– Щас! – говорит Лидия Манучеровна, но не в смысле «сейчас пойду», а в смысле «Ещё чего!».
Майор опять же вежливо начинает убеждать Лидию Манучеровну в том, что лучше ей перейти в партер, что в партере будет ей ещё лучше, чем здесь, в ложе.
– Ага, – говорит Лидия Манучеровна, – вы мне будете объяснять, где лучше, где хуже. Ещё когда вы служили на границе прапорщиком с собакой, я уже билеты продавала в этот театр.
Майор уходит и через некоторое время возвращается с полковником. Полковник начинает уговаривать Лидию Манучеровну перейти в партер, поскольку эти места напротив правительственной ложи и они для служебного пользования.
– Ага! – кричит Лидия Манучеровна. – А то я не знаю, что здесь и для чего. Да я специально взяла эти места, чтобы посмотреть на королеву. Я на своих местах сижу, а вы идите отсюда и не мешайте.
Во время спора они и не заметили, как в ложу напротив вошли президент и королева. Лидия Манучеровна бушевала:
– Я никуда не пойду. Да вы кто такие, чтобы мне указывать, где сидеть? Да если бы не я, у вас бы сегодня театр пустой был, и сидели бы здесь президент с королевой одни! Это я всю публику сюда собрала.
Скандал разгорался не на шутку, уже и какой-то генерал пришёл и уговаривал Лидию Манучеровну уйти по-хорошему. Не тащить же её силой из ложи, скандал будет ещё больше.
На шум с Лидией Манучеровной уже обратили внимание и из правительственной ложи. Какие-то чины подходили к Ельцину и шептали ему что-то на ухо. Наконец королева не выдержала и спросила:
– Что там, напротив, происходит? Кто эта женщина, которая так возмущается?
– Ой, – сказал Борис Николаевич, – это Лидия Манучеровна, говорил я им, что с ней лучше не связываться, понимаешь, не послушали меня. Так что теперь пусть сами отбиваются.
В этот момент свет в зале погас, занавес поднялся, заиграл оркестр, и Лидия Манучеровна добровольно покинула ложу, поскольку смотреть спектакль не входило в её планы.
Конечно, кое-что в этом рассказе преувеличено, но то, что Лидию Румянцеву никак не могли удалить из ложи, это было точно. И именно тогда, когда напротив сидели королева английская и Борис Николаевич.
У церкви
У церкви две нищенки – Люба и Марина. Когда видят меня, начинают выражать бурный восторг.
Я даю им по десять рублей.
Однажды прихожу – сидит одна Люба.
– А где Марина?
– Всё. Отмучилась.
– Как так?
– Вот так. Дай денег помянуть.
Даю пятьдесят рублей.
В следующее воскресенье Люба говорит:
– Надо прах забрать, чтобы захоронить, а ста рублей не хватает.
Даю сто рублей.
Через неделю иду – сидит Марина. Выражает бурную радость.
– Ты?
– Я.
– Жива?
– Конечно, жива.
– А Люба сказала, что ты отмучилась.
– Отмучилась, в больнице была.
– Так она сказала, что ты умерла.
– Сама она умерла.
– Да ты что?
– Да, вот поминаем её. Дай на помин души рабы Любы.
Даю пятьдесят рублей.
В следующее воскресенье сидят обе. Радостные. Выражают бурный восторг.
– Живы?
– Живы!
– Обе?
– Обе. Дай на опохмелку.
Даю пятьдесят рублей. Всё-таки живы.
– За что?
– За то, что мы тебя по телевизору видели.
Какая женщина!
Она была в Москве проездом. А познакомились мы с ней в метро. Погуляли по Тверской, потом пошли в кафе «Пушкин». Там в этот вечер было полно знаменитостей. Она с любопытством расспрашивала: «Кто это? С кем, когда, от кого».
Мы вышли на улицу, и я пригласил её к себе на чашку кофе.
– Нет, – сказала она, – я кофе на ночь не пью, потом не засну.
Я сказал:
– Можно выпить кофе утром.
– Это что же, утром надо к вам приезжать?
– Ну, почему утром? – возразил я. – Можно остаться с вечера и утром выпить со мной кофе.
– Ну да, как же! Вы что?! Выходит, мне придётся ночевать с вами в одной квартире?
– Выходит, так.
– Да вы что? Вы же меня после этого уважать перестанете!
– С чего это я вас перестану уважать?
– Ну, как же, в первый же раз осталась у вас ночевать.
– Хорошо, – согласился я. – Давайте приедем ко мне, попьём кофе, потом выйдем на улицу, вернёмся домой, и вы останетесь, можно сказать, во второй раз.
– Это – другое дело, – сказала она.
Мы поехали ко мне. По дороге она спросила:
– Надеюсь, у вас дома есть вторая кровать?
– А как же! – поспешил ответить я.
– Обещайте, что будете себя вести прилично.
– Обещаю.
– И не будете приставать ко мне.
– Не буду.
Мы приехали ко мне. Вошли в квартиру. Она увидела, что в моей однокомнатной квартире всего один двуспальный диван.
– А где же вторая кровать?
– Так вот же она, – показал я на диван, – это и есть моя вторая кровать. У меня первой нет, а вторая – пожалуйста.
Она засмеялась и пошла в ванную.
Когда мы укладывались спать, она напомнила мне:
– Вы обещали вести себя прилично и не приставать.
Я не приставал к ней целый час. Она жутко обиделась и сказала:
– Вы не даёте мне спать.
– Но я обещал вести себя прилично.
– А ведёте себя неприлично, – сказала она и засмеялась.
Смех у неё был как колокольчик. Этот колокольчик я потом слышал целых три года, каждый вечер, когда мы укладывались на нашу вторую кровать. А первой у нас как не было, так и нет.
Про Александра Шурова
Одно время Аркадий Арканов работал на эстраде конферансье у знаменитых в то время артистов Н. Рыкунина и А. Шурова.
Шуров когда-то в молодости был «нижним» в цирке. Потом перешёл на эстраду.
Они вдвоём с Рыкуниным пели куплеты. Имели, кстати, большой успех. Шуров сидел за роялем, а Рыкунин стоял перед роялем, и оба они пели под аккомпанемент Шурова.
Шуров был довольно большой и крепкий мужчина, не утруждавший себя чтением художественной литературы.
Однажды на гастролях, в три часа ночи, в номер Арканова постучали. Арканов, который обычно ложится очень поздно, с трудом проснулся, встал, открыл дверь. Перед ним стоял Шуров в слезах, завёрнутый в простыню.
– Что случилось? – испугался Арканов.
– Аркадий, – сказал Шуров плача, – вы читали это… – И он протянул Арканову книгу.
Арканов взял книгу, прочитал название и просто потерял дар речи. На обложке книги значилось «Хижина дяди Тома». Книжка, которая потрясла пятидесятилетнего Шурова.
Не знаю, было ли это на самом деле, но если даже Арканов всю эту историю выдумал, то выдумал смешно.
Ещё одну историю рассказал А. Арканов.
Шуров и Рыкунин ехали из области с концерта домой. Проезжали они мимо Бородинского поля.
Рыкунин, задумчиво глядя на Бородинское поле, глубокомысленно сказал:
– Вот, Шура, если бы когда-то Наполеон не погиб при Ватерлоо… – Он сделал большую паузу.
Шуров на всякий случай испугался:
– Что? Что? Что бы тогда было?
– Он бы ещё много чего натворил, – веско закончил Рыкунин.
Вот и вся история, но сколько в ней юмора.
Розыгрыш
Однажды мы с Анатолием Трушкиным и Михаилом Городинским поехали на гастроли в город Петрозаводск.
Трушкина сегодня многие знают, а Городинского либо вообще не знали, либо забыли. А между тем Михаил Городинский написал когда-то, в восьмидесятых годах, несколько очень смешных рассказов для Геннадия Хазанова.
Часто люди говорят: «Мы за рулём. Причём за одним». А это фраза из рассказа Городинского «В ночное», про то, как советские люди ходили на стриптиз в Италии. Оттуда же фраза: «Блондинка, спинным мозгом чувствую» – ставшая также расхожей.
Итак, поехали мы втроём в Петрозаводск. Там у меня был знакомый директор филармонии.
Начальство встретило нас хорошо, даже пришли в номер к Трушкину несколько человек с водкой и закуской. Выпили за встречу и разошлись.
На следующий день, после концерта, Трушкин позвал нас к себе. Он сказал, что от вчерашнего начальства осталось полбутылки водки и надо её допить. Мы пришли в номер к Трушкину, быстро разлили водку, произнесли тост «Будем!». Я тут же махнул свои полстакана и почувствовал, что это не водка, а вода. Да и как мог Трушкин, при его любви к выпивке, целый день хранить полбутылки водки?
Я понял, что Толя нас разыграл, но не подал виду. Крякнул, сказал: «Хорошо пошла», посмотрел на Трушкина. Тот чуть не захохотал, но, поняв, что я продолжаю розыгрыш, тоже выпил. Мы закусили и стали ждать, когда «махнёт» Городинский.
Миша, маленького роста, в очках, всё время курящий беломор и всё время матерящийся, он не спешил, он курил свою беломорину и разглагольствовал о роли интеллигенции в истории России.
Мы буквально извелись, ожидая, когда же, наконец, он выпьет. Наконец Городинский тоже сказал «Будем!» и опрокинул свои полстакана водки в рот. Что тут началось! Мат стоял несусветный. Мы с Трушкиным умирали со смеху.
– Сволочи! – кричал Городинский. – С этим не шутят! Лучше бы вы со сцены так шутили! Да пошли вы!
Всерьёз обиженный, он с криком выбежал из номера.
Назавтра мы конечно же помирились, поскольку надо было вместе выступать.
На третий день мы поехали в город Костомукшу. Естественно, в поезд взяли бутылку водки. Сели в поезд и, как только тронулись, разлили, выпили по рюмке, потом по второй. Миша, как всегда, держал в руках папиросу и разглагольствовал самозабвенно. Потом они с Трушкиным пошли в тамбур покурить.
А я кинулся к проводнице, взял у неё пустую бутылку и налил туда воды ровно столько, сколько в нашей бутылке было водки. Нашу бутылку с водкой спрятал под полку. Сижу. Жду. Они возвращаются. Я разливаю воду в рюмки. Миша долго говорит тост о смысле жизни. Трушкин выпил, скосил на меня глаза, сдержал смех, крякнул, сказал: «Ох, хороша, зараза» – и стал закусывать. Я тоже выпил, мы стали ждать, когда же, наконец, выпьет Городинский. Он размахивал рюмкой, о чём-то рассуждал. Но вот и он выпил, и снова зазвучал мат, и снова мы умирали со смеху.