Ксантипп заговорил не сразу. Гоплиты молчали, растянувшись шеренгами, в которых стояли и его сыновья. Он ничего не утаивал. Он вдруг осознал, что перед ним человек, десятилетиями имевший дело с Леонидом, великим военным царем Спарты. При всей своей личной силе он не привык принимать военные решения, которые, отдав, уже невозможно отозвать и которые означали как жизнь, так и смерть. Мысль эта пришла словно своего рода озарение, и Ксантипп, отвечая, смягчил тон.
– Люди, которые стоят здесь с нами, – все ветераны-гоплиты, лучшие в Греции, вооруженные и закованные в доспехи. Я бы поставил любого из них против дюжины гребцов с дубинками или кинжалами. Обученные люди против необученных все равно что львы против собак. Уверен, твои триста подтвердят это.
Царь склонил голову, принимая такую точку зрения, а Ксантипп продолжил:
– Наши гребцы – люди сильные, но необученные. Для персидских воинов они были бы будто ягнята, как и их гребцы для нас.
Он помолчал, давая спартанцу возможность оценить его позицию.
– Я бы предпочел сохранить экипажи, а не рисковать ими. Тем не менее я приму твой приказ. Если таково твое желание, я высажу еще десять тысяч человек, чтобы они отправились с нами. В конце концов, у них есть ножи.
– Нет, – махнул рукой спартанский царь, – ты хорошо выразил свою мысль. Я благодарен тебе за внимание. Хорошо. Полагаю, эти люди справятся с задачей. Правый фланг, конечно, мой. Ты будешь держать левый?
Это был скорее приказ, чем вопрос, и Ксантипп ответил:
– Да, если ты так хочешь. С твоего разрешения, Эпикл и… – Он посмотрел на Кимона, и тот кивнул. – …Кимон будут командовать центром. Я взял на себя смелость выслать разведчиков с заданием найти врага. Скрыть от нас многое они не смогут.
– Возможно, они… сбежали, – предположил Леотихид.
Ксантипп не стал спорить. Такой вариант был допустим, – в конце концов, персы бросили свои корабли. И все же он не мог не думать о засаде, в которую много лет назад попал бедняга Мильтиад. Кимон с мрачным видом посматривал на поросшую лесом возвышенность. С того места, где они стояли, определить, что скрывается за линией деревьев, было невозможно. Мильтиада в свое время ждали превосходящие силы персов, принесшие с собой крах всех его надежд.
Ксантипп заговорил так, словно давал клятву:
– Тогда пусть бегут подальше, потому что я намерен поставить здесь точку. Как только наши триеры станут на воду, я – с твоего разрешения – подожгу их корабли. В море они больше не выйдут.
– Хорошо. Продолжай.
Ксантипп склонил голову перед царем, его жест повторили Кимон и Эпикл, и четверо мужчин обменялись крепкими рукопожатиями.
Добравшись до спартанцев на правом фланге, Леонтихид поднял руку, готовый отдать приказ. В этот момент Ксантипп увидел бегущего к нему разведчика и, повернувшись, показал ладонь царю.
– Они там… – выдохнул разведчик, – построились и ждут. Пятнадцать или двадцать тысяч. Конницы нет.
Ксантипп кивнул. Они могли убежать, но этого он от них не ожидал. Ему вдруг вспомнилось, как подростком он гнался за одним парнем по афинским улицам, пока тот не добрался до своего дома и не коснулся ногой порога. Вот тогда он повернулся, решив встретиться с судьбой лицом к лицу. Ксантипп увидел решимость в его глазах, и это почему-то вызвало у него восхищение. К месту сражения уже спешила хозяйка дома, и он повернулся и ушел – со смехом и криками. Тогда они были мальчишками. Теперь ситуация повторилась, но противники не были мальчишками.
Он послал одного гонца к Леотихиду, другого – к Кимону и Эпиклу. Спустя, казалось, целую вечность те подняли руки в знак того, что готовы выступать.
Ксантипп сделал глубокий вдох и крикнул:
– Враг близок! Щиты готовы! Копья наготове! Вперед!
Он пропустил мимо себя две первые шеренги, прежде чем стать в третью, рядом с Арифроном. Позади, в тени брата, шел Перикл, гордо неся щит и копье.
Гоплиты из разных городов двинулись вперед вместе с ними, в каждой шеренге воины натягивали шлемы из войлока или бронзы и поднимали повыше копья, чтобы не зацепить ногу идущего впереди. Доспехи вспыхнули, когда они поднялись на вершины дюн и прошли через деревья. Позади взлетали с греческих кораблей и падали на персидские дымящиеся стрелы. Вскоре весь флот был объят пламенем, которое распространялось, ревело и взметалось ввысь, так что его видели, наверное, даже в Греции. Этот флот не выйдет больше в море, чтобы угрожать и убивать. Персия пришла с войной и получила то, что заслужила.
Аристид прибавил шагу навстречу ползущему по равнине каравану. Персидская конница осмелела и за последний час несколько раз пыталась провести атаку. Афиняне встречали врага фланговой колонной, но в строю порядок соседствовал с беспорядком. Гоплиты не могли полностью прикрывать илотов и при этом держать наготове копья.
Наградой противника был кровавый след. После каждого шквала пик и стрел, обрушивающихся на щиты и шлемы, по меньшей мере один грек вскрикивал от боли, шатался и отставал. Некоторые, упав, уже не поднимались и лежали неподвижно. Другие, получив рану, которая означала, что они не могут поспевать за товарищами, прощались с ними и поворачивались лицом к врагу.
Когда это случилось в первый раз, всадники вернулись моментально. Самые нетерпеливые соскочили с коней и окружили гоплита с обнаженными мечами, спеша убить раненого. Они забыли, что он может быть опасен. Под крики поддерживающих его греков гоплит зарубил двоих, прежде чем третий сбил его с ног. Персы сорвали с него доспехи и вырвали щит с победными воплями.
Немного помогла пыль. Тридцать тысяч илотов подняли клубящуюся, движущуюся стену, которая окрасилась в бледно-золотистый и розовый цвет, когда закрыла солнце. Даже кашляя и смаргивая песок, Аристид мысленно благодарил богов за череду сухих дней. Конечно, при этом всем приходилось глотать песок. Наспех собранная армия захватила лишь несколько мехов с водой из ручья, смешанной для бодрости с вином. На марше воды не хватает всегда. Взбивая ногами пыль, греки удалялись от персидского лагеря, который сначала уменьшался, а потом исчез из виду. Временами казалось, что сама земля была их защитой. Аристид надеялся, что так оно и есть.
Начальник каравана в изумлении разинул рот, когда из пыльной бури, словно джинн в пустыне, появилась армия. Столкнувшись с этим воинством, мужчина остановил мулов и спешился, чтобы преклонить колени.
Аристид вышел вперед и, подняв его на ноги, грозно спросил:
– Откуда ты?
– Из Левктр, куриос… Мы принесли жертвенные подношения против персов. Мясо и вино для воинов. Куриос, этот бедный караван – все, что мы могли собрать для вас, но…
– Тогда шевелись! – рявкнул Аристид. – Держись поближе к нам, и, возможно, доберешься до цели. Отстанешь – и я сожгу эти повозки и оставлю тебя врагу.
Пока караванщик, запинаясь, давал объяснения, Аристид вглядывался в даль, высматривая персидских всадников. Пользуясь преимуществом в скорости, персы обошли греков. Между тем пыль осела, представив греческое войско в истинном виде.
Первой реакцией персов был испуг и оцепенение. Потом они развернулись на месте, перекрикиваясь друг с другом и указывая на греков. Илоты не были похожи на гоплитов, по крайней мере вблизи. Хотя у некоторых были копья и щиты, большинство имело при себе только ножи и дубинки. На них не было ни поножей, ни бронзовых шлемов. Лишь некоторые носили шапки из войлока или собачьей шкуры и широкие пояса поверх хитонов.
Издалека они казались армией огромной численности и силы. Но всадники приблизились и увидели все как есть. Аристид вздрогнул, услышав громкий крик. Охота началась, и на этот раз добычей были греки.
Не имея возможности ответить, он наблюдал, как сотни всадников галопом помчались к своему лагерю. Что предпримет военачальник персов Мардоний? Рискнет выйти из лагеря под угрозой удара во фланг со стороны спартанцев? Под его командой двести тысяч человек или даже больше. Ему просто некого бояться.
Аристид повернул вместе с караваном, окруженным теперь массой илотов. В авангарде шли гоплиты, за ними все остальные. Вид у рабов, как показалось Аристиду, был решительный. Они шли гордо, сжимая в руках ножи, и, глядя на них, он спрашивал себя, каково это – взрослеть бок о бок со спартанцами, зная, что, каким бы сильным ты ни стал, каким бы крепким или умелым ни был, ты всегда будешь ребенком для тех, кто владеет тобой. Он содрогнулся от этой мысли. Превратить в ребенка взрослого мужчину – жестоко, даже если это делается из любви.
Персидская конница исчезла, умчавшись с известием для Мардония. Лишь немногие остались наблюдать за гоплитами и их странными спутниками. Уже без пик и стрел, они могли только бросать свирепые взгляды и насмехаться. Аристид пробежал вперед, к строю соотечественников – четырем шеренгам в бронзовых доспехах, отбрасывавших золотистый блеск на лица илотов. Он шел в ногу с ними, любуясь этим грандиозным представлением с сияющими копьями и гордясь афинянами.
Живот ему словно скрутило канатом от внезапно пришедшей на ум мысли. Он не знал, идет ли навстречу битве, и если да, то выстоят ли илоты или дрогнут и побегут при первом боевом кличе. Сможет ли он понять этих рожденных в рабстве людей? Они попали сюда только потому, что Павсаний не хотел оставлять их дома, в Спарте. Шагая рядом с ними, Аристид задавался вопросом, есть ли среди них те, кто хотя бы отдаленно напоминает командиров. Для людей естественно растить одного-двух вожаков, которые могут, когда потребуется, повести за собой остальных. Относится ли это к тем, кто живет на положении рабов?
Он посмотрел на ближайшего, всего в паре шагов от него, илота. Это был невысокий волосатый парень с черными глазами и похожим на клинок носом.
– Вы вообще умеете драться? Вы, илоты? – окликнул его Аристид.
Поняв, что к нему обращаются, парень втянул голову в плечи, словно побитая собака.
Аристид попробовал еще раз: