– Я приехал сюда из мирной страны, – начал македонец. – Из страны с богатыми рынками и городскими стенами. Я пришел к вам как союзник Персии, и моя гордость не пострадала от этого, хотя вы и оскорбляете меня! Я проехал мимо развалин у входа в Афины. Вы, бедные глупцы, у вас нет стен! Вы не сможете защитить этот город, если решите оттолкнуть протянутую вам руку. Я призываю вас подумать еще раз.
Костяшки его пальцев на трибуне побелели, пока мужчины выкрикивали ему свои предложения.
Послушав, он отступил и с отвращением бросил Аристиду:
– Поступайте как хотите.
– Думаю, это и есть суть свободы, – сказал Аристид. – Вот этот выбор.
– Вы выбираете смерть, – сказал македонский царь, печально покачав головой.
– Возможно, – ответил Аристид. – Но мы выбираем. Однажды ты это поймешь.
Он повернулся к Павсанию и Тисамену. Прорицатель внимательно наблюдал за ними и явно пребывал в восторге от всего, что видел и слышал.
– Регент Павсаний, мы будем обсуждать предложения до рассвета, а утром проголосуем на Пниксе в присутствии всего собрания. Конечно, вы можете пригласить свидетелей. Хотя на этот раз, полагаю, результат голосования предрешен. Так вот, для вас в городе приготовлены комнаты. Помещение построено недавно, и там все просто, но, возможно, для спартанцев в этом нет ничего странного.
Он говорил под шум толпы, заполнявший все пространство и похожий на хлопанье голубиных крыльев. Зал совета был самым первым зданием, восстановленным после пожара трудом сотен людей. Здесь пахло опилками, сосной, оливковым маслом и потом.
Зал вдруг взорвался, и Павсаний на мгновение потерял ощущение пространства. Он привык к тишине и дисциплине, а не к воплям безумцев, перекрикивающим друг друга. При этом он ощущал уверенность и влияние Аристида. Это было ясно с того момента, когда тот только открыл рот, чтобы заговорить.
– Вы в самом деле откажетесь от предложенных мной средств? – спросил он наконец.
В сопровождении раскрасневшегося македонского царя Александра Павсаний и Тисамен последовали за Аристидом по коридору. За спиной у них Фемистокл и эпистаты начали приглашать ораторов. Но шум и напряжение уже спадали. Главное событие подходило к концу.
– Уверен, мы это сделаем, – сказал Аристид, когда дверь за ними закрылась. – Думаю, ты понимаешь, что такое гордость. Конечно понимаешь. Спарта у Саламина потеряла восемь кораблей. Мы потеряли гораздо больше и кораблей, и экипажей. Все, кто есть в этом зале, познали горе. И нам не нужно ваше серебро. Мы хотим того, что было обещано словом твоего отца. Мы хотим, чтобы весной ты собрал всю армию Спарты и встал рядом с нами.
– Я сказал, что мы выйдем, – подтвердил Павсаний. – Когда настанет подходящий момент, мы будем там.
Аристид пристально посмотрел на него:
– Это звучит как очередная отговорка, регент Павсаний. Когда наступит подходящий момент? Мы столкнулись с врагом, которого никто из нас не может победить в одиночку. Точно так же, как мы это сделали на Саламине. Не надо указывать на ваши обязательства и клятвы, данные от вашего имени. Единственный вопрос, который имеет значение, прост и звучит так: вы встанете рядом с нами?
– Я уже ответил.
Павсаний кипел от ярости, оттого что его допрашивали вот так бесцеремонно.
Но мгновением позже Аристид как будто внезапно постарел и ссутулился – усталость взяла верх.
– Что ж, надеюсь, этого достаточно. Идем, ты, должно быть, утомлен. Я покажу ваши комнаты.
Военный лагерь на удобства скуп, особенно зимой. Путь у царя Александра и трех его спутников был долгий и трудный, и ночи они проводили у дороги, держа мечи наготове. Настоящей дружбы между ними так и не сложилось, тем более что один из сопровождающих был личным переводчиком Мардония. Его задание состояло в том, чтобы подслушивать все, что говорят им и что они говорят между собой. От внимания Александра не ускользнул его маневр. Едва войдя в персидский лагерь, человек этот поклонился и исчез – отправился с докладом, тогда как македонцы воссоединились со своим товарищем, который оставался заложником на время их отсутствия. Это не значит, что ему не доверяют, сказал себе Александр. Мардоний заверил его, что подобное совершенно естественно, как, например, оказание почестей царю или поедание фисташковых орехов. Однако Мардоний позвал его не сразу, а заставил ждать.
Царь Македонии миновал внешние ворота лагеря поздним утром. Солнце уже клонилось к холмам, когда его вызвали к персидскому военачальнику. Одно это уже было признаком неодобрения, по крайней мере, он так решил.
В командной палатке Александр с удивлением обнаружил всех троих своих сопровождающих. Мардоний также пригласил первого помощника – Артабаза, командира «бессмертных» Гидарнеса (его Александр не встречал никогда прежде) и начальника конницы Масистия.
На их прошлой встрече Артабаз выглядел дружелюбным, хотя Александр не мог сказать, была ли их беседа действительно непринужденной, а смех неподдельным, или за всем стояла персидская вежливость. Невысокий толстяк Артабаз резко отличался и от Мардония, и от двух других военачальников, мужчин высоких, худых, с исполосованными темными шрамами лицами.
И Гидарнес, и Масистий наградили македонского царя холодным взглядом. Спрашивать, дошли ли до них новости из Афин, он не стал.
– Будь моим гостем, – встретил царя Мардоний. – Посиди со мной и поешь.
Приглашение повторил переводчик, который остался стоять у стола. Александр кивнул в знак благодарности и, стараясь не выдать беспокойства, опустился на скамейку, которая качнулась под ним. Мягкую землю покрывала циновка. Чтобы сидеть устойчиво, приходилось постоянно напрягать одну ногу. Остальные заняли места напротив, и лишь переводчик остался стоять, нависая над столом как некое украшение. Александра насторожило их расположение. Впечатление было такое, будто они выбрали другую сторону или собрались кого-то судить.
Слуги принесли угощения на маленьких блюдах. Александр узнал инжир и зелень шпината, а также пряного зайца и козленка. Он ждал, слушая молитвы на языке, которого не понимал. Они не были переведены на греческий, возможно из уважения к священному.
Впервые за год или больше Александр задумался, не отдал ли он слишком много ради золота и мира.
Нет. Он видел сожженные дома и разрушенные стены Афин. Такова была цена неповиновения этим людям. Первый долг царя – защитить свой народ от наводнения, пожара и персов.
Александр опустил голову, когда молитва закончилась. Затем они поели, в основном молча. Артабаз рассказал что-то забавное о козе. Мардоний рассмеялся, но другие даже не улыбнулись. Они ели без видимого удовольствия, как будто выполняли обыденную работу.
Вытерли губы, выпили вино. Те же самые слуги собрали и унесли все, что напоминало о еде. Даже стол сложили и убрали, а один воин терпеливо ждал, пока Александр не поймет, что от него требуется, и не встанет. Скамейку, на которой он сидел, забрали и тоже унесли. Столкнувшись в одиночку лицом к лицу с персами, Александр вдруг почувствовал себя уязвимым. Ему пришлось напомнить себе, что он надежный союзник и его жизнь защищена их честью.
– Я благодарен тебе, Александр, – сказал Мардоний. – Понимаю, как, должно быть, неприятно было тебе делать предложение афинянам. Наш друг рассказал, с каким презрением они отнеслись к миру, который могли бы иметь.
Переводчик был опытный и отставал от говорящего всего лишь на мгновение, так что Александр понимал перса практически сразу. Мардоний заметил, как македонец осторожно кивнул в ответ, и махнул рукой, будто это не имело никакого значения.
– Ты не несешь никакой ответственности за них. Уверяю тебя. И не будем больше об этом.
– Я пытался их убедить. Но не смог. – В голосе Александра прозвучала нотка обиды и боли.
Мардоний протянул руку и почти по-отечески похлопал его по плечу.
– Есть люди, которые не могут измениться, – сказал он. – И не изменятся. Даже если сжечь их дом дотла.
Артабаз рассмеялся и добавил еще кое-что такое, что переводчик не стал повторять на греческом. Похоже, реплики персидских военачальников не предназначались для людей вне их круга, и это разделение напомнило Александру, что он здесь чужак. И пусть он носил царскую брошь на плече, они все равно не считали его равным себе.
– Позволь вопрос. Если ты понимал, что они не примут твое предложение, почему послал меня? Чтобы я испытал унижение? Зачем вообще спрашивать?
Мардоний с интересом посмотрел на царя, когда переводчик произнес его слова на придворном персидском. Он поднял руку, и в палатку вошли двое слуг с новыми кубками и кувшином вина, казавшегося в полумраке темным, как кровь. Не успел Александр подумать об этом, как зажглись лампы, и в самые глубокие уголки помещения проник свет.
– В этой стране, – тихо сказал Мардоний, – я говорю от имени царя Ксеркса, вечная слава его имени и роду. Только в этом году я голос трона Персии, и это значит нечто большее, чем просто командование великим войском. Не знаю, сможешь ли ты понять. Вот Артабаз не верит грекам, всегда готовым на хитрость.
Артабаз фыркнул и прищурился, протягивая чашу, чтобы ее наполнили.
– Он думает, – улыбнулся Мардоний, – что они уважают только удар копьем или дубинку, проламывающую череп, а все остальное – просто ветер.
– Но я македонец, – несколько натянуто сказал Александр.
Артабаз пробормотал что-то, и уголки рта Мардония заметно дрогнули. Переводчик промолчал. Александр уже начал ненавидеть малорослого выродка.
– Конечно! – ответил Мардоний. – Приношу свои извинения.
Уверению не хватало искренности. И сам Мардоний, и его соотечественники не видели разницы между народами запада.
«Считают ли они мидийцев или лидийцев равными себе, то есть персам?» – подумал Александр, но вопрос этот решил оставить при себе.
Людям редко нравится, когда разоблачают их собственное лицемерие.
– Однако моя точка зрения предельно ясна, – продолжил Мардоний. – Если человек теряет свой дом из-за бури, то, конечно, он будет винить бурю. Но если буря первая скажет ему: «Преклони предо мной колено, и я пройду мимо, я пощажу твою жену и детей»… – Мардоний подождал, пока переводчик догонит его. – Если человек тогда откажется и потеряет все, что у него есть, все, что он любит, – кого он может винить, если не себя? Буря сорвет все его хитрости и обманы. Понимаешь? Он поймет, что сам навлек на себя беду.