– Как вам не стыдно так издеваться над человеком! Что вы со мной сделали! Вы меня опозорили.
– Постойте, постойте, – пытался оправдаться Синичкин. – Что же я вам плохого сделал?
– Я вас знать не желаю.
– А я вас люблю, – сказал Синичкин.
– И я вас люблю, – ответила Надя, – но это ничего не значит. Я знать вас не желаю.
– Но как же так? Если вы любите меня, а я люблю вас?
– Нет, это невозможно, – сказала Надя. – Давайте я поцелую вас, и всё! И навсегда!
– Давайте! – закричал Синичкин. – И навсегда!
Они поцеловались, и Надя сказала:
– Это был наш первый поцелуй и… – Она хотела сказать «последний», но Синичкин не дал ей договорить:
– Не первый. Мы с вами вчера целовались!
Что за дурацкая манера была у Синичкина – всюду соблюдать точность и скрупулёзность! Какое-то гипертрофированное правдолюбие. Ну кто считает – первый, второй? Да хоть сто тридцать второй! Говорит человек «первый», значит, пусть будет первый, а он спорит.
– Первый, – сказала Надя.
– Нет, второй, – возразил Синичкин.
– А я говорю, первый! – сказала Надя.
– Ну как же первый, когда первый был в тот раз! – настаивал Синичкин.
– А я говорю, первый, потому что тот раз не считается.
– Это почему же не считается?
– Потому что тот раз был против моего желания.
– Всё равно второй.
– Нет, первый и последний.
– Ну хорошо, пусть первый.
– Но всё равно последний.
– Как последний? – удивился Синичкин.
– Вы только не обижайтесь на меня. Я всю ночь сегодня не спала. Я боролась со своим чувством, но оно оказалось сильнее меня.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Синичкин и вновь попытался поцеловать Надю, якобы в подтверждение своих слов.
– Нет, вы меня послушайте, – отстранилась Надя, – это очень важно. На вашем вечере мне удалось побороть своё чувство. То есть я теперь сильнее его, хотя оно и живёт в моей душе. Не перебивайте меня. Я поняла, что мы не можем быть вместе. Вы знаменитый артист, а я простая учительница. Я смотрела сегодня, какой вы на сцене и как вас все любят. И поняла, что мы не можем быть вместе. Что я могу противопоставить всему этому? Я, простая подмосковная учительница? И прошу вас, не возражайте мне. Всё это будут слова. Я, может быть, не смогу возразить вам, но чувствую, вот именно так я чувствую. Давайте расстанемся по-хорошему.
– Значит, – сказал Синичкин, – если бы я не был киноартистом, вы бы меня полюбили и мы не расстались бы?
– Ну конечно, – ответила Надя и ушла.
Вот такая история. Синичкин остался в беседке один. Сердце его разрывалось. Зачем он пошёл на этот идиотский компромисс! Ведь у него есть свои принципы. Если бы он не выдал себя за артиста, всё было бы нормально. Об этом он и сказал Семёнову прямо и откровенно:
– Понимаешь, если бы я не выдавал себя за артиста, мы бы любили друг друга беспрепятственно.
– Какая женщина! – говорил Семёнов, погруженный в свои мысли. – Ну я тебе скажу, я просто балдею.
– Ну правильно, – сказал Синичкин, – видишь, как важно быть тем, кто ты есть. Ты не выдавал себя за артиста.
– Ну, опять за своё! Заладил. Ты уж и на сцене отработал, как никакому артисту не снилось. Да, может, она тебя и полюбила за то, что ты артист! Вас ведь, артистов, девки ой как любят.
«Однако, – подумал Синичкин, – может, и действительно, не будь я артистом, ничего бы и не было. Может, и внимания на меня не обратила бы».
И представилось Синичкину, как подходит он к той же Наде на танцах, а она отказывает ему и уходит танцевать с Семёновым, нет, лучше с каким-нибудь артистом, ну, предположим, со Смоктуновским. Тут в сознание Синичкина ворвались слова Семёнова:
– Нам, простым смертным… чтобы на нас такая девушка посмотрела, знаешь, как на пупе вертеться надо. А ты только мигни – и все на тебя смотрят.
«А вдруг это всё уловки? – думал Синичкин. Он знал, что у женщин есть масса уловок. – Сначала завлечь, потом бросить. Чтобы я ещё больше влюбился».
– А, Семёнов, может, это она меня завлекает?
– Верняк, – сказал Семёнов.
– Может быть, она не так и проста, как кажется.
– Факт, – ответил Семёнов, – хитрющая.
– Может быть, это игра? – спросил Синичкин.
– Да они такие, я тебе скажу. Говорит «пол», а думает «потолок». Но я тебе скажу, есть исключения. Таисия – это человек. А какая у неё душа! Большая душа. Ты погляди на неё.
– Глядел, – отмахнулся Синичкин, занятый своими мыслями.
– Ну ведь сразу видно, что широкой души человек.
– Широкой, – согласился Синичкин.
Он стал продумывать план испытания. Он то продумывал этот хитроумный план, то просто ругал себя за то, что сразу не назвался своим настоящим именем. Проклинал себя за малодушие. И вообще не знал, что делать. Да ещё и Семёнов внушал ему:
– Тут главное – честным быть. Если женат, говорю, что женат. Если люблю, говорю, что люблю, и чтоб никаких.
А наутро судьба сама подсказала Синичкину, что ему делать. Судьба явилась Синичкину в виде администратора санатория, той самой, которая когда-то так гостеприимно встречала «Куравлёва».
Когда Синичкин шёл на завтрак, администратор сказала ему:
– Вы меня извините, товарищ Куравлёв, мы вас так любим, и лично я никогда бы в жизни не решилась на это, по мне хоть всю жизнь живите здесь без путёвки, но вот директор строгий, и потом паспорт… и вообще…
– Всё понял, – сказал Синичкин, – иду звонить в Москву.
И автоматически началось осуществление плана, который в общих чертах ещё вчера наметил Синичкин. Он позвонил по автомату маме, и мама, ничего не ведая о Володиных затруднениях, закричала в трубку:
– Как там погода?
– Хорошая погода, – ответил Синичкин и хотел перейти к делу, но мама не давала говорить:
– А почём помидоры на рынке?
Этот вопрос почему-то всегда волнует тех, кто ещё не поехал на юг.
– Дёшево, дёшево, мама, – сказал Синичкин и хотел было, но не тут-то было.
– Почём, почём? – спрашивала мама.
– По десять копеек, – сказал Синичкин первое, что пришло ему на ум.
– Килограмм? – неслось из Москвы.
– Ведро, – сказал Синичкин. И пока мама переваривала эту чудовищную дезинформацию, Синичкин успел спросить: – Почему до сих пор не высылаешь путёвку и паспорт?
– Какую путёвку?
– Ну, я же тебе телеграмму дал.
– Какую телеграмму? – переспрашивала мама.
– Ну телеграмму, бумажную, что я забыл дома путёвку и паспорт.
– Какой паспорт? – упорствовала мама.
– Ну что значит – какой! Тот самый, который мне выдали в шестнадцать лет.
– Как, разве ты его не обменял?
– Обменял, мама, обменял и забыл.
– Как, ты забыл обменять паспорт?
– Обменять я не забыл, я забыл его взять с собой. И дал тебе телеграмму, чтобы ты выслала мне паспорт и путёвку. Ты получила телеграмму?
– Я ничего не получала, кроме пенсии, я тебе вышлю.
– Не надо мне пенсии, вышли мне паспорт и путёвку.
– Ну так бы и говорил с самого начала! А то морочишь мне голову с помидорами, а про существо дела не говоришь. В кого ты пошёл, я просто не могу понять.
– Мама, вышли мне всё это скорее! – кричал Синичкин.
Короче говоря, мама в Москве поехала на вокзал и отдала паспорт и путёвку проводнику поезда.
Синичкин перезвонил в Москву, уточнил номер поезда и вагона и поехал на вокзал. Естественно, проводник вначале не хотел отдавать паспорт и путёвку на фамилию Синичкина артисту Куравлёву. Пришлось долго доказывать, сличать личность и фотографию. Короче, через сутки после звонка паспорт и путёвка были уже у Синичкина, но он не сразу отнёс эти документы администратору санатория. Нет, он понёс свой паспорт Наде и нашёл её в той же беседке. Глаза Нади были красны от слёз. Синичкин извинился за то, что побеспокоил её. Он был вежлив и спокоен, наш Синичкин. Он был полон достоинства и внешней невозмутимости, но внутри у него всё клокотало.
– Разрешите мне задать вам вопрос, – начал он высокопарно.
– Пожалуйста, – сказала Надя, которой моментально передалась строгость и официальность Синичкина.
– Если я вас правильно понял, основным препятствием нашему общему счастью является то, что я артист. Не так ли?
– Именно так, – ответила Надя. – Вы меня поняли правильно.
– Или, другими словами, для вас важна душа человека, его характер, так сказать, личность, но вам мешает его внешний блеск, популярность и успех, не так ли? Я вас понял правильно?
– Именно так.
– Другими словами, – продолжал Синичкин, – если бы я был не я, то есть с тем же лицом, с той же душой, но только не был популярным артистом, вы бы не стали бороться со своими чувствами и наступать на горло собственной песне! – с пафосом закончил Синичкин.
– Да, – грустно ответила Надя, – я бы тогда ни на что не стала бы наступать.
– В таком случае, – сказал Синичкин высокопарно, – имею честь сообщить вам, что я не Куравлёв и не артист, я дамский парикмахер, имя моё Владимир, фамилия моя Синичкин. – И он гордо протянул Наде свой паспорт.
Надя дрожащими руками взяла паспорт, заглянула в него. Затем посмотрела на Синичкина полными слёз глазами, потом сказала:
– Да как же так можно?! – и швырнула паспорт прямо в лицо Синичкину.
Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, что она смутится, так как поймёт: её коварные замыслы раскрыты, она ошиблась в своих расчётах на популярного артиста, действия её по его завлечению провалились и стали теперь ненужными, – но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом её отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.
Обо всём этом он и рассказал Семёнову, после чего улёгся лицом к стене. Семёнов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семёнов, чтобы просто так сдаться.
– Смотри, – сказал он, – я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живёшь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.