орил по-гречески и не был хорошим учителем своего родного языка. Всякий раз, когда Фемистокл указывал на что-то и спрашивал название, перс просто смотрел на него непонимающе. Жалкий старик, он, возможно, испытывал благоговейный страх перед настоящим греком. Или, может быть, его ударил по голове мул или верблюд.
По подсчетам Фемистокла, прошло четыре месяца с тех пор, как он прибыл на ионическое побережье. Надежда увидеть когда-нибудь великого царя постепенно таяла, как будто все они были обречены до самой смерти скитаться по холмам и пустыням, никогда больше не услышав дружеского голоса. В разгар лихорадки Фемистокл начал думать, что, возможно, он перешел на равнины загробной жизни. Однако поверить в это мешало присутствие персов.
Он улыбался про себя какому-то воспоминанию, когда до него дошло, что повозка больше не раскачивается, как корабль, на неровностях бездорожья. Мысли побежали быстрее. Они нашли настоящую дорогу, и она вела… Он всмотрелся в даль. Дома, храмы, мост через реку… Мост! На глаза навернулись слезы при виде этого первого признака цивилизации. Сам он был покрыт пылью и собственной грязью. Волосы спутались, одежда казалась черной. Фемистокл был худ, как дубильщик, и вонял примерно так же отвратительно. По дороге шли люди, они несли товары и поглядывали на караван.
Впервые за целую вечность он почувствовал на себе чужой взгляд и в отчаянии попытался вспомнить то, что не должен был забывать, те монологи, которые так часто репетировал.
Планы разлетелись в клочья, когда караван остановился на дороге и персидские стражники пришли осмотреть необычный груз. Они говорили о чем-то, но Фемистокл понял лишь отдельные слова. Несколько раз прозвучало его имя. Стражник свистом подозвал лошадь, вскочил на нее, ударил в бока и умчался галопом. Фемистокл смотрел ему вслед, чувствуя себя призраком, вернувшимся в мир людей.
– Где это? – крикнул он. – Где мы?
Двое или трое схватились за рукояти мечей, услышав незнакомые слова. Хозяин каравана жестами призвал их успокоиться и строго добавил, что не позволит лишить его ценной добычи. Это Фемистокл понял. Шурин Джавана потратил слишком много времени и средств, чтобы доставить «почетного гостя» в такую даль.
Улица становилась все оживленнее. В городе не было стены, и караван просто ждал на входе в него, возле какого-то служебного здания, предположительно таможни. Если рассуждать здраво, отсутствие стены означало, что город был частью империи. С учетом такой удаленности от мира трудно было представить вражескую армию, которая достигла бы этого места. Судя по всему, эта армия полегла бы от голода в бескрайних пустынях или горных лесах.
Фемистокл медленно спустился с повозки на дорогу, чем сразу же привлек внимание стражника, который указал на него и что-то рявкнул. Наверное, приказывал вернуться на место. Фемистокл моргнул и зевнул. Позади лежал долгий путь, и в этот момент он был так одинок, как никогда прежде. Возможно, в этом была сила. Конечно, он ощущал себя самим собой, пусть и усталым, и похудевшим. Он не был тем человеком, которого хотела бы видеть в этом месте его жена, он не был даже афинским архонтом. Скорее, он все еще был сыном своей матери. Лишенный власти и богатства, он сохранил ум и выдержку и надеялся, что его не привезли через полмира только для того, чтобы казнить в качестве подарка царю. Он представил потрясенное и отчасти испуганное выражение своего лица и неожиданно для себя рассмеялся. Звук получился сухим и долгим, как приступ кашля.
Вдалеке возвышались горы, хотя в пути он увидел так много заснеженных хребтов, что едва замечал их. Но его доставили в такое место, где люди носили хорошую одежду и сандалии, и где, совсем недалеко, пекарь протягивал прохожим свежий хлеб.
Неожиданно для себя Фемистокл обнаружил, что соскучился по людям, по их присутствию. Он всегда считал себя львом, не нуждающимся ни в ком, кроме своей пары. Теперь, после долгой дороги, правда представлялась не столь однозначной. Ему нужно было поговорить с кем-то, излить поток хороших греческих слов, не беспокоясь о том, что он сошел с ума. Ему нужно было пить вино, которое лучше древнего уксуса, есть свежую пищу вместо сырных корок, которыми можно было бы чинить сандалию. Он нуждался в компании друзей. И это была та самая простая и однозначная правда.
Мужчина, подъехавший верхом, был примерно его возраста, хотя спешился довольно легко. Фемистокл настороженно наблюдал за ним. Подойдя ближе, незнакомец остановился и уставился на грека так, словно нашел на улице драгоценный камень.
– Ты Фемистокл? – спросил он. – Афинский архонт?
Фемистокл с облегчением кивнул, услышав родную речь из чужих уст.
Мужчина в изумлении покачал головой:
– Вижу, путешествие далось тебе нелегко. Извини за плохой греческий. С тех пор как я жил на западе, прошло много лет.
Он наклонился и поцеловал оцепеневшего от неожиданности Фемистокла в обе щеки. Поцеловать его в губы помешал то ли статус незнакомца, то ли исходящий от гостя запах.
– Меня зовут Омид Саид Карруби. Я… Как это у вас говорят? Сатрап? Нет, правитель этого города. С этого момента ты мой гость. Искупаешься, поешь, отдохнешь, и я отведу тебя к великому царю.
Говоря это, перс смотрел на него большими удивленными глазами, как будто не мог до конца поверить в то, что видит.
Фемистокл поклонился. Он слишком поздно вспомнил, что должен был, наверное, упасть на землю в знак почтения, и пообещал себе, что сделает это, когда предстанет перед Ксерксом. Ему, свободному греку, такая перспектива представлялась весьма неприятной. Он также заметил, что правитель посматривает на него изучающе, как на какую-то диковинку. Возможно, так оно и было.
К вечеру Фемистокла искупали и выдали ему новую одежду и сандалии. Рабы правителя трудились над ним, как скульпторы, выискивая мельчайшие частички грязи, а затем удаляя их с помощью щеток, масел и даже крошечных зубчиков из слоновой кости, которыми обработали его уши. Грязи на нем оказалось столько, что вода в огромной ванне почернела; пришлось ее слить, а потом наполнить ванну заново. Три молодые женщины, работавшие молча и проворно, занялись его волосами. Их пальцы дразнили его, распуская косу, сражаясь с узелками. Волосы долго расчесывали, у него даже слезы подступили к глазам, а в конце он не выдержал и рассмеялся – таким нелепым ему представилось его положение. Женщины улыбались вместе с ним, но работу завершили безупречно.
Сменивший их брадобрей постриг волосы, роняя на мраморный пол густые золотистые и серебристые пряди. Фемистокл заметил, что их собрали и завернули в ткань, – вероятно, в этих краях такое было редкостью. Он отказался от прически в персидском стиле, хотя брадобрей даже покраснел, пытаясь настаивать и указывая куда-то за пределы комнаты, где они находились. В конце концов его пришлось шлепнуть по руке, после чего он отступил с выражением оскорбленного достоинства.
Оставшись один, Фемистокл уже собирался поспать, когда прибыл правитель. Он был сильно взволнован и даже дрожал от волнения. Фемистокл почувствовал, как прилив страха смыл усталость. Неужели его вытащат сейчас и казнят? Он сжал кулаки, когда перс забормотал что-то по-гречески.
– Ты чистый! Лучше, намного лучше. Ты должен пойти со мной прямо сейчас. Пожалуйста, сюда. Великий царь пожелал увидеть тебя. Я думал, что это произойдет только завтра, но великий царь знает твое имя! Он даже прислал своего распорядителя, чтобы сей же час доставить тебя к нему. Поторопись!
Фемистокл позволил вывести себя из комнаты. У него засосало под ложечкой, но, по крайней мере, он снова был чист. Найти бы еще мех с вином, и тогда можно было бы даже получить удовольствие от того, что будет дальше. Он знал, что персы выращивают виноград и делают вино. До войны их лучшие красные вина каждый год доставляли в Афины. Он причмокнул губами – добрый глоток притупил бы страх.
Вечер уже клонился к ночи, когда он вышел из дома и увидел во дворе небольшой отряд. Дом и окружавшие его сады находились в черте города, но Фемистокл не имел ни малейшего понятия ни о планировке, ни даже о размерах Персеполя. Они вышли за ворота, и стражники взяли его в кольцо; подошвы их сандалий громко застучали по каменной дороге.
Проходя по городу, он видел длинные улицы, торговцев и прохожих, останавливающихся при взгляде на вооруженных людей. Фемистокл шагал вровень с правителем, который уже вспотел, хотя вечерний воздух дышал прохладой. Фемистокл был рад, что с ним нет шурина из Сардиса, угрюмого попутчика, общество которого пришлось терпеть более трех месяцев. Он надеялся, что проводника отправили обратно, не заплатив ни монеты.
Фемистокл понял, что и сам вспотел, когда стражники зажгли факелы, чтобы лучше видеть дорогу. Улицы погрузились во тьму, как будто жители этой части города легли спать, и вокруг никого не было. Хотя, возможно, они просто предпочитали не встречаться с вооруженными людьми. Фемистокл нервно сглотнул. Кто знает, каким предпочитает видеть его Ксеркс – живым или мертвым. Он никогда не встречался с молодым царем и мог судить о нем лишь на основании его поведения в одном-двух эпизодах во время войны. Фемистокл вознес молитвы Афине – вот только могла ли она услышать его так далеко от дома?
Он прошел через ворота, каждая колонна которых имела полное право называться самостоятельным строением, белеющим в темноте. Послышались голоса – спрашивающие и отвечающие. Его сопровождающие тем же мерным шагом поднялись по широким ступеням и двинулись дальше – мимо стражников, по галереям из зеленого мрамора. Воинов в его группе постепенно меняли другие люди – в форме и без. Слуги? Придворные? Все происходило словно в тумане. По крайней мере, Омид… Фемистокл забыл полное имя этого человека. По крайней мере, он оставался рядом, хотя и нервничал все сильнее.
Огромные двери впереди открылись так, чтобы идущим не пришлось ни останавливаться, ни даже замедлять шаг. Свет лился на каменный пол, отполированный настолько, что Фемистокл видел в нем отражения факелов, похожие на движущиеся искры. Он шел по залу мимо замерших неподвижно мужчин и женщин, поглядывая по сторонам, видя чужие лица и странные одеяния. Когда правитель города наконец замедлил шаг, Фемистокл уже запыхался. И как же это он успел так ослабеть?