Рядовой сделал удивительное открытие: оказывается, Дед уже много лет как рогоносец, его жене давным-давно присунул Ковач и заделал этого вот ублюдка, сейчас поехавшего крышей… Открытие многое объясняло, но изменений в участь лжемайора внести не могло.
Он прыгнул, и на редкость удачно, предварительно сбив ублюдку прицел обманным движением, но прыжок странно растянулся, Евсеев летел, летел, летел… и все никак не мог дотянуться.
На самом деле рядовой Евсеев рухнул на пол навзничь и лежал неподвижно, только правая нога тихонько подергивалась…
На застреленного Малой внимания не обращал, убрал пистолет и поспешил к девушке.
Последним, что Лиза увидела перед черным провалом в сознании, был ботинок кровососа, приближающийся к ней. А первым после провала – рука, опять-таки приближающаяся. Лиза сжалась в ожидании удара, понимая, что не успеет ничем помешать. Но рука прекратила свое движение, и Гунька сказал:
– Очухалась? Вот и славно, а то Марьянка натурально на говно изошла…
Только это был не Гунька. Похож, но не совсем он. Лицо то же, но плечи шире, и рост повыше, и вся фигура статная и мускулистая.
В голове у Лизы теснилось вопросов так с тысячу, она порылась в их куче и выбрала главный:
– Где я?
– В моем сне, где еще, – сказал самозванец, прикидывающийся ее братом.
Или не самозванец? Может, Гунька действительно таким себя во сне видит, отчего нет…
– А то от тебя, что не здесь, – продолжал Гунька-из-сна, – оно где-то там валяется, у кровососов…
Она поднялась на ноги, осмотрелась.
Хм… Если Гуньке всегда снятся такие же сны, или этот один сон, – понятно, отчего он ни в какую не желает просыпаться. Очень, очень здесь было неплохо.
Они стояли на косогоре, покрытом удивительно мягкой зеленой травой и спускавшемся к морю, и оно не походило на то мрачное, серое и унылое море, куда стремила свои воды Плюсса и где Лизе довелось однажды побывать. Здешнее море было голубым и даже на вид ласковым и теплым, и хотелось сбросить опостылевший камуфляж, и пробежаться по мелкому желтому песку, и бултыхнуться в воду, и плескаться там с глупым девчоночьим визгом и смехом…
Выше по косогору стояли сосны – высоченные, стволы прямые-прямые, наяву таких не бывает. Под соснами росли кусты, названия их Лиза не знала, и на ветвях были одновременно и цветы, и плоды, но во сне такому удивляться глупо, наверное. Цветы пахли одуряюще, плоды вызывали желание немедленно сорвать и попробовать. Росли кусты и здесь, рядом с ними, но уже без сосен, и за ближним послышалось какое-то шевеление. Гунька-из-сна повернулся туда, раздраженно отмахнулся, и Лиза услышала смех, мелодичный и звонкий, и тоже обернулась, но мало что разглядела сквозь ветви и листья – лишь смуглую кожу, копну золотистых волос, и, кажется, на убегавшей девушке не было ничего, кроме какой-то тряпицы на бедрах.
Ну, братец…
Оказалось, за спинами у них стоял дом, и это был всем домам дом. Огромный, хоромы смотрящего показались бы собачьей будкой рядом с ним. Весь из красивого белого камня, с широченной каменной лестницей… Окна громадные, крыша плоская с оградой по краю, широкой и тоже каменной, а на столбах ее стояли статуи голых девиц, но затесалась среди них и пара-тройка голых парней, и Лиза глянула на Гуньку с легким подозрением. А труб на крыше Лиза не увидела вообще ни одной, так что зима здесь наверняка не случается, и летние ночи теплые.
Хорошо, наверное, в таком доме жить – но только если убираться в нем за тебя станет кто-то другой, не то одни лишь сосновые иголки с этакой лестницы замаешься сметать каждый день.
Невдалеке был другой дом, деревянный, и тоже большой, но с каменным все же не сравнить, и оказался он полуразрушен, причем странным образом: словно не ветшал и не разваливался от времени, а кто-то огромный сдвинул его в сторону великанской ладонью, расчищая место для дома нового, – и раздавил, и разметал на бревна половину дома, а вторая, дальняя, уцелела. Возле тех полуразвалин валялась куча всякой всячины. Лиза не все разглядела, но видела и деревянную лошадку-качалку, и разных ярких пластмассовых зверей, и игрушечное оружие всех видов, и даже велосипеды – в Затопье на ее памяти был один, но сломался, и Вадим-кузнец не сумел починить, а здесь аж пять штук разных размеров. Валялось все барахло в небрежении, открытое всем дождям, если тут бывают дожди, конечно.
Паразит Гунька в свои хоромы не приглашал. Ни погостить, ни так, чайку попить ненадолго.
Он переминался с ноги на ногу и говорил:
– Я рад, конечно, что ты заглянула…
– Как я сюда попала? – перебила Лиза, сообразив, что братец сейчас начнет выпроваживать.
– Да это все Марьянка, повадилась, понимаешь, а мне…
Он осекся, замолчал и стоял с таким лицом, будто прислушивался к чему-то, Лизе не слышному. Заговорил другим тоном:
– Ты, Лиза, лучше просыпайся, очень тебе советую, а то сейчас…
Он говорил все тише и бледнел, становился полупрозрачным, и то же самое происходило с косогором, и с соснами и кустами, и с белокаменным доминой, и с грудой позаброшенных детских игрушек. «Сейчас» стало последним словом, что удалось расслышать Лизе.
А потом она поняла, что вокруг снова КПП, но она не валяется там на полу, как стоило ожидать. Она сидела в закутке, выгороженном для охраны, на диване, из которого сквозь пару прорех торчала набивка. Рядом и лицом к ней сидел кровосос – молодой, единственный здесь молодой кровосос. Тот самый, кто чуть не расколол ей черепушку у броневика. Тот, кто пришел в потрошильню полюбоваться на нее, голую и распяленную.
Рука Лизы протянулась к кровососу, он не подумал уклониться или закрыться, и легче легкого было вцепиться в глотку или выдавить глаза, – но Лизины пальцы лишь провели по волосам легким касанием.
А губы начали шептать:
– Кирю…
Все было Лизино, но погладила кровососа по волосам не она. И слово из ее губ сейчас вылезало чужое.
«Что за херня?!!!»
«Ты обещала, Лиза. Я пришла забрать обещанное».
«Ты… я…»
«Ты обещала. Мы договорились».
«Но…»
«Я беру обещанное. Именно в тот момент, о котором мы договаривались: когда ты встретилась с ним».
«У-у-у-у…»
«Это ты сейчас сказала: хорошо, сестренка, забирай свое, а я на время уйду?»
«Я сказала: у-у-у… И куда я уйду из своей головы?»
«Как… на остров к Гуньке… Тебе там не понравилось?»
«Так это был остров… Мне там понравилось. Гуньке не понравилась я там».
Ну вот что за дела, а? Родной братец гонит со своего острова назад в тело, а в теле хозяйничает родная сестра и гонит обратно на остров… И куда бедной Лизе податься?
«Тогда попробуй просто так поспать, без острова… Ты мало спала, я же чувствую».
«Есть такое… Всю бодрость от химии ты забрала себе…»
«А как иначе?»
«Ладно… Растолкай, уходя».
«Конечно, Лиза. Спасибо».
– Кирюша… – закончили шептать Лизины губы.
– Меня никто так не называет… Давно.
– Ты сам назвал себя так. В моем сне.
– Ты тоже мне снилась… Странно.
– И что мы делали в твоем сне?
– Мы… Не важно… Не помню.
– У тебя же хорошая память… Давным-давно в городке…
– …на берегу Средиземного моря…
– …жил старый столяр Джузеппе…
– …по прозванию Сизый Нос.
– Однажды ему попалось…
– …под руку полено…
– …обыкновенное полено…
– …для топки очага зимой.
– У тебя отличная память.
– Нам снился один и тот же сон? Ты обещала мне детские книжки…
– Но ты вырос… ты стал большой. И ты тоже мне кое-что обещал.
– Это был сон…
– Ты обещал.
– У тебя были длинные волосы… там, во сне. Красивые.
– Я отращу… Ты изумишься и не поверишь, как быстро я их отращу.
– Что ты де…
(пауза)
– Я забираю обещанное.
«Я идиот… Она убила восемь человек… Только за последние сутки… Так не бывает… Я болен, я сошел с ума…»
«Я сошла с ума… Он убил мою мать… Или мог убить… Или это был кто-то из его друзей… Я видела его один раз, во сне, похожем на бред… Или я брежу сейчас?»
– Будь осторожен… я… у меня в первый раз…
«Но ведь Рымарь говорил… Да ладно, Рымарь старый алкаш, забывший, как устроены девушки…»
– У меня тоже в первый… Не смейся, пожалуйста. И не обижайся, если у меня не получится…
– Я не буду смеяться… И у тебя все получится. У нас все получится.
И все у них получилось.
Он был идиот, дебил, кретин, имбецил… Олигофрен и даун.
Его распирало от радостного возбуждения: хотелось петь и беспричинно смеяться, шутить и делать глупости…
Вот он и сделал глупость: пошутил.
И все изгадил. Разрушил.
Олигофрен, че. Забыл, что три четверти жизни провел под землей и шутить с девушками не умеет. Не с кем было учиться.
Она негромко произнесла, перебирая его волосы:
– Знаешь, тебе предстоит узнать много странного о своей жене…
И он пошутил, дебил.
– Я никак не смогу на тебе жениться…
Она резко повернулась к нему. А мгновение спустя что-то произошло. Что-то сломалось и разрушилось. Ее лицо стало неподвижным и мертвым, а глаза пустыми. Маска, гипсовый слепок с лица. Или восковой.
Он выдержал запланированную паузу и закончил шутку, – но уже по инерции, уже сообразив, что все не так, что ляпнул глупость:
– Я не смогу на тебе жениться целых три недели, до первого июля, когда при части откроется ЗАГС.
Он говорил, а маска ожила.
– Да ты не парься… Мне, в общем-то, по херу. – Она потянулась за кителем. – Отвернись.
– Но… мы же…
– Отвернись, бля!
Он отвернулся, ничего не понимая.
– Можно глядеть.
Он повернулся, так ничего и не поняв. Ее как подменили. Потом она изрекла нечто вовсе уж странное:
– Ну вот че ты тут сделал? Что наговорил? Ладно, что ты сделал, я как бы чувствую… А че ты наболтал… э-э-э… в общем… ладно, проехали. Проводишь меня до ограды, миленочек?