– Семёнов Николай Павлович.
– Синичкин Владимир. – Он уже давно не называл отчество, понимая, что никто его по отчеству звать не будет.
– Ну, одни же мы, – пожал плечами Николай Павлович, – чего теперь-то из себя строить! Одни, говорю, не боись, парень. Ты же наш, алтайский.
– Не боюсь я ничего. Просто я Владимир, а не Леонид. Понимаете, похож я на артиста, но не артист.
– Ну ладно, слушай, артист, не артист, садись ешь, потом разберёмся. Садись, что ли!
– Я с удовольствием приму ваше приглашение, но только присоединив к вашим замечательным закускам свои скромные запасы, – витиевато начал Синичкин.
Он вообще, когда волновался, – а волновался он всегда, когда разговаривал с малознакомыми людьми, – начинал говорить витиевато. И, говоря витиевато, доставал из спортивной сумки котлетки, завёрнутые в пергамент, сырники, творог, варенье, бутерброды с творожной массой. Всё это рядом с курицей и коньяком выглядело жалко, и Синичкин не мог это не почувствовать, а почувствовав, добавил:
– К чаю.
Семёнов Николай Павлович, также почувствовав неловкость от съестных запасов Синичкина, только воскликнул:
– Ну ты даёшь!
– Давайте есть, – сказал Синичкин, желая разрядить обстановку, – и забудем о том, что я артист.
– Забудем, – согласился Семёнов, – ты не артист. Артист не ты. Тот артист – другой. А ты на него похож, – приговаривал Семёнов, разливая коньяк. – А раз его нет среди нас, но мы его всё-таки любим… Любишь ты артиста Куравлёва?
«Ненавижу!» – хотел крикнуть Синичкин, но вслух сказал:
– Как артист он мне нравится.
– Ну вот, давай и выпьем за артиста Леонида Куравлёва, за здоровье, за счастье в семейной и личной жизни.
Они чокнулись, и, как только Синичкин опрокинул содержимое стакана в рот, Семёнов добавил:
– И чтоб ему на юге отдохнуть получше.
Синичкин так и поперхнулся.
– Да не Куравлёв я, не Куравлёв! – закричал он, не зная, что раньше делать – протестовать или закусывать.
– А кто говорит, что ты Куравлёв? – резонно спросил Семёнов.
– А что же вы говорите «на юге отдохнуть»?
– А что, Куравлёву на юге отдыхать нельзя?
– Можно.
– Ну вот, может, он как раз сейчас и едет на юг. В одном купе с кем-нибудь…
– Ну знаете, – не выдержал Синичкин, – это уж слишком. В конце концов, я вам сейчас докажу. Я вам паспорт покажу. – И Синичкин полез в чемодан за паспортом. Но паспорта в чемодане не оказалось.
– Давай, давай показывай, – приговаривал Семёнов.
Синичкин стал шарить по карманам. В карманах паспорта тоже не было.
– Небось дома забыл? – ехидно спросил Семёнов.
– Забыл, – простодушно ответил Синичкин.
– Ну артист! – захохотал Семёнов. – Вот что значит артист. Разыграл как по нотам! И главное, лицо такое, будто точно забыл. Давай, дорогой, выпьем ещё по одной за твой талант.
– Послушайте, там же в паспорте путёвка в дом отдыха!
– Это уж как водится, – сказал Семёнов, подавая стакан Синичкину. – Путёвка в паспорте.
А паспорт где? Будь здоров, Леонид, не знаю, как по батюшке.
– Да так зовите, – машинально ответил Синичкин.
– Ну вот, дорогой, другое дело, а то «я Володя, я Володя».
Но Синичкину было уже не до Семёнова. Как же без паспорта? Без путёвки? Ведь в дом отдыха не примут. Володя машинально выпивал, машинально закусывал. А тут ещё проводница Настя пришла билеты собирать.
– Батюшки! – всплеснула она руками. – Куравлёв! Живой! – и тут же побежала за напарницей. – Да как же сразу-то не заметила, – приговаривала она на ходу. Растолкала спящую напарницу: – Кать, на двадцать восьмом месте едет-то знаешь артист какой?
– Заяц, что ли? – отмахнулась спросонья Катя.
– Какой ещё Заяц? Такого и артиста нет, Зайца. Куравлёв едет, вот кто.
– Да хоть бы Смоктуновский, – сказала Катя и опять отключилась. Но тут же вскочила: – Сам? Живой?
– Ну! – красноречиво ответила Настя.
– Иди ты!
– Иду.
И они обе побежали смотреть на живого Куравлёва.
А тот, кто представлялся им Куравлёвым, сидел ни жив ни мёртв. Он пил коньяк. Выхода у него не было.
– Куравлёв! – в один голос сказали проводницы, сели напротив Синичкина и в четыре глаза уставились на него.
– Ближайшая станция когда будет? – заплетающимся языком спросил Синичкин.
– Ой, горемычный, – запричитала Катя, – как же ты мучаешься!
– Верно говорят, – вторила Настя, – все артисты пьяницы.
На ближайшей станции шатающегося Синичкина отвели под руки к телеграфу, там он нетвёрдой рукой написал телеграмму: «Мама вышли паспорт путёвку» – и так, без адреса, отдал телеграфистке, деньги ей оставил, а сам пошёл в вагон.
– Всё в порядке, – сказал он Семёнову, – теперь можем ехать. Вышлет.
– А куда вышлет? Ты хоть написал адрес-то?
– А зачем? На путёвке написано: «Дом отдыха «Спартак» – напротив «Динамо». Мне. В личные руки.
– Здравствуйте, – сказал Семёнов.
– Здравствуйте, – не возражал Синичкин. – Я как вошёл, сразу поздоровался, а вы, значит, мне сейчас отвечаете. Лучше поздно, чем никогда.
– Да нет, «здравствуйте» в смысле «приехали». – Синичкин кинулся к чемодану. – Да не суетитесь, Лёня, я говорю «приехали» в смысле «едем в один и тот же дом отдыха «Спартак».
– Замечательно, – сказал Синичкин. – Подтвердите там, что я не Куравлёв и что путёвки у меня нет, не было и не будет.
– Да спи ты, Куравлёв, не Куравлёв. – Семёнов уложил Синичкина, снял с него туфли и накрыл одеялом.
Подробности следующего дня Синичкин не помнил. Подробностей было слишком много. Приходили разные люди. Одни приносили с собой бутылки и тут же распивали. Другие, стоя в коридоре, спорили, Куравлёв это или не Куравлёв. Третьи располагались в купе по-хозяйски и долго обсуждали достоинства и недостатки актёрских работ Куравлёва. Четвёртые рассказывали о своей жизни, делились воспоминаниями о войне и детстве. Пятые учили Куравлёва жить, ссылаясь на свой богатый житейский опыт. Шестые учили Куравлёва актёрскому мастерству. Седьмые предлагали Куравлёву тут же сыграть в карты.
Синичкин сидел у окна и равнодушно смотрел на посетителей. Иногда он засыпал сидя, просыпался и снова смотрел и слушал. Первым не выдержал сосед Синичкина Семёнов.
– Всё, граждане! – сказал он. – Приём посетителей закончен. Артисту нужно отдохнуть! Все заявки в письменном виде подавать проводнику. – После этих слов он закрыл дверь и сказал Синичкину: – Будет с них. Отдохни, Леонид. – А потом с жалостью добавил: – Ну и жизнь у вас, у артистов. Хуже, чем у клоунов.
Синичкин улёгся на верхней полке и стал обдумывать ситуацию. Приехать в дом отдыха без путёвки и паспорта – явная бессмыслица. Никто не примет. Не поверят.
С другой стороны, назваться Куравлёвым, которому конечно же все поверят, тоже невозможно, потому что это противоречит принципам Синичкина. А отступаться от своих принципов Володя не хотел, так как считал, что будет ещё хуже. Другими словами, он считал, что каждый должен заниматься своим делом: обманщик – обманами, аферист – аферами, а честный человек должен быть честным. А если честный вдруг решит заняться обманом, то у него ничего не получится. Навыков обманывать нет, совесть всё время гложет – одним словом, сплошной дилетантизм, а Синичкин уважал профессионалов. У Синичкина уже был опыт в этом плане. Дело в том, что Синичкин не сразу стал парикмахером, хотя с детства мечтал стать именно парикмахером.
Было ему всего пять лет, и пришли к ним гости. А маленький Вова залез на спинку стула и начал падать на тётю Галю. У тёти Гали на голове была модная причёска, на которую тётя Галя убила три часа. Падая на тётю Галю, Вовочка ухватился за прядь её волос и благополучно спустился по ней на пол. Прядь волос осталась висеть, тётя Галя расстроилась, а дядя Ваня, её муж, сказал, что тёте Гале так ещё больше идёт к лицу. И действительно: прядь золотистых волос, как лисий хвост, выбивалась из гладкой причёски и кончалась завитком у шеи.
«Парень-то парикмахером будет», – сказал дядя Ваня.
Устами дяди Вани глаголила истина. А локон, выпавший из причёски тёти Гали, вошёл тогда в моду и долго не выходил из неё. А в некоторых отдалённых городах нашей необъятной страны и посейчас является единственным украшением красивых девичьих головок.
С тех пор, с того замечательного дня Володя Синичкин, вооружившись ножницами, стриг всё, что попадало под руку: кукол, бахрому на скатерти, соседских девочек и себя самого. К восьмому классу он уже мог ножницами и расчёской сделать практически любую причёску. Правда, пока что не очень хорошо. В десятом классе он уже делал причёски хорошо.
Естественно, что после десятого класса ему захотелось пойти в школу парикмахеров, но мама была против. Родня её поддержала. Как это так, в наш век НТР и мирного атома идти в парикмахеры.
Непременно нужно поступить в институт. И Синичкин, надеясь на то, что он провалится на экзаменах, стал поступать. И, как назло, не провалился. Нечего и говорить, что все пять лет обучения в институте он делал причёски всем девочкам своей группы. Только своей, потому что девочки своей группы строжайше запретили Володе делать причёски посторонним. Так и получилось, что на общих со всем курсом лекциях девочки из Володиной группы выглядели значительно красивее, чем все остальные. Это обстоятельство помогло им ещё в институте удачно выйти замуж в основном за преподавателей, аспирантов и студентов старших курсов того же института. Это переполнило замужних девочек такими чувствами благодарности, что Володя мог быть спокоен за свои зачёты, чертежи и экзамены. Мужья девочек не оставляли его без снисходительного внимания.
После института Володю Синичкина взяли в армию, где он служил в десантных войсках. А в перерывах между марш-бросками, вылазками и парашютными десантами делал причёски жёнам офицеров и дочерям тех же офицеров, за что был ненавидим городским парикмахером. Хорошо ещё, что в десантных войсках Володю обучили приёмам самбо и карате.