Вернувшись домой, Володя Синичкин отработал положенное на предприятии – в конструкторском бюро. Там за своим кульманом он аккуратно и добросовестно делал причёски всему предприятию. Застигнутый врасплох главным конструктором, Володя сделал его жене замечательную причёску, после чего его инженерная карьера закончилась и он навсегда перешёл в салон под названием «Локон», где и работает по сегодняшний день. А мог бы ведь начать работать на шесть лет раньше и набрать за эти шесть лет соответствующую квалификацию. Вот к чему привела Володина непринципиальность в прошлом.
И теперь он был принципиальным во всех жизненных проявлениях, хотя и понимал, что принципиальность такая черта характера, которая приносит больше неприятностей, но, как думал Володя, в конце концов вознаграждается. Так ему казалось. А огорчений, вызванных его принципиальностью, было полно. С одной стороны, прояви он свою принципиальность когда-то, он бы сразу занялся своей любимой профессией. С другой стороны, будь он не таким принципиальным, может быть, и сейчас бы счастливо жил со своей женой.
Ведь как ему все советовали: «Да заведи ты какую-нибудь интрижку! Ведь изводится человек. Что ж, тебе не жалко, что ли, родную жену? Она тебя с кем-нибудь увидит после работы, причёску ей испортит, тебе скандал закатит, поплачет, и дело кончится. Ну, не можешь интрижку завести, придумай, наври, что завёл». А он своё: «Не могу ни изменять, ни обманывать».
Ну что ты будешь делать! Довёл человека до белого каления. Не выдержала, сбежала к другому.
А он, Володя Синичкин, конечно, переживал. Он её все-таки любил. И голова у неё была уникальная. Он с этой головой мог чудеса творить, он на ней такие причёски делал – несколько лет призовые места среди парикмахеров страны держал. Да что там, один раз даже за границу ездил. В Монголию. И там получил Гран-при, только он по-монгольски как-то по-другому называется. А теперь вот уж много лет Синичкин пребывал в одиноком состоянии. То есть, конечно, он иногда встречался со своими клиентками. Но всё это было не так, как хотелось. Клиентки – это особая статья. Большинство из них всё-таки смотрели на него сверху вниз, никогда не забывая, что он их обслуживает. И несмотря на то что считалось честью делать причёски именно у него, всё равно смотрели на Синичкина сверху вниз.
Другие, те, кто не были его клиентками, смотрели на него снизу вверх и заискивали – пытались завлечь его в свои сети, но Синичкин чувствовал, что они преследуют определённые меркантильные интересы, а именно стать его клиентками.
Была, правда, и другая категория женщин, которые разговаривали с ним на равных. Но это были женщины-парикмахеры. И они не вызывали у Синичкина никаких эмоций, кроме производственных. В них для Синичкина не было никакой загадки, а смотрел он на них не как на женщин, а как на товарищей по работе. Впрочем, и они смотрели на него не как на мужчину, а как на товарища по работе.
Вот так и получилось, что Синичкин был одинок, жил в однокомнатной квартире, походил на артиста Л. Куравлёва, а в данный, описываемый момент ехал в дом отдыха «Спартак» без путёвки и паспорта.
Оставшись один на один с Синичкиным, Семёнов сам немного помучил его за обедом. Он обстоятельно выяснил, почему в фильме «Мы, нижеподписавшиеся» Л. Куравлёв так долго терпел приставания Олега Янковского к жене Куравлёва артистке Муравьёвой. Никто не спорит, он, Янковский, конечно, артист хороший, но это же не значит, что можно приставать к чужим жёнам.
– Он же не знал, что это моя жена, – лениво возражал Синичкин.
– Он не знал, – петушился Семёнов, – но ты-то знал, что это твоя жена.
– Нет у меня жены, – сказал Синичкин грустно, – сбежала она от меня.
– И правильно сделала, – обрадовался Семёнов. – Какая жена такое вытерпит! Ее, понимаешь, посторонний мужчина прихватывает, а он сидит и кашляет. Тоже мне, кашлюн нашёлся.
Но, видя, что «Куравлёв» не в духе, Семёнов, побурчав немного, оставил любимого артиста в покое.
И вот наконец южный город с его запахами неведомых растений, шашлыка, ткемали и ещё чего-то горного, возбуждающего и жизнеутверждающего. Загорелые женщины, толпа местных жителей, предлагающих комнаты совсем рядом с морем, базаром, горами и всеми прочими удобствами. Автобусы, из которых противными голосами зазывают санаторных отдыхающих, таксисты, комплектующие пассажиров по принципу «по одной дороге, но в разные стороны».
А вот и наш герой В. Синичкин под покровительством Семёнова усаживается в такси, и трудно поверить, но вдвоём едут в одной машине. Видно, надоело таксомоторному диспетчеру ничего не делать, и пришлось таксисту ехать всего лишь с двумя пассажирами в сторону дома отдыха «Спартак». Семёнов радовался жизни, хлопал Синичкина по коленям, а Синичкин пребывал в тяжёлых раздумьях.
– Ну что? – подтрунивал над ним Семёнов. – Теперь небось не станешь говорить, что не артист. Володькой небось не назовёшься. Будешь как миленький Куравлёвым. Иначе – хана.
– А вы бы не радовались чужому несчастью, а помогли лучше.
– Тоже мне несчастье, – засмеялся Семёнов, но, увидев мрачное лицо Синичкина, всё же подбодрил: – Ты, парень, не боись. Всё будет хоккей. Со мной не пропадёшь. А ты уж если так от публики бережёшься, надел бы очки тёмные.
– И правда, – вспомнил Синичкин и нацепил себе на нос чудовищного вида светозащитные очки.
– Ну ты даёшь! – развеселился Семёнов. – Трофейные, что ли? У нас такие лет сорок не выпускают. Может, это для плаванья лучше или для газосварки. Может, артиста в тебе и не признают, но как шпиона могут арестовать.
Синичкин молчал, смотрел в окно. Доехали до дома отдыха. Семёнов оставил Синичкина у администратора корпуса и забежал внутрь. Что уж он там говорил, неизвестно, но только, когда Синичкин потом вошёл в корпус, с ним почему-то разговаривали шёпотом. Женщина с крашеными буклями говорила, озираясь:
– Не волнуйтесь, товарищ Куравлёв, мы вам верим. Пришлют путёвочку, тогда и оформим. А мы вас тем временем в отдельный номерочек, чтобы никто не тревожил.
– Нет, – сказал Синичкин, вспомнив, что номер у него двойной. – Нет, я хотел бы жить с товарищем Семёновым, если, конечно, можно.
Среди администрации пошёл шёпот:
– До чего же скромный.
– Вот молодец.
– Вишь, с народом хочет побыть.
И Семёнов, гордо улыбаясь, пробасил:
– Эт-та по-нашему. Уважаю, – взял чемодан Синичкина и направился в сторону жилого корпуса.
А Синичкину ничего другого не оставалось, как схватить тяжёлый семёновский чемодан и потащить его вслед за Семёновым. Регистраторша шла следом и говорила:
– Вы только не волнуйтесь. Никто, кроме вас, меня и товарища Семёнова, ничего знать не будет. Все так и будут думать, что вы – это не вы. А вы в очках, и всё в секрете. Только вы, я и Семёнов.
Но у двери корпуса она вытащила из кармана кучу открыток и попросила «Куравлёва» дать автографы для главврача, повара, истопника, сестры-хозяйки и брата сестры-хозяйки. Все они, естественно, уже знали о прибытии в дом отдыха Леонида Куравлёва.
Синичкину оставалось только молчать и подписывать открытки. А что ему было делать? Говорить, что он Синичкин? Без путёвки и паспорта. Ночевать на вокзале? Но и там бы его нашла милиция. Без паспорта докажи, что ты Синичкин, а не верблюд. Можно было, правда, снять дня на три комнату вблизи всех мыслимых удобств и подождать, пока почта не принесёт документы. Но Синичкин уже на всё махнул рукой, доверившись Семёнову. То есть так же, как когда-то с институтом, пошёл на компромисс со своей совестью, забыв на некоторое время, чем это может грозить совестливому человеку. Эх, была не была! Что будет, то и будет! И всё, конечно, было: через час весь дом отдыха уже знал, что приехал артист Леонид Куравлёв.
За ужином вся столовая украдкой поглядывала в сторону популярного артиста.
Официантка, заглядевшись, наложила Синичкину столько гарнира, что съесть его он не смог бы и за сутки. Хорошо, что рядом был Семёнов, и ему на это потребовалось целых пятнадцать минут. Народ перешёптывался, передавая друг другу по секрету, что это артист Куравлёв, который не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что он артист Куравлёв, и потому называет себя Владимиром Синичкиным. Этому перешёптыванию способствовало то обстоятельство, что соседи по столу, муж и жена, представились Синичкину и Семёнову, а Синичкин в ответ тоже представился: «Владимир». Это сразу стало предметом обсуждения.
Дня два шли пересуды. Одни спрашивали, почему это артист Куравлёв отдыхает в доме отдыха «Спартак», а не в санатории «Актёр». На что другие резонно отвечали, что Куравлёв хочет быть в гуще народа. Именно здесь, в этой гуще, изучает он черты нашего современника, которые потом так точно воспроизводит на экране. В связи с этим несколько дней подряд на пляже возле «Куравлёва» располагалась та часть отдыхающих, которая готова была представить свои самые лучшие черты для изучения лицедею Куравлёву. Но в основном Синичкина не трогали. Ну, Куравлёв и Куравлёв. Тем более что не задаётся, не пьёт, не скандалит, к женщинам не пристаёт, то есть не даёт никакой пищи для разговоров. Ну и привыкли. И он тоже привык к своему сладкому существованию и даже стал рассматривать хорошеньких девушек.
Надо сказать, что на юге это возникает очень быстро – желание рассматривать хорошеньких девушек. Всё здесь, на юге, способствует рассматриванию хорошеньких девушек. И тепло летних ночей, и яркое звёздное небо, и ритмичный шум моря, свежий воздух и хорошее питание, а главное, абсолютное бездействие, то есть делать совершенно нечего и волей-неволей приходится об этом думать. Некоторые даже пытаются заниматься спортом. Но это мало кому помогает. Гонимые мысли вновь и вновь возвращаются в голову, не занятую более серьёзными мыслями, сначала изредка, потом чаще и чаще, а потом просто постоянно начинаешь думать о том, что время идёт, а ты всё один и один. А все вокруг вдвоём и вдвоём, а некоторые даже втроём или вчетвером.
В первые дни глаза разбегаются, и ты, не желая промахнуться, выбираешь глазами самую красивую. Вскоре становится ясно, что она в свою очередь уже выбрала самого красивого. Поэтому невольно переводишь взгляд на других, менее красивых, но, как ты полагаешь, более умных. Но они почему-то тож