— Нет, не разбудила, — он покачал головой. — Алима, спасибо. Это очень мило с твоей стороны.
— Но? — подцепляя деревянной лопаткой оладушку, я озвучила непроизнесенное, хотя ощутимое по интонации «но».
— Тебе не стоило готовить, — вздохнул он. — У тебя рука… И ты ещё не оправилась после жара и…
— Мне в радость, — перебила я и подчеркнула, встретившись с ним взглядом: — если это приятно тебе.
Он потупился, кивнул.
— Забота не может быть только в одну сторону, Триен. Я… Οй, прости, — торопливо посвятив себя сковородке, протарахтела я. — Я потом соберусь с мыслями и все красиво скажу. Но не сейчас. Иначе все сгорит.
Он подошел ко мне, когда на сковородке осталась только одна оладушка. Триен положил ладонь мне на плечо, коснулся лбом головы и на несколько ударов колотящегося сердца замер в этой неизъяснимо нежной, ласковой позе.
— Прости, я не должен был… — пробормотал он, отворачиваясь. — Прости. Я очень тронут. Спасибо тебе.
Триен поспешно вышел. Глядя ему вслед, думала о том, что я глупая дурочка. Нужно было обнять его. Мне ведь этого хотелось, он бы не возражал, момент располагал, но я струсила, не решилась. Глупая!
Вспомнился вчерашний поцелуй, мягкость его губ, тепло руки на моей спине. Триену нравилась я, нравился мой облик. Любой мой облик. И рядом с Триеном было так поразительно светло. Но почему меня предупреждала тетя? Это же не могут быть чары, не могут! Или могут?
Я совсем запуталась, от мыслей о Триене и не случившемся объятии пылали щеки. Εще и последняя оладушка подгорела!
Перевернув ее на отдельную тарелку черной стороной вверх, взяла нож, чтобы снять гарь, и замерла, хлопая глазами. Это была «сорока», последняя оладушка из остатков. Неровная, кривоватая, из-за постоянного докладывания теста на ней появился подчеркнутый гарью узор — знак силы чутья.
Закрыв глаза, я глубоко вздохнула и, успокоив мысли, прислушалась к чутью.
Я знала, что Триен не влиял на меня чарами, а сомнения нашептаны неуверенностью. Знала, что в самом деле нравлюсь ему, и все его добрые слова шли от сердца. Я знала, что могу ему доверять, чутье не могло здесь ошибаться. Знала, что мне очень повезло встретить Триена. Знала.
А раз так, нужно довериться чутью. Оно не обманет, не подведет.
Триен вернулся скоро, улыбался, будто ничего не случилось, на лбу и волосах блестела вода.
— Очень красиво и пахнет вкусно, — он сел на свое место. — Я вчера так и не приготовил ужин. Только хлеб испек и тут же съел кусок с сыром. Ты угадала с завтраком, спасибо.
— Ты хоть немного отдохнул?
Смутилась, ведь простая тревога о самочувствии могла быть истолкована превратно. Он мог решить, я подгоняю его, чтобы попробовал снять ошейник.
— Я старалась не шуметь, — поспешно добавила я. — Прости, если разбудила.
— Я почти выспался, — его улыбка вмиг превратила мои тревоги в ничто. — Нужно будет и сегодня лечь пораньше.
Он отрезал от намазанной сметаной и медом оладушки кусок, а вердикт, вынесенный через пару мгновений, меня порадовал.
— Божественно вкусно!
Мы ели молча, а когда первый голод заглушили, Триен рассказал о вчерашнем ритуале.
— Я не понимаю, почему он считает виноватой во всем меня! — выпалила я, четко осознав, что Фейольд не отступится, пока не убьет меня.
— Потому что на самом деле именно он виноват, — прозвучало жестко, окончательно. — Он не справился. Не смог поправить ошейник и скрывал это от Старума. Не смог вынудить тебя делать то, что было нужно шайке, и значительно преувеличивал свое влияние на тебя. Потом он упустил тебя и самовольно бросился в погоню. Хотя должен был вернуться к главарю, но честный разговор со Старумом уязвлял самолюбие мага, совсем не такого всемогущего, каким он хотел казаться. Гордыня Фейольда — причина гибели его сестры. Он потакал гордыне и пренебрег долгом. В итоге не защитил сестру.
— Но он не может не понимать этого… — пролепетала я.
— Он понимает, — заверил Триен. — Понимает. Но как ему жить, если честно признать свою вину? Тогда получится, что сестра и все друзья погибли из-за него. Проще думать, что виноват кто-то другой.
— Но этот «кто-то другой» — я, — в глазах щипало, руки дрожали, и я спрятала их под стол.
Триен встал, пересел ко мне и, взяв за руку, посмотрел в глаза.
— Ему просто нужно было назначить виноватого. Любого, кроме себя самого. Это понимают все. И стража в Наскосе тоже. Они будут держать его в тюрьме, потом будет суд.
— Не верю я в местный суд, — всхлипнула я. — Я хочу домой. Там он до меня не доберется!
Триен кивнул:
— Понимаю.
Я обняла его, знала, что он поможет, поддержит.
— Все обойдется, Алима, — Триен погладил меня по спине. — Все обойдется.
— Он и для тебя опасен, — выдохнула я. — Ты показал его сержанту без прикрас. Фейольд это знает, он не забудет и не простит.
— Я все-таки верю в суд. Знаю судью, он разумный и справедливый человек. Жесткий. И станет ещё жестче, когда получит бумаги из Кипиньяра. Насколько я понял, командор стражи Кипиньяра не из тех людей, которые не заканчивают начатое. Он предоставит все документы суду. Φейольда упрячут надолго.
Звучало твердо и убедительно. Вера Триена в суды и закон подкупала, успокаивала.
— Кажется, ты уже несколько раз сотрудничал со стражей, да? — я робко заговорила на личную тему и пожалела, что объятия распались.
— Да, приходилось, — он потянулся за своей чашкой. — Шаманов тоже правильней всего назвать обличителями. Как и мэдлэгч, шаманов просят о помощи, когда не хватает доказательств. В своих ритуалах я могу вызвать даже умерших, но лишь тех, кто умер не больше пяти лет назад. Это очень тяжелый, трудный ритуал, в него приходится вплетать и живущих, которых необходимо должным образом защитить. Иначе потустороннее может получить через них лазейку в наш мир.
— Потустороннее? Это духи? — уточнила я.
— Не только, — он отвернулся, погладил чашку пальцами, и стало ясно, что эту тему он обсуждать не хочет. — Защита мирян вообще самая сложная часть работы в таких случаях. Думаю, ты знаешь и сама.
— Нет, не знаю, — я покачала головой. — Магия мэдлэгч другая. Мы не можем вызывать дух умершего, музыка гуцинь способна лишь воскресить воспоминания о нем. В ритуале познания мелодия и особые чары помогают создать образы, которые увидят и миряне, как ты их называешь. Судьи или стражники, те, кто обратился за помощью. Защищать никого не надо, — я пожала плечами и хмуро добавила: — хотя от магии иных мэдлэгч вообще почти невозможно защититься.
— То есть? — Триен настороженно нахмурился, повернулся ко мне всем телом.
— Среди мэдлэгч есть проклинатели, — со вздохом пояснила я. — Сам понимаешь, что маги, которых так называют, не стремятся лечить, спасать, гадать или зачаровывать предметы для защиты скота от падежа, например.
Он кивнул:
— Да, название само за себя говорит.
— Именно. Они проклинают на болезни, на смерть, на разорение, на несчастья. И от этих проклятий простым людям не спастись. Их и не все мэдлэгч разрушить могут.
Триен задумался на мгновение:
— Чем они платят за эту силу? — прозвучало так, будто он рассчитывал услышать о наказаниях. И он не ошибся.
— Короткой жизнью. Редко кто из них доживает до пятидесяти. Малочисленностью. У них даже двух детей в семье не бывает.
— Все равно как-то несоразмерно, — он недовольно нахмурился.
— Ты настолько веришь в справедливость? — поразилась я.
Он хмыкнул:
— Я бы иначе сформулировал. Я верю в равновесие, в равноценный ответ мироздания. Вот взять, к примеру, того же Фейольда. Сколько горя он причинил, сколькие погибли по его вине — ему все вернулось. Все возвращается. И плохое, и хорошее. Уверен, задумавшись, ты найдешь много подтверждений этому в жизни.
Такой подход мне нравился, а поразмыслив над словами Триена, я действительно нашла множество примеров. Только одному, самому животрепещущему, объяснения не находила. Никак не могла понять, когда же умудрилась сделать что-то настолько плохое, что заслужила целый год плена и ошейник.
ГЛАВА 16
Три дня ушло на восстановление резерва естественным путем. За это время Триен побывал в Пупе, убедился, что здоровье роженицы и ребенка не вызывает опасений, заодно узнал и новости.
После ритуала, который показал Фейольда и его подельников во всей красе, староста и сержант довели мага до деревни и погрузили вместе с двумя другими бандитами на телегу. Те сопротивлялись, а пуповчане, которым староста рассказал о ритуале, арестованных нарочно задирали. В этом отчасти были виноваты спрятанные Санхи амулеты — шамана и его доброе имя жители деревни пошли бы защищать и с оружием. Что говорить о попытках задеть словами трех связанных преступников, которые и возразить толком не могли.
Фейольд, уже получивший в челюсть, еще худо-бедно держал себя в руках, но его спутники были попроще, пробовали «отгавкиваться», как сказал староста. В итоге, по словам все того же старосты, когда один из подельников мага лягнул сержанта, «стражники отвели душу». Одного, самого ретивого из бандитов, отделали так, что пару дней спустя староста сомневался в том, что «орел» до суда дотянет.
Такие подробности Триену не нравились, зато объясняли, почему в видении только один человек сопровождал Фейольда.
Общение с Алимой радовало. Поначалу она была скованной, будто заледеневшей, теперь же во взгляде появилась не только упрямая решимость выжить любой ценой, но и тепло, сердечность. Что-то безвозвратно изменилось в ней, когда она уверилась в том, что Триен не станет склонять ее к близости. Видимо, она этого всерьез опасалась.
Лицо все чаще озаряла улыбка, девушка откликалась на шутки и, казалось, получала удовольствие от разговоров с шаманом. Она спрашивала и о нем, о его семье, искренне интересовалась Триеном. Это льстило и грело душу. Чудесные перемены явно шли Алиме на пользу и подпитывали уверенность Триена в том, что он не зря собрался в Каганат, не зря положился на чутье, подсказавшее, что девушку нужно спасти во что бы то ни стало.