Синичкину, честно говоря, хотелось в эти моменты поставить автографы на физиономиях этих людей, но так уж получилось, что он, Синичкин, был не только скромный, но и добрый. И бить человека по лицу не мог с детства. То есть сил-то у него хватало, но совесть не позволяла ему этого делать. Но позволяла ставить свою фамилию на клочках бумаги, открытках с цветочками и фотографиях. Он ведь ставил свою подпись, потому-то совесть его ни в чём не упрекала.
Иногда он думал: зачем нужны этим людям автографы? Что за польза от них, что за удовольствие? Может быть, эти люди потом показывают подпись Куравлёва своим друзьям и говорят: «Вот я со знаменитым артистом разговаривал, руку ему жал». Ну и что, разговаривал, руку жал? Что от этого произошло? Разве лучше стал человек от рукопожатия, а может, клочок бумаги с несколькими буквами даёт какие-то привилегии?
Нет, вероятнее всего, автограф даёт теплоту воспоминания о разговоре с человеком, которого все любят.
Предполагал ещё Володя, что могут быть коллекционеры. У тех свои странности. Они могут собирать спичечные коробки или даже трамвайные билетики. Эта особенность если не связана с обогащением, то обязательно связана с чувством превосходства – у меня есть то, чего нет у других.
А иногда у Володи вдруг всплывала иная мысль: вот подписывается он «В. Синичкин», а человек, получивший автограф, сверху дописывает: «Я должен предъявителю сего 500 рублей», – и число и точная подпись. При этой мысли Синичкина обдавала горячая волна ужаса. Потому что сумма эта – пятьсот рублей – была для Синичкина большой, хотя по его работе она таковой казаться ему и не должна была бы. Но дело в том, что Володя Синичкин был ещё человеком стеснительным, и работа его, считающаяся непыльной и доходной, больших доходов ему не приносила. А всё потому, что Володя взятки брать стеснялся. Вот такой он был странный человек. Другой бы уже на собственной машине ездил, а он в отпуск на поезде собрался.
В принципе, с этого и начинать надо было. Но хотелось как-то побольше рассказать о характере Володи – вот я с этого и начал, потому что потом возможности может не быть. И самое главное – хотелось как следует сказать о похожести В. Синичкина на Л. Куравлёва. И о том, что ничего хорошего эта похожесть В. Синичкину не приносила и в будущем не предвещала. То есть, будь он другим человеком, он бы под это дело такое мог подкрутить!
А что? Выдавал бы себя за знаменитого актёра, ходил бы бесплатно в кино, брал бы билеты куда угодно без очереди. Или, допустим, знакомился с красивыми девушками на улице, а затем благодаря своей популярности пользовался бы у них успехом, не говоря уже о более крупных выгодах.
Но ничего этого Володя делать не мог по причине своей честности, порядочности, скромности и других качеств, казалось бы устаревавших в наш быстротекущий, бурный и эгоистический век. Но это только казалось. Потому что, как узнал В. Синичкин, изучая биографию своего двойника, сам Л. Куравлёв, по отзывам современников, тоже был наделён этими качествами и свою популярность в корыстных целях не использовал. Это в какой-то степени примиряло В. Синичкина с Л. Куравлёвым, но не полностью, потому что популярность этого артиста росла, а вместе с нею росли и неприятности В. Синичкина. То есть ему, Синичкину, просто уже не давали прохода на улице. Люди хлопали его по плечам, заговаривали, обсуждали с ним сильные и слабые стороны сыгранных им ролей, приглашали выпить, обижались, когда он отказывался, и даже иной раз обижали его самого, говоря такие слова, как «зазнался», «от народа отрываешься» или «смотри, Ленька, дофикстулишься».
А вскоре дошло дело до того, что не только незнакомые, но и хорошо знакомые люди стали называть его просто Куравлёвым. Так и говорили на работе: «У Куравлёва спроси». Или, допустим, говорят, говорят да вдруг и выскажутся: «А Куравлю всё одно, что в лоб, что по лбу». Или клиентки Синичкина, перезваниваясь между собой, говорили: «Встретимся у Куравля в три часа дня».
Вы, конечно, уже догадались, кем работает наш многострадальный В. Синичкин. Работает он и по сей день дамским парикмахером. При этой хитроумной и близкой к человеческим слабостям профессии остаётся он вполне приличным человеком. Никаких чаевых не берет, то есть, конечно, в его ящике полно всяких шоколадок, сигарет, зажигалок, брелков и прочей дряни, от которой «отвертеться невозможно», но Синичкину это всё ни к чему, ибо он не курит, шоколад не ест, брелок ему подарила мама, так что другого ему и не надо. А всю эту ерунду Синичкин опять раздаривает своим клиенткам, так что получается у него в ящике вроде бы обменный фонд. Вот и выходит, что он, Синичкин, ещё и не жадный. То есть какой-то идеализированный Синичкин.
Такой человек обязательно должен иметь какой-то крупный недостаток. И этот недостаток у Синичкина есть: он, Синичкин, очень любит работать. Он так делает причёски, будто последний раз в жизни. Естественно, человек с такими данными должен быть несчастным. Так и есть. От него, от Синичкина, сбежала жена. Не то чтобы ушла или уехала – нет, именно сбежала. И заметьте, по какой-то смехотворной причине – от ревности. Кого она ревновала? Синичкина. Человека, который не то что женщину, муху пальцем не тронет. Но не забывайте, кем работает Синичкин. Он работает дамским парикмахером – это раз. Второе – он похож на знаменитого артиста. И третье – он не так уж плох, этот Синичкин.
Всё это, вместе взятое, вполне может довести до крайности ревнивую женщину. И если бы он, Синичкин, действительно с кем-нибудь интрижку завёл, жена бы узнала и клялась, что простит ему. Только бы узнать. Нет, ни на чём она его подловить не могла. Он ни с кем из своих клиенток не встречался. Это её и доконало.
Однако не будем отклоняться от темы. Был, получается, наш Синичкин несчастен и угнетён, с одной стороны, побегом жены, а с другой стороны, своей схожестью с артистом Куравлёвым. Иногда даже думалось ему, что это предел, что нет на земле другого такого несчастного человека. Однако убедился вскоре, что это не так.
Однажды был он в Доме литераторов, куда пришёл по одному из билетов, присылаемых ему регулярно женой одного известного писателя. Сам писатель на разные мероприятия не ходил, а жену пропускали и так, без билетов.
Сидел Синичкин в кафе, ожидая начала вечера, как вдруг кинулся к нему человек и закричал:
– Валька, Валька! – Увидев недоуменный взгляд, запричитал человек ещё громче: – Ты что, придурок, не узнаёшь меня?
– Я не Валька, – обиженно сказал Синичкин, – я Владимир.
– Да брось ты, Вальк, хватит выёживаться, тебя только с Куравлёвым спутать можно.
И тут понял Синичкин, что не один он такой – есть и другие люди, похожие на Л. Куравлёва. И есть люди, похожие на Смоктуновского, на Магомаева, на Лещенко. И среди них есть те, которые прекрасно себя чувствуют, а есть и другие, такие, как Синичкин. Так что дело не в похожести, а в характере. Это его несколько успокоило. И таким вот, уже привыкшим к своим недостаткам, он, Владимир Синичкин, и явился на Курский вокзал в сопровождении своей мамы с целью сесть в поезд и приехать на юг в дом отдыха.
В купе кроме Володи был всего один пассажир. Мама рассказывала Володе, что она положила ему из съестного, и называла сына по имени, чтобы сосед по купе, глаз с Володи не сводивший, понял, что это никакой не Куравлёв, а её сын Володя Синичкин.
Надо добавить, что для неё он был Володя, а для окружающих давно бы пора ему быть Владимиром Сергеевичем. Но, увы, никто его так не называл, а называли все Володей. Есть такие люди, с обликом которых никак не вяжется обращение по имени и отчеству. Простое, открытое лицо, ясная улыбка, чистые глаза, обаятельная внешность.
И вот уже расцеловались мать с сыном, и махала мама на прощание с платформы и даже слезу пустить хотела, но вовремя вспомнила, что не на войну ведь едет сын, а в отпуск. Тронулся поезд, прибавили шагу провожающие, замелькали вагоны пригородных электричек, стал уменьшаться, а потом исчез совсем вокзал, обернулся Володя к соседу по купе, а у того уже стол накрыт.
На столе стояла уже открытая и початая бутылка коньяка, лежала ножками вверх варёная курица, а вокруг неё помидоры, огурцы, зелёный лук, и в стороне сиротливо стояли две бутылки минеральной воды, заготовленные предусмотрительным железнодорожным начальством.
– Прошу к столу, товарищ Леонид, – гостеприимно сказал сосед по купе, эдакий крепыш, ещё до отпуска загоревший до середины лба. Выше, видно, мешала кепка или, скорее, тюбетейка: кепка такой резкой границы не даёт. – Прошу к столу, товарищ Леонид, – твёрдо повторил сосед, – чем богаты, тем и рады.
Ну что было делать бедному парикмахеру! Смотреть на все эти прелести и, глотая слюну, отказываться? Забиться в свой угол, читать фальшиво-сосредоточенно книгу, а часа через два, совершенно изнемогая от голода, достать мамины котлетки и бутерброды с сырковой массой или же устроить скандал, потому что надоело, надоело?.. Нет, конечно нет. Надо принять приглашение, сесть, согласившись с тем, что ты актёр, ну хотя бы на время обеда. А потом, потом… Но не такой человек Володя Синичкин. Не может он просто так согласиться, и не может он просто так отказаться. И потому потупил глаза наш бедный парикмахер и сказал:
– Извините, я не Леонид.
– Да ладно тебе, не Леонид. Да когда я у нас на Алтае расскажу, что я с самим Куравлёвым водку пил… да меня, если ты хочешь знать… да у нас, если хочешь знать, ты любимый артист. А знаешь, после какого фильма? «Живёт такой парень». Да если я расскажу, что пил с тобой водку…
– Коньяк, – вдруг ни с того ни с сего произнёс Синичкин.
Сосед аж оторопел:
– Ну коньяк… А ты что же, водку любишь?
– Да нет, мне всё равно. Просто я не Леонид, понимаете, зовут меня Владимир.
– Понимаю, понимаю, слыхал, маманя вас так называла. Но я так понимаю, что пристают, вот вы и скрываетесь. Ясное дело. Так мы же здесь вдвоём, кто ж нас услышит.
Сосед встал и захлопнул дверь в коридор. Протянул руку: