Один осколок больно цепанул Лизе щеку, а жидкость окатила лицо, обильно пролилась на халатик и была немедленно опознана: родимая свекольная сивуха, что же еще.
Писклявый валился медленно, словно подрубленное дерево. Лизу он так и не выпустил, но лапищи обмякли, она дернулась, шустрой ящеркой выскользнула из осточертевших объятий, отпрыгнула в сторону, присела, шаря взглядом по полу, – вроде бы утырки выпавший скальпель не подбирали, и хорошо бы побыстрее его вернуть…
Побыстрее не получилось. Сивуха угодила в глаза, изрядно их щипала, навернувшиеся слезы мешали разглядеть, куда отлетело ее оружие.
Груздь возникшую паузу – небольшую, в несколько ударов сердца, – никак ей во вред не использовал. Стоял на том же месте, смотрел на нее – и все. Кастрата уже можно было в расчет не принимать: валялся замертво, обсыпанный осколками стекла, облитый сивухой и собственной кровью. Но до чего ж здоровенный… Не Боба, конечно, но тот еще кабан. Или боров, учитывая голос.
Лиза, проморгавшись, увидела, что скальпель отлетел на редкость неудачно, хуже не придумаешь: лежал в половине шага от ноги Груздя, а от нее – в четырех. Мобиль не пытался преимущество использовать и скальпель схватить, по-прежнему держал в руке бутылочное горлышко, но оно, коротенькое, неровно отбитое, для драки не годилось.
Неожиданно она сообразила, что именно разглядывает похотливый козлина. Уставился он туда, где ее халатик раздернулся, полы его разошлись, а под ними ничего не было, кроме треугольника темных волос.
На неуместный взгляд она ответила столь же неуместным сейчас движением: свела колени вместе, взялась за полы халата – одернуть, запахнуть… Взялась, и нащупала через ткань второй скальпель, о котором успела напрочь позабыть, и поняла, что на ее лобок похотливо глазеет покойник, хоть и выглядит пока как живой.
Но свято место пусто не бывает. Едва она определила Груздя в мертвые, объявился претендент на освободившуюся вакансию в списке живых: пискля, чье имя она так и не узнала. Застонал, заворочался, перевернулся на бок.
Бутылки, называемые химическими, оттого и ценятся для хранения напитков, что сделаны с очень толстыми стенками и отличаются долговечностью и исключительной прочностью: роняй – не разобьешь. Из чего была слажена черепушка писклявого борова, оставалось только гадать. Из броневой стали, не иначе.
– Ты, Лиза, не тормози, – сказал Груздь. – Ты, Лиза, зарежь его поскорее, пожалуйста. Потому как если он щас подымется, мне его другой раз не завалить. Нечем.
Он виновато пожал плечами, демонстрируя ей горлышко из коричневого стекла. Толкнул ногой скальпель, тот серебристой рыбкой скользнул по полу и очутился рядом с Лизой.
– Есть! – возбужденно выкрикнул Малой. – Вот она, во всей красе и в белом халате!
Он развернул экран, чтобы смог в него заглянуть и Ковач (а до того демонстративно просматривал в ускоренном режиме так, что особист ничего не видел). Тот и раньше знал, что у Малого есть личная система слежки: скрытые камеры и микрофоны, незаметные глазу. Но места, оказавшиеся под негласным контролем, вычислил далеко не все. Теперь к их списку добавился еще один пункт: курилка на минус четвертом, она приметная, фикусы в кадках не дадут спутать с другой похожей. Логично, в курилке часто болтают о том, о чем молчат в других местах.
Но девушка в курилке не задержалась, да и поболтать ей было не с кем, курильщики уже ушли, – высунулась в коридор, повертела головой и тоже удалилась, а микрокамера Малого ее путь отследить не могла.
Через несколько минут поисковые группы получили новый приказ.
– А ты заметил, что не такая уж она дикая? – сказал Ковач, прокрутив запись еще раз и внимательно изучив все нюансы. – Соображает, что такое видеонаблюдение, под штатную камеру не сунулась, пошла в другую сторону… – И, не меняя интонации, он спросил: – Ты какие еще точки минус четвертого контролируешь?
Малой ответил без слов, улыбкой, и понять ее можно было так: «Разочаровываешь ты меня, дядь Валера…»
– Не хочешь, не говори, – Ковач пожал плечами. – Труднее ловить будет, но справимся.
– Да скажу, не вопрос… Но сначала ты скажи, дядь Валера, чтобы мне все стены тут не ломать: где другие такие штуки? – Он кивнул на панель управления, поднявшую на воздух казарму стройбата. – Ты ведь не одно здание заминировал, правда?
– Правда. Но стены в штабе не ломай. Все эти, как ты их назвал, штуки в разных местах, и каждая выглядит по-своему, на другие не похожа. Вот, для примера, твой селектор… Если нажать на комбинацию клавиш, на какую никто и никогда случайно не нажмет… – Слова Ковач иллюстрировал жестами: замысловато растопырил пальцы над клавиатурой. – Да не дергайся, шучу я. Нормальный у тебя селектор, и ничего другого тайного в кабинете этом не осталось. В ту же корзинку я второе яйцо не положу, не мошонка, чай. Хочешь узнать подробности, можешь расспросить отца. Или Савельева… если веришь в спиритизм и вызывание духов.
Савельевым звали комбата-2, командира строителей, погибшего в ноябре вместе со своим батальоном.
На лице Малого отразилась работа мысли… Ага, призадумался о том, что никого из строивших казармы в живых не осталось… Ошибочно выбранный маршрут движения привел на минное поле и под пулеметный огонь своих.
Ковач с любопытством наблюдал: как отреагирует, что скажет?
Малой ничего не сказал, потому что в разговор вмешался селектор: беглянка обнаружилась на минус четвертом, проявила себя, организовав еще один труп…
– Взяли? – быстро спросил Ковач.
– Не совсем, господин майор… – с заминкой ответил дежурный по уровню.
– Что значит не совсем?! Никончук, не нервируй меня.
– Обложили, никуда ей не уйти…
– Ну так пакуйте!
– Там такие места, что… Зарежет, если без оружия к ней лезть.
– Объяви мобилям, что премия за поимку вдвое увеличена.
– Есть объявить, что увеличена, – сказал дежурный без энтузиазма, умудрившись интонацией вложить в уставную формулу иной смысл: мертвецам твоя премия, майор, ни к чему, за нее новую глотку на базаре не купишь. – Вот если бы ее гранатой шугануть, хотя бы светошумовой…
– Отставить гранату. Ждите. Скоро буду. Ничего никому доверить нельзя… – сказал он уже Малому.
– А что с СШГ-то не так? – удивился тот. – Для матки вроде она безопасная…
– И я думал, что она убить или покалечить не сможет… Давно думал, четверть века назад. В результате стал старлеем на два года позже, чем рассчитывал. Потом при случае расскажу, сейчас времени нет. Короче, я вниз, а ты поспал бы еще.
– Нет. Я тоже вниз.
– В зеркало поглядись, а? В старые времена тебя в массовку фильма про живых мертвецов взяли бы, причем без грима.
– Не время спать… Водки нет, дядь Валера? Мне бы один глоток, для тонуса.
– Хм… Рымарь тоже с полмензурки начинал… Тоже для тонуса.
Плоскую фляжку тем не менее из кармана Ковач достал, сам отвинтил пробку, протянул.
– Не водка. Коньяк пополам с крепким кофе. Но даже лучше бодрит.
Малой сделал свой глоток, помедлил, словно прислушиваясь к ощущениям, – и отхлебнул еще раз. Завинтил пробку, вернул емкость особисту. Спросил:
– А это кто?
Латунная накладка на фляжке изображала профиль человека в фуражке и с козлиной бородкой.
– Это святой Феликс, небесный покровитель всех особистов и контрразведчиков.
Хотел пошутить – не получилось, Малой шутку не понял.
– Не наш святой, католический, судя по имени. Ладно, может, и нам пособит сегодня…
– Ты, Лиза, меня правда не помнишь? Совсем-совсем?
Она помотала головой. Врать не хотелось, копаться в воспоминаниях тоже. Лизе хотелось двух вещей: пожрать и выбраться отсюда.
С первым Груздь помочь не мог. Продуктовых нычек он в подземелье не имел и о чужих не знал… А вот со вторым обещал пособить, правда, Лиза не понимала, в чем причина, и держалась настороже, скальпель не убирала, так и шагала с ним в руке.
– Ну я же Леха! Леха Груздев!
Она вздохнула, изобразила виноватое лицо: уж ты прости, дескать, что с такой вот дырявой памятью уродилась.
– В Печурках же мы… у нас… ну, в общем, любовь же у нас была!
И тут она вспомнила… Название замиренной деревушки оказалось недостающим кусочком мозаики, все в ее памяти разложилось по своим местам. Печурки… Ну да, точно, именно там она видела этот лоб, словно вспухший с одной стороны, этот шрам, но тогда он был совсем свежий, едва подживший… А имя Лехи запоминать не стала, тут же выбросила из головы, этих Лех на свете, как мандавошек у Ирки-давалки, запоминать всех прикажете? Вот, Хрюнчик тоже вроде Леха, а кто его так зовет? Да никто, потому как не понять, о ком речь… А скажешь: Хрюнчик, – всем все ясно.
Она вспомнила все. И с трудом удержалась от того, чтобы рассмеяться громко и весело. Смех не сдавался, колобродил где-то внутри, она давила его, не позволяла прорваться наружу. Любовь… Любовь, бля, была, а не хер собачий! У них! В Печурках, не где-нибудь! Любовь, морковь и помидоры! И еще один ма-а-аленький корнеплод, вроде хвостика от редиски.
Глава 10Крохотный корнеплод и его большие последствия (гарде белой королеве)
На самом деле в Печурках, в тамошнем кабаке, минувшей зимой случилось вот что.
У Груздя были патроны на продажу. Для «калаша», но подходили к тому карабину, что они как раз раздобыли для Жуги, к переделанному «Вепрю» с самодельным прикладом.
Не ящик и не цинка, не по чину зачуханному мобилю патроны ящиками воровать. Початая пачка, семнадцать штук, как выяснилось позже при подсчете. Но им и те семнадцать стали бы за счастье. Потому как при покупке в придачу к карабину дали десяток хреновин, на патроны слегка похожих, – ежели один глаз закрыть, а другой прищурить, то спутать с настоящими патронами можно. Издалека. И в сумерках.
Гильзы потемневшие, исцарапанные, неизвестно по какому разу снаряженные дымным порохом. Самодельные капсюли, наштампованные из жести. Самодельные кривоватые пули, с раковинами и другими дефектами литья.