ее, чем кажусь. Пусть сомневаются в том, что я — полный кретин. Примутся искать хорошее в моих поступках, разумное… и найдут! Да, найдут, олухи этакие!..
Рачи с увлечением слушал меня, но Чунча, решавший все, был категорически против такого хода. Он запер меня в дальней комнате, и пока я не отказался от своего плана, кормил меня сухой таквой.
Я царил над Агло безраздельно. Никто из находившихся подле меня не смел даже намекнуть на то, что я ошибаюсь или могу ошибиться. Каждое мое слово ловилось и записывалось. Чунча докладывал, что нет ни в одном городе агломерата, который не славил бы имя мое, просыпаясь поутру и отходя ко сну.
Но ночью мне чудилось, что все кругом лицемерят, только делают вид, что любят и уважают меня, а Чунча — бесстыдно врет, что все меня обожают и не помышляют о Хунтах. Перед моими глазами маячил Чунча, который при посторонних благоговел передо мной больше всех, а оставшись наедине, помыкал мной, окриком отменяя мои самые заветные решения. Рядом был и Рачи, который лишь делал вид, что не понимает, кто я. Так почему бы и миллионам притворяться, будто они ценят и любят меня…
Я ежедневно приказывал Чунче ужесточить поиски Дурака:
— Ты не стесняйся, пусть хоть половина Агло пройдет через Г/А, но Дурака надо найти!
Чунча понимающе кивал. Каждый раз мне было мучительно стыдно отдавать подобные приказы. Но Чунча сладко улыбался и кивал. Мы были не одни в кабинете.
— Мой Президент, — елейно пел он, — мы все, до одного, готовы пройти Г/А, лишь бы усладить вас. Всем нужен Г/А, кроме вас. Ибо кто усомнится в вас?!
И все прихлебатели дребезжащими голосами, вошедшими в моду, галдели наперебой: «Кто усомнится в вас!!»
Помню, во время моего разговора с Распорядителем Нравственности, распахнулись вдруг двери кабинета и вошел Старейшина Неприкосновенных. За ними трусцой бежал мой секретарь, стараясь не пустить.
Старейшина, высокий грузный агломерат, неподкупный аскет, с которым я был не в ладах еще при Пиме, спокойно направился к креслам и сел.
— Я занят, подождите в приемной, — процедил я.
— Ты не можешь быть занят, когда тебя призывает к ответу история, — ничуть не смутившись, ответил Старейшина. — Для разговора со мной неурочных часов быть не может.
Я приказал всем выйти вон и остался наедине с историей.
— Мы не властны изменять реальность, — сказал Старейшина. — Мы лишь фиксируем происшедшее. Но сегодня я хочу спросить — доколе?
— Неприкосновенным не даровано права спрашивать.
— Верно. Но я предвижу вопросы потомков… Вчера ты отправил весь 87 город на Г/А. Как это прикажешь понимать?
— Они решили, что уничтожать Охвостье преступно — мол, Защита против насилия… Вы отправили информацию в космос?
— Спутник стартует через час.
— Этот спутник не должен стартовать. Вернее, вложите в него другую информацию. Ведь ничего не произошло.
Старейшина поднялся.
— Дурак, — только и сказал он, уходя прочь.
— Ты… Ты!.. — задохнулся я.
Но он уже хлопнул дверью. Я вызвал Чунчу.
— Всех неприкосновенных на Г/А.
— Мой Президент, все неприкосновенные старше сорок — после Г/А не останется ни одного из них.
— Я рад, что ты не ноешь о том, что они неприкосновенные. Выполнять. А сегодняшний спутник задержать. Якобы по техническим причинам. Немедленно собрать новый состав неприкосновенных — и пусть они забудут о 87 городе!
Вечером я был в театре, давали милую вещицу, одну из многих, прославляющих мою мудрость. Где-то в середине второго действия в ложу наведался Чунча: «Мой Президент, новый состав неприкосновенных закончил отчет».
— Ну?
— Давайте выйдем.
Я прошествовал в фойе. Там несколько оранжевых поддерживали какого-то до крови избитого агломерата. Я вздрогнул, увидев красно-зеленый круг — знак неприкосновенного — на его груди.
— Это новый Старейшина.
— Однако… вы здорово… прикоснулись к нему, — сказал я.
— Они повторили отчет. Там вся правда. По долькам времени.
— Кого же вы избрали?
— Я фальсифицировал выборы, набрал своих агломератов… Но едва они получили статус неприкосновенных, как заговорили иначе! Слишком высоко доверие к институту неприкосновенных. И они верят в свою безнаказанность, несмотря на судьбу предыдущих.
— Ты, старый хрыч, — обратился я к красно-зеленому, — тебе жить надоело?
— Я не ваш. У меня долг перед потомками. Мы дополнили отчет тем, как вы истребили неприкосновенных.
— Всех в расход. Давайте, Чунча, новых — по-настоящему новых!
По Чунча так и не смог подобрать лояльный состав. После десятой попытки я запретил эту идиотскую организацию. Проживем и без них.
Как-то раз я созвал в экстренном порядке Камарилью. До меня дошли слухи, что Камарилья обнаглела — делят между собой города, стаскивают добро в возводимые для них дворцы. Какой-то недобитый преображенец снял об этом сюжет для ласкателя, и его кто-то пропустил. Показали по ласкателям один из строящихся дворцов — с ехиднейшим комментарием.
Я вышел к Камарилье прозрачно-серый от гнева. Я прохаживался перед трепещущей шеренгой и молчал. Наконец я остановился.
— Что? Каково? — мгновенно переходя на крик, начал я. — Подлецы, падаль, взяточники, стяжатели! Вас тут полсотни, и тем не менее здесь только один, только один честный агломерат! Один честный агломерат!
Я медленно обвел взглядом шеренгу камарильцев. Первым в шеренге вытягивался Чунча и преданно ел меня глазами. Встречая мой взгляд, камарильцы — один за другим — цепенели от предвкушения: ах, не я ли окажусь единственным честным?
Я с презрением плюнул.
— Да, только один. И это… я.
Чунча первым опомнился и галантно выступил вперед.
— Мой Президент, вы единственный среди мерзейших, ничтожнейших, но пожалейте нас, снизойдите…
Бес в его глазах показывал мне кукиш. Но остальные и впрямь одеревенели в страхе. Я снисходительно усмехнулся: пусть почувствуют!..
Не было предела мудрости моего правления.
Чунча не раз заходил ко мне, плотно закрывая дверь кабинета, и усаживался на стол.
— Ну, ваше высококачество, опять расшалились?
— А что, не любо? — отвечал я, заталкивая обратно в мешок подсознания выпирающую оттуда ненависть.
— Цитирую: «Нами рассмотрена проблема отвлечения работников на подпирание стен разваливающихся ветхих строений. Подобная практика отвлечения агломератов от их непосредственной работы ради укрывания нерадивости тех, кто должен снести ветхие строения и построить новые, — является нелепой. Необходимо немедленно снести ветхие и построить новые здания, не ссылаясь на нехватку работников этой отрасли.
Поэтому, учитывая интересы и пожелания агломератов, приказываю:
внести порядок в подпирание домов спинами, дабы каждый точно знал, какую стену подпирать и сколько времени; ввести раздачу горячей таквы под стенами ветхих зданий.
— А, как тонко, музыкально составлен приказ? — сказал я жмурясь.
Чунча как-то по-особенному посмотрел на меня.
— Но смысл-то где? Ведь вы ясно говорите, что отвлечение на подпирание домов — безобразие. А заканчиваете тем, что это безобразие нужно организационно улучшить. Где логика?
— То-то и оно! Логика? На то я и высококачество, что мне нет дела до логики. Так смешнее! Ведь глупцы как расценят? Им бросится в глаза, что впервые заговорили вслух, громко о постыдном — практика подпирания стен спинами (или чем другим, тоже срамном, о чем раньше только перешептывались). Они будут умилены моей откровенностью. А то, что гора родила мышь… ха-ха… они того не приметят. Тому, кто видел, как мягко мы стелили, будет не так жестко спать! Они и не обратят внимания, что концовка говорит похабно! «Ну, плохо, ну, хуже некуда, ну, пусть и дальше так будет!»
Чунча рассмеялся:
— Галактика с вами, пусть остается этот приказ.
Иные разы Чунча бывал нетерпимее:
— Это что же такое! — влетел он как-то на президентский совет. — Да ведь этот стервец всех нас хочет заложить. — Камарилья засмущалась. — Только что мне по секрету вручили болванку его речи на Параде Разума!
Чунча размахивал листками. Рачи взял их у него и принялся читать.
— Так… так… ага… «…сегодня я приветствую вас на этом уморительном событии в качестве высококачественного Дурака, самого распрекрасного глупца в Агло…»
Рачи выронил листки.
— Ну, чего? — недовольно ворчал я. — Как хочу, так и перчу.
— Это он властью своей бравирует, — орал Чунча, да так, что Камарилья головы пригибала. — Это он над Агло изгаляется, терпение агломератов проверяет! Сам слетит — и нас, подлец, за собой потянет!
— Неловко… — более спокойно сказал Рачи. — Не можем же мы за вами, как за дитем малым…
Словом, мало ли чего бывало. Что дрянь-то описывать…
Все закончилось вчера. На Параде Разума. А как же — без Парада Разума. Пренепременно я и Парад Разума восстановил.
Чучело Дурака догорает. Толпы орут, мечутся — ну, обычное дело.
Я впился взглядом в корчащиеся лоскутья Дурака, попираемые пламенем. Так! Так! Так они могли бы поступить и со мной. Звери! вот чем кончается их мерзкий Парад Разума — безжалостным нелепым актом. Разве Дурак виноват, что он другой, что природа обделила его? И за это его — огнем? Сволочи!
Чунча склонился ко мне, шепча в самое ухо:
— Ваше высококачество, лучше нам уйти. Народ впервые в такой ярости сжигает чучело Дурака. Тут что-то не то. Посмотрите, как они злобствуют.
— Это они — меня! — внезапно громко сказал я.
Чунча поволок меня с трибуны, на которой толпились размордевшие воители «нового поколения». Я не успел подойти к ступенькам, как вдруг заметил непорядок совсем рядом. Кто-то выскочил из толпы и кинулся в промежуток между лиловыми, оцепившими трибуну. Это была агломератка.