Триен знал, что так поступали многие. Понимал, что война забрала много жизней, в том числе и мэдлэгч-мужчин, а отцу Алимы нужно было позаботиться о будущем дочери. Он все устроил, не упустив своей выгоды, и дело было не только в богатом выкупе за невесту, но и в новых связях семейств.
Алима все это отлично понимала и, рассказывая, как просила старшую женщину рода вмешаться, проговорилась, что считала себя преданной. После этих слов Триен задумался о том, как примут Алиму в отчем доме. Согласно брачному договору купли-продажи девушка перешла в собственность Интри из рода Орла. Возможно, было правильней идти не к родителям Алимы, а к родственникам погибшего мужа. Смерть говорил о другом пути, более безопасном для Алимы, и Триен подозревал, что это связано с родом Οрла. Правда, догадывался, что в семью мужа девушка возвращаться не захочет и болезненно воспримет разговор на такую тему.
Но в любом случае это было делом ближайших дней, а не часов, и Триен решил сосредоточиться на простых житейских задачах. Для начала восстановить резерв, вылечить начинающуюся у Алимы простуду, попробовать снять ошейник, блокирующий магию девушки. Триен помнил видение, в котором Фейольд именно за ошейник схватил Алиму, и не особенно рассчитывал избавиться от этого артефакта.
Черноволосый самовлюбленный северянин по первости раздражал. После рассказа девушки об издевательствах Фейольда было в пору ненавидеть, но из-за предсказания, из-за разговора с Зеленоглазым наглый маг казался Триену неживой глиняной куклой, а не человеком. Бояться глины, испытывать по отношению к ней какие-то эмоции шаман считал глупым. Она просто существовала, выполняла свою роль, для чего-то была нужна и даже незаменима. Триен старался думать именно так, сохранять отстраненность мышления, иначе память десятки раз снова и снова воскрешала видение, тот момент, когда Фейольд ногой вгонял в грудь шамана арбалетный болт и наслаждался чужой болью и смертью.
Эти образы были жуткими, и каждое воспоминание о них холодом сковывало сердце, дышать становилось трудно, а в ушах звучал голос Зеленоглазого: «Ты не обязан это делать. Она тебе никто. Подумай, решение должно быть взвешенным».
Громким словам вроде «благородство» и «малодушие» Триен не доверял. Он знал по собственному опыту и по воспоминаниям семи перевоплощений Санхи, как часто пряталась гниль там, где на вывеске красовались отвага, честь и человеколюбие. Видел предательство друзей, наговоры на смерть, которые Санхи делала по просьбе ближайших родственников жертв.
Поэтому для себя Триен установил другие рамки: правильно и неправильно. Он понимал и старался никогда не забывать, что верный путь далеко не всегда самый приятный и легкий.
Так было и в этот раз. Пойти на сделку с собственной совестью, закрыть глаза и не думать о том, что Алима непременно погибнет в Каганате без помощи, было пусть не легко, но возможно. И неправильно. Триен просто знал, что не может оставить девушку одну, будь она ему трижды никто. Не может, как не может обременять ее пониманием того, чем для него закончится это путешествие, и что он сознательно, полностью представляя все последствия, пойдет с ней в Каганат.
Белая тряпица, завязанная в узел, пропиталась вином. Триен растер в ладонях полынь, чтобы видеть того, кому передавал полную опеку над женщиной и ее ребенком, прочитал нужные заклинания и бросил узелок в костер, сложенный в нарочно отведенном для таких ритуалов углу сада. Огонь радостно вспыхнул, окрасился в зеленый и бирюзовый — в саду появились духи рода старосты и его зятя.
У этих духов не было ни лиц, ни определенной формы. Они, как и прочие покровители семей, олицетворяли собой все то, во что верили люди их родов. Для старосты дух был рослым воином, которого шаман просил отводить мечи и стрелы на войне. Для сына старосты дух был юрким и гибким следопытом-охотником, а для дочери — согбенной старухой, мудрой наставницей.
В начале своего обучения Триен думал, что дух рода тождественен какому-то умершему семьи, но очень быстро понял, что духи — собирательные образы посредника-заступника перед богами. Оттого ждать какой-то формы от них было даже странно.
Дух рода старосты первым подошел к костру, полной грудью вдохнул напоенный заговоренным вином дым. Второй дух, покровитель зятя-примака, не сумевший защитить собственный род во время войны, смиренно ждал своей очереди и обрадовался, когда Триен обратился к нему с таким же уважением, что и к более старшему, могучему духу.
Золоченые рога позвякивали множеством цепочек и колец, зачарованный дым оплетал покровителей родов, напитывал их силой. Полынь делала духов зримыми и глубже затягивала Триена в транс. Волшебство истощало шамана, еще не восстановившийся и вновь опустошенный резерв причинял боль.
Возможность завершить дело радовала, необходимость много колдовать постепенно, но верно превратила магическую защиту роженицы и ребенка в бремя, в обузу. Триен тяготился этим, хоть и знал, что такое ощущение возникло из-за усталости и насильственного пополнения резерва с помощью зелья. Но противная слабость в коленях от этого не уходила, стоять было тяжело, а не пускать эмоции в ритуал — еще сложней. Духам не след знать, какие чувства вызывает пустой резерв у шамана. Они все равно понимали, как дорого Триену обходились и помощь, и лечение. Пожалуй, лучше духов это никто не понимал.
Дым рассеялся, костер догорал, покровители родов ушли, унося в сердцах благодарность шаману. Триен тяжело опустился на траву — необходимый ритуал выпил магию досуха, черпнул жизненной энергии. Сил, чтобы добраться до постели, не осталось.
— Зря ты вообще разговаривал с Заплечным! — раздался недовольный голос Льинны, единственной души из всех воплощений Санхи, которая даже сейчас обладала своим именем, внешностью и голосом.
Триен отрешенно смотрел, как отсветы огня превращают неясную тень в миловидную девушку, чувствовал, что вездесущий запах полыни придает ей плотность, делая почти осязаемой. Санхи за все время лишь дважды перерождалась в женщину и оба раза обретала через «учениц» очень сильные дары. Льинна Триену особенно нравилась, вызывала доверие, потому что пухленькая невысокая девушка была землячкой его матери и носила то же имя.
— Не вижу ничего плохого в разговоре с Зеленоглазым, — возразил Триен, встретившись взглядом с призраком.
— А должен! Он не друг тебе, а враг. Никогда не говорит всю правду, играет судьбами, подводит за руку к решениям, в которых сам заинтересован. Ты разве не замечал?
— Я знаю, что с ним нужно быть осторожным, знаю, — устало выдохнул Триен. — Но он в некоторой степени благодарен мне и обещал помочь обрести посмертие.
— Не смеши меня! — зло отмахнулась Льинна. — До этой минуты не думала, что ты такой простак!
— Я помог хранителям обрести посмертие. Это для него важно. Получается, он отплачивает мне за помощь, — упорствовал шаман. — Магические законы мира…
— Ты дурак! — перебила девушка. — Послушай, что ты говоришь! Какие законы мира могут связать или обязать Смерть? Какие законы могут ему помешать? Никакие! Οн творит, что хочет! Просто забавляется с тобой! Ты всего лишь одна из его игрушек, или ты думал, что особенный?
Триен хмыкнул:
— Я и есть особенный. Санхи не смогла поглотить меня, как других.
В смехе Льинны слышалась горечь.
— Он это тебе говорит. А рассказывал ли он, что и другие перевоплощения боролись за свою жизнь? Ρассказывал, что Санхи пришлось проводить два дополнительных ритуала, чтобы подавить мою суть и полностью перехватить мой сильный дар? Рассказывал?
Триен покачал головой, а на сердце стало противно и муторно. Мерзкое ощущение, что Смерть использовал его, дурил, отравляло душу и разум закономерными сомнениями.
— Так я и думала, — ожесточенно бросила Льинна.
Недолгая тишина не пошла Триену на пользу. Желание вызвать Зеленоглазого в ритуале и вынудить ответить правду крепло с каждым вздохом. Но шаман знал, что честных и исчерпывающих ответов он от Смерти никогда не получит. А то, что Зеленоглазый действительно несколько раз уже помогал Триену с лечением, теперь казалось издевательством, насмешкой. Сильный снизошел, когда ему это было выгодно, лишь бы покрепче привязать к себе слабого! Лишь бы не потерять интересную игрушку!
— Ты хороший парень, только очень доверчивый, — вздохнула Льинна. — Не ты первый попался на его уловки и обманчивую доброжелательность. Если тебя это успокоит.
— Οн обещал, что я смогу заслужить настоящее посмертие, — прозвучало жалко и неуверенно, и Триен отвернулся, коря себя за то, что призрак девушки видел его таким слабым.
— Он пообещал то, что ты никогда не сможешь проверить, пока не дойдешь до конца и по его правилам, — хмыкнула Льинна. — Отчего же он не пообещал долгую и счастливую жизнь, деньги, золото, любовь? Что-нибудь, что можно испытать при жизни, до того, как отдашь себя во власть Заплечного?
Триен промолчал. Ответа у него не было.
— Не говори, что ничего другого он дать не может. Может. Он же Смерть. У него много власти. Он может прийти даже за богом, — подчеркнула девушка. — А тебе из огромного многообразия благ пообещал посмертие. Даже не смешно!
Триен снова промолчал и не поправил призрака. Шаман отлично помнил, что Смерть обещал даже не посмертие, а лишь возможность его получить. Это было ещё хуже, хотя казалось, хуже недоступной для проверки награды сложно что-нибудь придумать.
— То, на что он тебя толкает, называется самопожертвованием. Это сильный поступок, он может дать тебе посмертие, которого ты хочешь, — жестко продолжала Льинна. — Лучше всего и наверняка самопожертвование работает, если совершается бескорыстно. Вот только Заплечный уже назвал твой приз! Он лишил твою жертву бескорыстности. Он уже украл у тебя желанную награду!
Триен вздрогнул, вскинул голову, встретился взглядом с призраком. Девушка была права, и шаман осознал это исключительно отчетливо. Красивая картинка покоя, достойного посмертия для всех воплощений Санхи и для себя рассыпалась трухой, пахнула прелым деревом и гнилью.