Посмеялись, обсудили, сообщили Росконцерту, что мы согласны писать, даже, кажется, заключили договор. И тут, на самом интересном месте, Илюша Баскин подал документы на отъезд в Америку.
Долгое время я ничего о нём не слышал. Но лет через пять мне о нём рассказал лучший за всю мою жизнь редактор на телевидении Рустем Губайдуллин. Именно Рустем придумал когда-то передачу «Кабачок «13 стульев» и много лет писал её с другими редакторами.
У него была тетрадь, в которой было собрано две тысячи реприз. Жаль, что я её не взял. Потом, когда закончился «Кабачок», она ему вряд ли была нужна.
Так вот какую историю рассказал мне Рустем.
Приехал Илюша в Америку, и не было у него там никого из близких. Община поручила заботиться о нём семье ранее приехавшего туда известного кинооператора Михаила Суслова.
Суслов сказал Илюше Баскину: «Ты не должен делать трёх вещей. Первое – не должен лечиться без страховки, второе – покупать подержанные машины, и третье – не должен искать работу без агента».
Илюша пообещал выполнить три этих условия.
Первым он нарушил первое условие. Заболев, он безо всякой страховки пошёл к врачу, и Суслов попал на крупную сумму, потому что у Илюши самого никаких денег не было. Но он обещал, когда заработает, отдать.
Потом он нарушил и второе условие. Он увидел на свалке совершенно замечательную машину и не смог удержаться. Он купил её аж за четыреста долларов. Машина была как новая, но всё же была старая. На этой старой машине он подъехал к дому Суслова. Суслов закричал:
– Ты с ума сошёл, Илюша, с тобой никто из серьёзных людей не будет иметь дела! Ты никогда не найдёшь себе работу актёра.
Илюша понял, что дал маху, и поехал на свалку возвращать машину.
– Э, нет, – сказали на свалке, – это чтобы купить – четыреста долларов, а чтобы сдать сюда, на свалку, с тем, чтобы машину утилизировали, значительно дороже, а именно – восемьсот долларов.
Столько у Илюши не было. Тогда он поехал на берег океана, нашёл тихое безлюдное местечко и, разогнав машину, сбросил её с высокого берега вниз. Нашли Илюшу уже на второй день, и Суслову снова пришлось платить за него штраф.
Но вот третий запрет не нарушить Илюша просто не мог. Когда это ещё у него появится агент, а работать он хотел уже сейчас. Он не хотел жить на пособие, он мечтал как можно быстрее начать сниматься в кино. Он разослал всюду своё резюме с фотографиями. И можете представить, ему повезло. Его взяли сниматься в какой-то фильм вместо заболевшего актёра. Специфическая долговязая фигура Илюши была похожа на фигуру заболевшего артиста. И несмотря на то, что его снимали со спины и всего лишь три дня, он получил огромную сумму денег. Потому что по их американским профсоюзным законам, если ты заменяешь кого-то, то ты получаешь его зарплату.
Вот так Илюша впервые снялся в кино и заработал свои первые тридцать тысяч долларов.
Потом в течение пятнадцати лет я видел Илюшу в нескольких американских фильмах. То он играл какого-то замученного еврея в концлагере, то играл какую-то комическую эпизодическую роль.
А в девяносто шестом году, приехав в Лос-Анджелес на гастроли, я встретил и самого Илюшу. Рассказал ему эту легенду, которую знал с середины семидесятых. Илюше эта легенда польстила, особенно тот факт, что про него рассказывали легенды на родине.
Он сказал, что почти так всё и было, хотя кое-что и приукрашено. В девяносто шестом году Илюша был благополучным американцем, он снимался в сериалах, был совладельцем журнала «Панорама» и, приехав на фестиваль в Россию, даже нашёл себе жену.
На прощание я пошутил: «Вот видишь, Илюша, как всё сложилось. А если бы ты не уехал, мы бы тебе написали с Воловичем программу, ты бы её играл по сей день и был бы в полном порядке».
Шутка Илюше понравилась. Он представил себе эту перспективу и долго смеялся.
Славка Мухин
В далёком моём ростокинском детстве учился я в 298-й школе. Был у меня там дружок, Боря Фроликов. Сидели мы с ним на одной парте в седьмом классе. Мы и в шестом классе, ещё когда учились в 306-й школе, тоже вместе сидели, а когда перешли в 298-ю, то произошло объединение мужских и женских школ. Нас хотели рассадить, но мы пошли к завучу, попросили не разрушать наш союз, и нас оставили сидеть на первой парте.
Но речь не о Борьке, а совсем о другом парнишке.
В соседнем Леонове жил Славка Мухин – наш ровесник.
Дня не проходило, чтобы он не подрался. Он дрался со всеми, не боясь нападать на более взрослых ребят. У нас в классе был второгодник по фамилии Кидямкин. Он всегда ходил с финкой. Однажды была драка, Мухин дрался с Кидямкиным, и только чудом Кидямкин не зарезал Мухина. Кто-то из взрослых из разнял.
Потом, зимой, я видел, как Мухин тонул. У нас был пруд в Леонове. Лёд только встал, а ребята уже пытались бегать по этому тонкому льду.
Я шёл из школы мимо пруда, увидел толпу. Подошёл. Метрах в четырёх от берега тонул Мухин. Он был в пальто и валенках. Лёд под ним треснул, он провалился под воду, пытался выкарабкаться на лёд, но лёд подламывался. Все с берега советовали, что ему сделать, но на лёд выйти боялись, потому что обязательно оказались бы в воде.
Наконец кто-то сообразил: несколько человек сняли ремни, связали их, кинули Славке. Он еле-еле поймал замёрзшей рукой ремень, но держать в руке не мог, взял ремень в зубы, и только тогда его вытащили на лёд, а затем и на берег.
Однажды на горке за нашим домом мы с ним встретились. Он тут же полез ко мне драться. Безо всяких причин. А тогда причины не нужны были. Не понравился кто-то, говоришь:
– Чего уставился?
– Тебя забыл спросить.
Ну, и пошла драка. Мы стояли друг напротив друга, уставившись глаза в глаза, вот-вот должны были начать драться. У него в руках была клюшка. Она стояла на земле, и он попытался древком заехать мне в лицо. Не получилось. И драка не состоялась. Нас разняли.
В следующий раз мы с ним встретились уже в 298-й школе. Он почему-то тоже попал в нашу школу. Дело было в туалете, он опять стал ко мне задираться. Но тут подошёл мой друг, Борька Фроликов, боксёр, и отметелил его. Противостоять Борьке Мухин не мог. Борька уже несколько месяцев занимался боксом и чему-то научился.
– Ну, смотри, – пообещал мне Мухин.
Смотреть пришлось недолго. Через месяц мы встретились на катке стадиона «Искра». Он был с «кодлой», то есть с компанией. Мы были с Борькой вдвоём.
Он стал ко мне задираться. Борька меня защитить не мог. С Мухиным было человек пять ребят.
– Пошли драться! – сказал он.
Борька сказал:
– Давай, куда денешься.
Мы сошли со льда. Оба в коньках. Начали драться. Он был сильнее меня. Тем более я не очень крепко стоял на коньках. Он повалил меня на спину, коленями прижал руки к земле. Кто-то из его дружков крикнул:
– Дай ему коньком по башке!
Мухин сказал:
– Проси прощения!
От страха я заорал. Бог спас меня. Появились какие-то мужики и разогнали всю драку. Мы шли к катку.
Борька сказал:
– Чего ты орал-то?
– Испугался, – признался я.
В следующий раз я услышал про Мухина, уже когда мне было восемнадцать лет. С ревмокардитом я попал в 40-ю больницу. И туда же привезли раненого Мухина. Он в очередной раз с кем-то подрался, и его пырнули ножом в печень.
Но ему всё было нипочём, вскоре он поправился и вышел из больницы. Врач сказал: «Всё заживает, как на собаке».
Шли годы. Я совсем забыл о Мухине. Я печатался в «Литературной газете» и выступал со сборной «Клуба 12 стульев» в юмористических вечерах. Комната «Клуба 12 стульев» была для нас, юмористов, вторым домом. Каждый день мы там собирались. Там сидели сотрудники «Клуба», консультанты, авторы, карикатуристы. Карикатурист, выдумщик Бахчанян, острил непрерывно. Все соревновались в остроумии.
Бывали мэтры: Горин, Арканов. Играли в скрэббл.
Иногда редакторы вслух зачитывали вновь принесённые рассказы. Тут же обсуждали, печатать или не печатать.
Печататься там хотели в семидесятые все. От дворников до академиков.
И вот однажды выхожу из «Литературки». Перед выходом был маленький дворик, в котором, собственно, ставили все свои машины. Шофёрам «Литературки» это не нравилось. И в один прекрасный день выходим мы из здания, а у наших машин, у всех, проколоты шины. Особенно возмущался Аркадий Ваксберг, обозреватель «Литературки», модный журналист. Писал огромные очерки. Был в то время очень известным публицистом.
Мы вместе с ним зашли в шоферскую комнату.
– Как же так? – восклицал Ваксберг. – Мы же все работаем в нашей газете! Мне казалось, мы – одна семья.
По угрюмым лицам водителей было видно, что им такой «родственник» не по душе. Плевать они хотели на то, что Ваксберг – любимец читающей публики. Им наши машины мешали – вот и всё объяснение.
С трудом накачав продырявленные шины, мы с Ваксбергом доехали до шиномонтажа в Марьиной Роще. Там нам починили камеры, и тут оказалось, что у Ваксберга нет денег. Он взял у меня взаймы пять рублей. И больше никогда их не отдавал. Не раз встречал я его в «Литературке», мы с ним здоровались. По его глазам я видел, что он отлично помнит о долге, но что-то мешало ему отдать эти деньги. И я даже догадываюсь что. А я никогда ему об этих пяти рублях не напоминал.
Я не случайно рассказываю вам, дорогой читатель, о Ваксберге.
Дело в том, что именно он однажды напечатал в «Литературной газете» очерк на целую полосу под названием «Завтрак на траве». В нём Ваксберг рассказывал о том, как компания молодых людей отдыхала на природе. Мимо проходила какая-то другая компания. Они между собой поругались, и один парень из первой компании доской убил одного из напавших. Убийцу судили. Посадили. Ваксберг этого парня защищал. Дескать, человек отстаивал свою честь. На него напали, и он дал отпор. Парень, которого посадили, работал в таксомоторном парке. И парк почему-то не дал ходатайства за своего шофёра в суд.
Я ещё подумал: «Ничего себе». Обычно таксомоторные парки всегда встают на защиту своих работников – непростых ребят шофёров. Работа у них сложная, опасная. Слабые там вообще работать не могут. И таксисты обычно стоят друг за друга горой.