бунтуют в кишках Матренины пироги? – но старик не послушал и не ушел, он просто исчез, был и не стало, а молодой кровосос оказался не молодым, и не кровососом, он был маленьким мальчиком со смешно торчащим вихром, и штанишки у него были смешные: коротенькие, на лямках, криво и косо сшитые из зеленой пятнистой ткани; она спросила, как его зовут, и он сказал, что зовут Кирюшей, и у него есть книжка про золотой ключик и он любит ее читать, он уже умеет читать, правда-правда, только книжек у него мало, вернее, много, но скучные и без картинок; она обрадовалась, как мало чему, – впервые встретила родственную душу, кого-то, кто не считал любовь к чтению придурью; и она сказала, что конечно же читала «Золотой ключик», и сказка ей тоже понравилась, и пообещала, что поможет с другими книжками, у нее в сундуке хватает книжек, и детские с картинками тоже есть, и она обязательно даст ему почитать, а потом они говорили долго и обо всем, и как-то так получалось, что понимали друг друга с полуслова, она начинала – он подхватывал и продолжал, а если говорил он и вдруг замолкал, она всегда знала, чем закончить, и оба понимали, что просто так такого не бывает, им надо быть вместе, и они будут вместе, сейчас как друзья, а когда вырастут, непременно поженятся, ты обещаешь? – спросила она, и он пообещал, а Гунька сказал: ты с этим завязывай, ты это прекращай, – и Марьяша немедленно окрысилась на братца: съебал бы ты из моего сна, она давно сообразила, что спит, что в жизни так не бывает, но Гунька не послушался и начал пререкаться: с какого хера он твой? ты всей округе сейчас навязчиво снишься, нормальным людям нормальные сны видеть не даешь, так что завязывай… завязывай? – переспросила она и быстро сказала: первое предупреждение! второе! третье! – и Боба сгреб Гуньку, и завязал визжащим и брыкающимся узлом, и зашвырнул подальше, в кусты и внешнюю тьму, тьма скрежетнула зубами и сожрала непутевого братца, а Марьяша вернулась к маленькому мальчику Кирюше, но тот был уже не мальчиком, он вырос, стал взрослым и красивым парнем, и пришла пора исполнять обещание, и он стоял и смотрел на нее, голую и распяленную на столе, и ей было стыдно, и в то же время хотелось, чтоб смотрел еще и еще, и не только смотрел, и он все понял и шагнул к ней, она догадалась, что сейчас будет, а Кирюша шептал, что все будет хорошо и ей будет приятно, и слова были фальшивые, чужие, не Кирюшины, и голос тоже чужой, но все же знакомый.
Она усилием воли вытолкнула себя из сновидения, рывком подняла веки.
Ночь снаружи стояла серая, июньская, – прямоугольник противомоскитной сетки светлел над входом в палатку, но и только, внутри было темно, собственную руку не разглядеть.
Однако не требовалось напрягать зрение, чтобы понять: она в палатке не одна. Дрын дышал в лицо и шептал те самые слова, что на излете сновидения она приписала Кирюше. Кроме слов, долетал от него запах гуляша, но теперь вызывал лишь желание сблевать.
Прежняя Марьяша, наверное, заорала бы во весь голос, призывая на помощь Бобу, перебудила бы весь лагерь. Хотя, может и постеснялась бы орать, попыталась бы сама, не поднимая шума, как-то уговорить, утихомирить возбудившегося Дрына.
Новая не стала ни орать, ни уговаривать. Нащупала в темноте его лицо, нежно погладила по щеке, Дрын аж прихрюкнул не то от удовольствия, не то от удивления. Не ожидал, наверное.
Не ожидал он и другого: что ее пальцы соскользнут со щеки и по плечу, по рукаву доберутся до пострадавшей кисти – Дрын держал ее в стороне, на отлете, в штанах орудовал левой. Почувствовав шершавый бинт, она вцепилась покрепче и тут же рванула, выламывая.
Вопль, наверное, был слышен даже в Затопье. Не замолкая, Дрын наскипидаренным ужом выскользнул из палатки.
Но Марьяша именно в этот момент потеряла всякий интерес и к воплю, и к его источнику. К ней обратилась Лиза и попросила о срочной помощи.
О чем именно ее просят, Марьяша поняла почти мгновенно. А поняв – ужаснулась.
Глава 9Небесный заступник всех особистов (жертва черной пешки)
По кабинету гулял сквозняк, трепал выпавшие из папок листки документов.
Ковач не обращал внимания, хотя наверняка некоторые из этих бумажек украшал гриф «секретно», а то и «сов. секретно».
Он устроился за столом Малого, пользовался его селектором. Сам хозяин кабинета спал здесь же, на кожаном диване. Да, спал, именно такой диагноз поставил Рымарь, и сам безжалостно извлеченный из алкогольного забытья: глубокий сон без каких-либо патологий. Пацан почти сутки на ногах, вот организм и объявил при оказии забастовку. Ковач не удивился: измученный недосыпом человек может отключиться неожиданно и где угодно. Он и сам чувствовал, что держится на грани, вполне может захрапеть рядом с Малым.
Доктор, перебирая свои медицинские причиндалы, поинтересовался: какой укол пациенту поставить? Такой, что проснется и будет еще сутки скакать молодым козленком? (Но отходняк грозит тяжелый, за все в жизни надо платить.) Или вколоть ему успокоительного и пусть поспит до утра?
Поколебавшись, Ковач выбрал первый вариант, с молодым козленком. Для себя, у него тоже пошли вторые сутки без сна. Еще один такой же шприц-тюбик забрал про запас, что-то ему подсказывало: пригодится.
А Малому ничего колоть не надо, пусть молодой организм сам разбирается, сколько ему дрыхнуть.
По-хорошему надо было отправить Малого отсыпаться под землю, в жилой блок. Однако Ковач не спешил отдать приказ, и. о. начальника штаба так и лежал на своем служебном диване. Потому что проблема номер два им попалась упрямая и никак не желала решаться.
Беглянку искали на минус шестом, на минус седьмом, – шесть групп, три на одном уровне, три на другом. Искали и не нашли. По два раза все обшарили – нет как нет.
Теоретически она могла пробиться на другие уровни, например вооружиться подходящим инструментом с пожарного щита, взломать дверь… Но следы взлома нигде не обнаружены, вариант отпадает.
Вторая возможность еще менее вероятна: находясь в постоянном движении, девица могла ускользать (при изрядной доле везения) и от систем внутреннего наблюдения, и от поисковых групп, перемещаясь в уже осмотренные сектора уровня, при этом оставаясь вне поля зрения камер, значительная их часть в коридорах минус шестого демонтирована, когда аппаратура в приличном количестве потребовалась наверху, а многие из оставшихся сломаны, висят мобилям для острастки. На минус седьмом, техническом, куда лишь изредка при нужде заглядывают ремонтники, – там камеры изначально не стояли. Но никакое везение бесконечным не бывает, и чтобы так филигранно и долго играть в прятки, надо знать игровую площадку как свои пять пальцев – и подробный план двух уровней, и местоположение уцелевших камер. Даже этого может не хватить, неплохо еще иметь понятие о маршруте движения поисковых групп. Могла все это знать беглянка, вчера угодившая на Базу? Не могла.
И если отбросить махровую фантастику вроде ухода в невидимость, дематериализации, телепортации и прохождения сквозь стены, – то причины неуловимости надо искать в человеческом факторе.
Группы мобилей, отправленные на поимку девушки, насчитывали по шесть бойцов в каждой и имели строжайший приказ не разделяться, держаться всем вместе. Оружия не имели. Вообще никакого. Ковач хорошо понимал, что даже самый строгий запрет на стрельбу может не сработать. Лучше отправиться в трибунал за неисполнение приказа, чем в морг с перерезанной глоткой, как незадачливый фельдшер.
А если нет ствола – нет и соблазна выстрелить, а шестеро мужиков одну девчонку со скальпелем скрутят, даже если она одного или двоих порежет.
Так рассуждал Ковач.
Не исключено, что мобили рассудили иначе. Категорическое нежелание угодить в число порезанных – по глотке, от уха до уха – могло заставить их воздержаться от осмотра удобных для нападения мест, особенно всевозможных закутков на минус седьмом техническом уровне, куда приходится протискиваться чуть ли не на четвереньках. Согласно докладам от групп, все такие места осмотрены. Дважды. А на деле?
Есть и другая возможность. Вовсе уж поганая. Они ловят черную кошку в темной комнате, а ее там нет. У девицы нашелся сообщник. Кто-то из своих. И вытащил ее – либо за ручку, либо вручив схему прохода с кодами замков, местами расположения камер и т. д.
И где тогда вынырнет фурия со своим скальпелем? Если в наземной части Базы, еще полбеды. А если на минус четвертом, в жилом блоке? И начнет резать спящих? Бойцы и офицеры из старой гвардии ночуют именно там и выматываются так, что дрыхнут без задних ног, – вон, живой тому пример посапывает на кожаном диванчике… Это не мобили, потеря каждого станет невосполнимой.
Едва Ковач принял решение о беспрецедентной мере безопасности, об охране жилого блока и призадумался, откуда выдернуть людей для реализации, – живой пример с глубоким зевком принял сидячее положение, начал протирать глаза… Поспал Малой чуть меньше часа.
Похоже, он не сразу въехал в происходящее, оставался какой-то частью сознания в недавнем сне. Очумело смотрел на Ковача, на свой разгромленный кабинет, на опустевший оконный проем… Поднялся, сделал несколько шагов, обходя поваленный шкаф, загромоздивший середину кабинета.
– С пробуждением, – поприветствовал его особист. – Ого… Душевный тебе сон снился, завидую.
Малой поначалу не понял, затем опустил глаза, проследив за взглядом Ковача. И увидел бугрящийся камуфляж в районе своей ширинки. Подтвердил:
– Душевный, а до того снился поганый…
Снова посмотрел вокруг и замер, зацепившись взглядом за панель управления с распахнутой металлической дверцей. Добавил изменившимся тоном:
– Или не снился…
Ковач уже не слушал, он говорил в селектор:
– Гном? Филина позови, дело срочное.
Не дело, конечно же, использовать разведчиков для охраны жилого блока, но больше надежных людей взять негде.
Полученный ответ шарахнул, как обухом по темени. Спустя четверть часа после того, как казарма стройбата превратилась в груду обломков, Филин во главе группы разведчиков покинул расположение Базы. Никого не поставив в известность, проигнорировав запрет на рейды. Оседлал БТР и тентованный «Урал» – пока-пока, пишите письма…