Мы несколько ошиблись с расчетами и, когда раздался крик "летит!", были еще в лагере. Все попрыгали в машину. Она, к счастью, завелась с пол-оборота, и Комаров погнал ее по ледовым ухабам и выбоинам, рискуя поломать рессоры.
Пока самолет кружил над льдинами, Комаров развез нас по аэродрому, вручив каждому по круглой зеленой банке - дымовой шашке и коробку спичек с толстыми желтыми головками.
Самолет Мазурука садится у самого "Т" и, пробежав половину полосы, заруливает на площадку-стоянку, расчищенную от бесчисленных ропаков и надувов после ожесточенного спора с Комаровым. Теперь каждая дополнительная работа кажется нам особенно тяжелой. Следом приземляется Ли-2. Его командир наш старый друг Виктор Перов. Мы радостно обнимаемся с "крестным отцом" станции, с которым не виделись целый год. Следом за ним на лед выпрыгивает знакомая приземистая фигура в длинном, до пят кожаном реглане. Это Титлов. Он тоже переходит из объятий в объятия, пристально вглядываясь в наши похудевшие, осунувшиеся лица. Михаил Алексеевич прилетел на разведку. Его "ил" тоже будет участвовать в эвакуации станции, но пока ожидает своего командира на острове Врангеля. Комаров усаживает его в газик и с хозяйским видом везет по аэродромной полосе. Судя по улыбающемуся, довольному лицу Титлова, аэродромом он остался доволен.
- Ждите нас завтра, - сказал он. - Как только вернемся с Виктором Михайловичем, так сразу и вылетим.
- Может, на минуточку заскочите в лагерь? Чайку попьем, а если хотите, то чего-нибудь покрепче, - предложил Никитин.
- Нет уж, ребята, спасибо. Как-нибудь в следующий раз, - поблагодарил Титлов и полез по стремянке в кабину.
Но особенно радостной была встреча с Женей Яцуном. Уж как его мяли, тискали в объятиях. Поскольку времени на киносъемку у него немного, всего два дня, Женя со свойственной ему деловитостью мигом "организовал" дюралевые самолетные санки и, нагрузив их доверху киноимуществом, отправился пешком в старый лагерь. На предложение Комарова "подмогнуть" попутным транспортом он лишь отмахнулся, и вскоре его одинокая фигура исчезла за торосами. Яцун снимал все. И грозные валы, подступившие к камбузу и радиопалатке, и полузасыпанные снегом широкие трещины, и развалины снежных домиков. Ему, проведшему полгода на станции, все было до боли понятно. Он словно очутился вместе с нами в тот роковой день "великого торошения". Кассета за кассетой ложились в меховой мешок. Потом в киностудии эти километры отснятой пленки превратятся в потрясающий своей реальностью фильм "376 дней на льдине". Вернулся он лишь поздно вечером, усталый, потрясенный разрушениями в старом лагере.
Сидя за столом в кают-компании, он все повторял с сожалением:
- Эх, не дало мне начальство остаться на станции. Это же были бы такие фантастические кадры. Я когда рассмотрел ледяные валы - ужаснулся. А скажите, Михал Михалыч, как это вам удалось дотащить самолет с аэродрома в лагерь? Откуда только силы взялись справиться с такой махиной?
Сомов только пожал плечами.
Самолеты ушли на юго-запад, увозя с собой двух наших товарищей - Гурия Яковлева и Колю Миляева. Как им не хотелось расставаться!
10 апреля.
Снова в небе гудит самолет. Это Титлов. Едва затихли двигатели, вниз по трапу буквально скатилась фигура в кожаной куртке. Я первым попал в объятия старого приятеля штурмана Льва Рубинштейна. Он то прижимал меня к себе, то, отстранившись, вглядывался в мое лицо, словно пытаясь отыскать следы зимних испытаний, с умилением разглядывал мою ассирийскую бороду.
- Ну молодчина, - то и дело повторял он. - И вообще вы все молодцы. Нам Мазурук еще на Врангеле рассказал, что вам пришлось пережить.
С Титловым прилетел еще один кинооператор - Саша Кочетков, непременный участник всех высокоширотных экспедиций, ученик и помощник знаменитого Марка Трояновского, с именем которого связана не одна полярная эпопея.
Погода стояла отличная. На небе ни облачка. Тридцатиградусный мороз приятно щипал щеки и нос. Только легкий ветерок сдувал снежную пыль с верхушек торосов.
Следом за Титловым снова прилетел Мазурук. Пока грузились самолеты, Мазурук и Титлов, прихватив с собой кинооператора, отправились, в сопровождении Сомова навестить старый лагерь.
Вернулись они потрясенные увиденным.
- Сказать честно, я не ожидал такого, хотя в Арктике многого насмотрелся, - сказал Титлов, покачивая головой. - Уж очень страшные эти валы торосов. Даже сейчас. А представляю себе, что здесь творилось, когда они наступали.
- Да, в опасную вы попали переделку, - сказал Мазурук. - Но молодцы. Все выдержали, со всем справились. Настоящие герои.
Мазурук взлетел, а следом за ним Титлов, забрав с собой еще двоих - Макара Никитина и Сашу Дмитриева. А мы, оставшиеся, возвращаемся в наши опустевшие палатки.
Яцун устраивается на койке улетевшего Яковлева. Монотонно гудит паяльная лампа. Покачиваются подвешенные для просушки унты и куртки. В запотевший круг иллюминатора льется солнечный свет. В его широком луче резвятся серебристые пылинки. Где-то потрескивает лед и тихонечко посвистывает ветерок в вентиляторном отверстии.
Последняя ночь на льдине. Неужели последняя? Даже не верится. Неужели все осталось позади: холод, испытания, опасности? Но чувство радости смешивается с грустью.
11 апреля.
Последний день на льдине. Неужели конец? Этот вопрос чувствуется во взглядах каждого из нас. Почти все грузы уже сложены на аэродроме, ожидая своего часа.
Прилетевшие Мазурук с Аккуратовым начали было торопить нас с отъездом, но поддались на нашу общую просьбу - принять участие в последнем торжестве - дне рождения Кости Курко. Я решил блеснуть перед гостями своими кулинарными талантами: Изготовил щи из свежей капусты, добавив в них обломок "ветчинного бульона", нажарил антрекотов, открыл последние баночки с икрой, наварил картофеля, настругал мороженую нельму. (На коронный кекс меня уже не хватило.) Стол украсили бутылки шампанского и гора салата из овощей, привезенных летчиками (кстати, как и нельма, антрекоты и картофель). После скромных возлияний и чая все отправились в старый лагерь.
- А что будем делать с фюзеляжем? - спросил Сомов, повернувшись к Мазуруку.
- А зачем с ним возиться? Пусть себе лежит, как лежал до святого пришествия, - сказал Илья Павлович, недоуменно пожав плечами.
- Так с меня в Москве шкуру спустят, если мы его не уничтожим, - сказал Сомов. - Только как его ликвидировать, ума не приложу. Аммонал у нас закончился. Да и будь у нас его хоть тонна, мы бы трехметровый лед все равно не пробили.
- Может быть, ПАРсами попробовать, - подсказал Комаров, - они горят, как звери.
- Они-то горят, а дюраль вряд ли, - заметил Яковлев. .
- Еще как горит, - сказал, ухмыльнувшись, Аккуратов. - Помнишь, Илья Павлович, ту историю с пожаром машины Черевичного?
- Еще бы, - отозвался Мазурук.
- Так дюраль запылал не хуже сухого полена.
- Ну что ж, может, попробовать для очистки совести? - согласился Сомов. - Давай, Михал Семенович, неси свои ПАРсы (парашютные осветительные авиационные ракеты).
Комаров с Яковлевым отправились в палатку-мастерскую и приволокли полные нарты завернутых в промасленную бумагу метровых трубок. Их затащили внутрь фюзеляжа, протянули бикфордов шнур. Все, на всякий случай, укрылись за торосами. Но, видимо, пролежавшие под снегом в течение полугода ракеты так отсырели, что даже не пшикнули.
- Ладно, - сказал Сомов, махнув рукой, - семь бед - один ответ.
Собрав остатки имущества, мы возвратились в лагерь. Последняя палатка все еще сиротливо чернела после учиненного разгрома. Ее разобрали без особых хлопот, погрузили на нарты и окружили мачту, на которой трепетало алое полотнище, развевавшееся 376 дней над арктическими льдами. Сомов обрезал фал, и флаг медленно, словно нехотя пополз вниз. Раздался залп, второй, третий. Все. Финиш. Дрейфующая станция "Северный полюс-2" прекратила свое существование.
Комаров сел за баранку, выжал сцепление и дал газ. Машина медленно покатилась на аэродром. Мы потопали следом за ней. Дорогу за ночь перемело, и нам то и дело приходилось вызволять газик из глубоких сугробов. Ветер усилился, швыряя в лицо горсти снега. Наконец машина выбралась на лед аэродромной полосы и увеличила скорость. Позади нее из стороны в сторону болтались тяжело груженные нарты. Из притороченного к ним большого ящика с решеткой выглядывали растерянные мордочки щенков. Мы разобрали последнюю палатку, служившую убежищем для строителей аэродрома, и один за другим поднялись по стремянке в мазуруковский "ил", где бортмеханик Камирный уже накрыл для гостей стол. Только Ваня Петров со своими громоздкими ящиками, набитыми оборудованием гляциологов, погрузился в самолет Титлова.
Двигатели прибавили обороты, и машина, набирая скорость, покатилась по полосе. Быстрее, быстрее. И вот уже колеса оторвались ото льда. Мы в воздухе. Мазурук делает прощальный круг над руинами лагеря. Мы до боли в глазах всматриваемся в черные пятачки вросших в лед палаток, грозные валы торосов и уже поредевший столбик дыма над костром.
Прощай, льдина! Прощай!!!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Переночевав у гостеприимных хозяев острова Врангеля, мы наутро вылетели в Москву. Снова замелькали знакомые названия городов и полярных поселков, только в обратном порядке: Певек, Тикси, Челюскин, Хатанга, Нарьян Map. А вот и ночная Москва встречает нас россыпью огней и полным безлюдьем аэродрома. Итак, мы снова дома.
Постепенно привычная жизнь вошла в свою колею, с привычными хлопотами и заботами. Я отгулял отпуск в Кисловодске, сообщив под страшным секретом своим родителям, что все эти месяцы пребывал на льдине, вызвав потоки слез у матери и тяжелые вздохи у отца. В октябре, возвратившись в Москву, я первым делом отправился на Разина, 9.
Люда Ольхина встретила меня радостной улыбкой.
- Доктор, мы уже вас третий день разыскиваем. Быстренько к Кузнецову.