда.
Обедают Сулима, Бабанины; в числе их уже находится Александр. Начинаются остроты, колкости. Сам г. Сулима говорит, что эти остроты до существа дела не относились, а Заньковская даже в комиссии говорила, что беседа была прилична. Судебное следствие по этому поводу ничего не прибавило: оно нас ознакомило лишь с одною подробностью, которая нам будет нужна. Мы теперь знаем, что обед был не будничный, а званый; еды и питья было вдоволь, и никто, ни хозяин, ни гости, ни Сулима, ни Бабанины, себе не отказывали. Преступных стычек здесь не было. Ведь не считать же преступлением колкости, взаимно расточаемые гостями? Ведь до существа дела не относящиеся остроты, которых Сулима не умел отражать, не могут быть воспрещены людям. Ведь так уже на свете бывает, что один умеет сострить, другой – нет, не находчив, не сообразителен…
Обед кончился. Гости вышли из столовой. Отправимся и мы следить за Сулимой и Бабаниными в те моменты, в то время, когда между ними произошла главная схватка, главное законопреступное дело, в котором Бабаниных обвиняют.
Предпошлем еще следующие замечания.
К стычке этой, говорит обвинение, давно готовилась семья Бабаниных, недовольная действиями посредника. Здесь давнишнее желание их исполнилось, и они отомстили ему за его деятельность, которая не по сердцу была им, помещикам, принужденным уступать крестьянам в спорах, благодаря посредничеству Сулимы.
Что Бабанины давно собирались побить Сулиму и с этой целью приехали, это обвинение выводит из того, что Бабанины приехали без приглашения. Хозяйка дома Заньковская, однако, утверждает, что в приглашениях Бабанины не нуждались. То же сказали муж ее и прислуга. И это очевидно верно: соседи, 20 лет знакомые, станут ли церемониться?
Напрасно думает обвинение, что, сделавшись посредником, Сулима уже не имел и к нему не могли иметь иных, неслужебных отношений. И у Бабанина, и у Сулимы под форменной одеждой или сюртуком билось хорошее ли’, дурное ли, но человеческое сердце; у того и другого были в семье сестры, и по поводу одной из сестер одного из них шла размолвка между Александром Бабаниным и Сулимой. Это я беру со слов Бабанина, неопровергнутых обвинением; этим словам я верю, потому что свидетели Заньковский, Дублянский и др. говорили, что семейные неприятности были поводом ссоры.
Обвинение напрасно полагает, что, если Сулима посредник, то ссора могла выйти только из служебных отношений. Ссора могла совпасть со временем вступления Сулимы в должность, но обусловливаться неслужебными столкновениями.
Обвинение, утверждая, что было недовольство Сулимой, как посредником, должно было нам представить: какие именно служебные обязанности Сулимы привели к оскорблению, какие законные его действия, как посредника, были награждены обидой со стороны Бабаниных? А так как этих причин и этой связи нет, то, несмотря на то, что Сулима был посредником, когда у него с Бабаниными вышла история в доме Заньковского, я утверждаю, что она была домашней, частной обидой, частной ссорой между двумя частными лицами, а посредническое достоинство было в стороне.
Если же, как это было здесь указано, дело началось из-за семейной истории, если одно лицо позволило себе быть неделикатным в своих мнениях о другом, и поэтому произошла брань и свалка, то говорить об оскорблении чиновника не приходится. Перечитав все, что относится до обязанности чиновников вообще и посредников в частности, я утверждаю, что семейные интриги, неделикатные отзывы о частной жизни известных нам лиц не входят в круг обязанностей должности, в особенности посреднической, и неприятность, вызванная ими, не может считаться оскорблением по поводу исполнения посредником своего служебного долга.
Обвинитель, настаивая на оскорблении по должности, говорит, что Бабанины имели ссоры с крестьянами, что эти ссоры решались не в пользу их, что притеснения Бабаниных были такого рода, что распутать их пришлось, подарив крестьянам надел.
Люди, подарившие нескольким сотням крестьян наделы и усадьбы, стали ли бы спорить из-за вершка земли?
Люди, отдавшие даром землю, которую ценить приходится покрупнее, чем десятками тысяч, по замечанию свидетеля, мирового посредника Якубенко, – могут ли подозреваться в крепостничестве и давлении на крестьян?
И какие это притеснения, которые устранить можно было лишь даром усадьбы и надела? Я бы желал, чтобы, не оставив почвы законности, на основании Положения, прокурор приискал бы мне такое столкновение прав крестьян и помещика, разрешить которое должно бы было даром усадьб и надела. Я бы сдался со своими доводами.
А до тех пор я настаиваю, что отказ в пользу крестьян свидетельствует не о крепостничестве Бабаниных, а о человечности, и устраняет предположение, чтобы между этими людьми и бывшими их крестьянами, в интересе последних, нужно было вмешательство кроткого посредника Сулимы, примирителя с пистолетом в руке, и судьи, не расстающегося со стилетом.
Не забудьте еще и того обстоятельства, что, если и были служебные отношения Сулимы, как посредника, приходившиеся не по нраву Бабаниным, то это были такие действия, которым вряд ли можно дать название служебных обязанностей.
Исправник Дублянский говорит, что в имении Бабаниных Сулима заявил свое существование тем, что побуждал крестьян к самым противозаконным притязаниям. Он и посредник Якубенко показали, что крестьяне, под влиянием советов Сулимы, боялись даже взять даром землю. Само собою разумеется, сказал Якубенко, когда мне поручен® было дело Бабаниных, то в три дня все недоразумения кончились, и крестьяне с радостью приняли дар старика Бабанина.
Так неужели же, если допустим, что эти отношения Сулимы озлобили Бабаниных, то историю у Заньковского следует считать оскорблением по должности? Возбуждение к неосновательным требованиям безнравственно, а безнравственное не может включаться в круг чьих-либо служебных обязанностей.
Переходим к самой истории.
Пообедавши, как и все гости, Бабанины идут в гостиную. Они выпили не больше хозяина, не меньше Сулимы. Полупьяный человек находится в состоянии, когда всего сильнее просятся наружу бурные и буйные инстинкты, когда чешется язык, напрашиваясь на лишнее слово. В этом состоянии идет разговор Александра Бабанина с Сулимой. Сулима отвечает на крупное слово крупным. Вмешиваются хозяева, усмиряют, разводят. При этом Заньковская и Блонский видят, что под влиянием ссоры Сулима вынимает пистолет и угрожает Александру Бабанину. Последний при виде оружия весь отдается гневу и бранит Сулиму.
Несколько минут спустя гости вновь сошлись, не забывая своего боевого положения. Тут, вспомнивши обиду, о которой шла речь, вспомнивши высокомерное обращение Сулимы: «Я вас не знаю, милостивый государь», вероятно, и сделал неприятность Сулиме Бабанин, бросив в него па пиросу.
Сулима бросается, чтоб оскорбить Александра Бабанина, но тот, видя намерение Сулимы, мнет его под себя. Братья бросаются на помощь: они не выручают брата, потому что брат сильнее Сулимы и один справится – они разнимают схватку. Степана Бабанина никто не видит участвующим в драке, Егора видят со стилетом и палкой, с орудием, отнятым им у Сулимы, с орудием, а не с орудиями, ибо стилет и палка не две вещи, а две части одного и того же целого – палки со стилетом. При этом ни палки, ни стилета Бабанины в дело не пускают. Хоть и говорят, что Бабанины ими пользовались, но мы не имеем указания, чтобы на теле Сулимы были какие-либо знаки: был изорван лишь сюртук.