— Эй, если ты не хочешь этого делать, ты можешь позвонить ему, и все закончится. Не важно, что нам нравится этот мальчик...
— Нет, дело не в Нике. Ник отличный. Лучше, чем отличный.
— Но что-то происходит.
Факт, что я это не отрицаю, уже стал ответом.
— Расскажешь мне? — Спрашивает она осторожно. Я вижу, как она отчаянно хочет все узнать, хочет помочь.
Я позволяю ей притянуть и обнять меня, потом я тянусь к столику и беру белый конверт. Тот, в который я положила фотографию. Я протягиваю его, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
— Я должна дать тебе это. Это фотография.
— Как наши открытки?
Слова режут жестко и глубоко. Я качаю головой и говорю твердым голосом.
— Нет. Не такая. Тебе будет тяжело смотреть на нее.
Ее щеки бледнеют, линии вокруг глаз становятся глубже, когда она хмурится.
— Пайпер? Ты меня пугаешь.
— Дело не во мне. Со мной все будет в порядке. Я обещаю. Я скоро объясню, что со мной происходит, но это... — Я замолкаю, заглушаемая уродством этой правды. Мой тон тихий и сухой. — Дело в папе.
Ее лицо застывает, словно на моментальном снимке, глаза чуть сузились, рот приоткрыт. Это похоже на ужасную смесь шока и отрицания. Какая-то часть ее уже подозревает, что скрывается в конверте. Она знает. Может быть, не все, не все детали, но вполне достаточно.
Все вещи, которые удерживали меня целостной, взорвались одновременно. Слезы полились сильно и яростно, извергаясь отвратительными всхлипами. Я не могла их остановить. Я даже не пыталась успокоиться.
Мама пришла в движение, как будто ей вкололи адреналин. Я видела, как она вытолкнула свою боль из каких-то глубин ее сердца. Ее лицо смягчилось, ее руки потянулись к моим волосам.
— Пайпер, Пайпер, посмотри на меня. — Она гладила меня по лицу в точности так, как делала это в те далекие ночи, когда я кашляла и кашляла до тех пор, пока едва ли могла дышать. — Все хорошо, — сказала она. — Все будет хорошо.
Я подняла глаза, ощущая все семнадцать лет, наполненных паром ванных, открытками и вещами, которые делали ее замечательной и раздражающей и моей мамой. Я не могла выдавить ни слова. Не было никаких шансов, что мне это удастся, так что я попыталась выразить все глазами, все извинения, которые скоро мне придется произнести.
— Что бы это ни было, я готова для этого, — сказала она, смотря на конверт, который уронила, потянувшись ко мне. — Я не хочу, чтобы это расстраивало тебя. Мне нужно, чтобы ты верила, что я смогу с этим справиться.
— А ты не собираешься посмотреть, что там?
Вздох.
— Нет. Я посмотрю позже. Ты должна понимать, что это не такой уж большой сюрприз, каким ты его считаешь, понимаешь, о чем я?
Она знает. Это написано на ее лице, что какая-то часть ее даже немного побаивается того, что в конверте. Как я могла пропустить и это тоже?
Я кивнула, хотя осталось еще много невысказанных слов. Вещи, которые я пока не могу озвучить, но я скажу.
В полицейском участке, вероятно. Это несправедливо, но даже разговор об этом многое у меня отнял. Если я признаюсь ей, она может попытаться все разгладить. Она захочет защитить меня, потому что она моя мама. А я больше не могу быть защищенной.
Я собралась с духом, собрав всю свою силу воли. Мама помогла мне расчесать волосы и поправить макияж на глазах. Мы приукрашивали меня, пока я не засияла, и, что более важно, пока мама не убедилась, что я успокоилась.
В шесть часов пришел папа, если мама и напряглась, она быстро это скрыла. Он усмехнулся мне.
— Я наполнил твой бак, чтобы твоя девчачья одежда не провоняла.
Мое сердце словно налилось свинцом. Я все еще не могла увязать моего наполняющего бензином бак папу с изменщиком. Наверное, я должна его ненавидеть. В данный момент я не слишком сильно любила его, но он все равно мой папа. Я поцеловала маму в щеку, потом пересекла комнату и обняла папу. Я взяла свою сумку с камерой и рюкзак и проследовала к двери, пока они наблюдали за мной. Я проверила телефон, поправила сумки на плече.
В следующий раз, когда я их увижу, они уже поговорят. Может быть, поссорятся. А потом им придется столкнуться с моими проблемами – ложью, историей мести. Это ужасно.
Мир, в котором я жила семнадцать лет, сегодня закончится, и я не знаю, что будет дальше. Я развернулась и посмотрела на них. Они смотрели, как я ухожу. Определенно без соединенных рук и родительской болтовни. Но они стояли рядом и улыбались. От гордости за меня.
— Давайте сделаем снимок, — проговорила я, желание было внезапным и всепоглощающим.
Я положила сумку на пол, переключила режим и установила камеру на третью доску книжных полок в нашей гостиной. Это не первый наш семейный снимок, но мои родители ощущали неловкость и переглянулись, когда я подтолкнула их к лестнице.
— Пайпер, я едва ли расчесывала волосы сегодня, — с явной неохотой произнесла мама.
— Но я полностью нарядилась. Я хочу доказательств.
— Мы можем сфотографировать тебя, — предложил папа.
— Просто улыбнитесь, — дрогнувшим голосом скомандовала я.
Камера загудела быстрее, и мы встали в нашу традиционную позу для Семейной Фотографии Вудсов – папа слева от меня, мама справа, головы склонены друг к другу. Рука мамы напряженная и холодная, но папа с легкой расслабленностью склонился ко мне.
Я обняла их обоих, когда загорелась вспышка, замораживая нас в последний раз, когда мы уже были не совсем семьей.
***
Когда я приехала, шла уже вторая часть баскетбольного матча и печально, что если сообщение Ника об опоздании было точным, то он будет здесь после второй половины. Не так уж весело. Я никогда не бывала на баскетбольных играх и была бы действительно рада запомнить ее такой. Особенно, если Менни здесь, а я понятия не имею, как заговорить с ним обо всем этом.
Если я попробую написать письмо, он назовет меня трусихой. Если я посмотрю ему в глаза, то я боюсь того, какими словами он воспользуется. Но я здесь, чтобы сделать это, так что я должна попытаться.
Я пробивалась через чирлидерш к краю трибуны для посетителей. Менни опирался на нее, со скучающим видом держа в руках камеру. Он предложил мне недоеденную половину своего гигантского кренделя и, взяв его, я бездумно начала его пощипывать.
— Тейси прислала тебя проверить, что я делаю? — Спросил он.
— Нет, я встречаюсь с Ником. Просто хотела поздороваться.
Я не упустила то, как он с довольным видом распрямил плечи. Он хитро мне улыбнулся и пихнул бедро.
— Итак, ты и Ник. Это серьезно?
— Да. Думаю, что это так. Странно, правда?
— Для меня не странно, — со смехом произнес он. — Но ты же не думаешь, что я оставлю тебя в покое после твоего обета насчет спортсменов.
— Нет, этого я не думаю. — И он не лгал. Я действительно давала небольшую клятву после моего фиаско на вечеринке новичков, давая зарок относительно спортсменов, чирлидерш и всего, что с ними связано. Я сделала это потому, что это рассмешило Менни. И потому что глубоко в душе я верила, что каким-то образом они менее умны, менее интересны... не такие, как я.
Мой аппетит пропал. Я откладываю крендель в сторону и чувствую, как правда поселяется в моих костях. Мой напарник не делал этого со мной. Это – осуждение и высокомерие – всегда жило во мне. С давних времен.
Я не планировала писать имя. Я просто убивала время перед походом в полицию с Ником, который поможет мне не рассыпаться там на части. Я слонялась весь день, как мученик со своими письмами и всхлипами, но сейчас я все поняла.
Дело не в том, что я хороший человек. Все дело во всех вещах, которые, как я везде заявляла, я ненавижу.
Сообщения? Унижение? Книга грехов? Никто здесь не был злом – злом была я сама.
Ты должна найти точку, с которой все началось.
Мое горло горело, а в груди ныло.
Теперь я знаю, Ник. Я знаю, с чего все началось. Все началось с тротуара в девятом классе, когда твои друзья ранили мои чувства и я позволила этой боли перерасти в ненависть.
Толпа на матче ликовала, я испугалась. Я сунула крендель обратно Менни, и он фыркнул.
— Я не хотел огорчать тебя. Ник отличный парень. Я рад за тебя.
— Ага, — ответила я. У меня перехватывало дыхание. Я не могла сосредоточиться. Наверное, я должна бы испытывать больше чувств. Боль, головокружение, но нет. Этого не было. Вместо этого я ощущала, как все начинает неметь.
— С тобой все в порядке?
— Нет. Совсем не в порядке.
Мой телефон зазвонил. Ник. Я отошла на пару шагов в сторону.
— Привет.
— Привет, я в пути. Буду через пятнадцать минут, если не помешают светофоры. Ты в порядке?
— Да.
— Ты не в порядке. Я слышу это по твоему голосу. Что я могу сделать?
Наша команда забросила мяч, и толпа радостно возликовала.
— Я в порядке. Просто пообещай мне, что не рассердишься на меня.
— Пайпер...
— Я знаю, что прошу слишком много, но поверь мне, я все обдумала. Я знаю, то, что я собираюсь сделать, это безумие, но я должна. Я все объясню по дороге в участок.
— Я доверяю тебе, — сказал он.
Я улыбнулась, прикусила внутреннюю сторону губы и оглянулась на Менни, который корчил мне рожицы. Я все еще должна рассказать ему. На какое-то время с глупыми лицами будет покончено. Может быть, навсегда.
— Пожелай мне удачи, Ник.
— И ничего кроме. Скоро увидимся.
Я отключилась, держась за теплоту его голоса. Цепляясь за все хорошее, что он до сих пор видит во мне. Я пошла назад к Менни, остановившись в паре футов, чтобы написать сообщение.
Толпа скандировала, топала ногами, хлопала в ладони, выкрикивая одну из обычных мантр стадиона. Я ощущала, словно это звонит колокол смерти. Но это нормально. В этот раз я знала, что все делаю правильно.
«Пайпер Вудс – надменная лгунья и агрессор».
Мои глаза горели, и я посмотрела вверх, удивившись внезапной тишине. Толпа застыла в абсолютном молчании. Я увидела, как игроки собрались у кольца ради какого-то дополнительного броска. Тишина была такой напряженной, что у меня почти сдали нервы.