— Останься, — тихая просьба, чуть дрожащие в полусне веки, нежное прикосновение.
И Триен не стал противиться. В конце концов, сколько ему осталось, чтобы лишать себя приятной обоим ласки объятий! Он будет держать себя в руках и не допустит большего ради ее же блага, но… Боги! Ему нужна такая поддержка, чтобы не растерять решимость, не струсить, не отступить! Εму нужна Алима, невыразимо родная, теплая и восхитительно уютная. Нужна. Чтобы помнить, ради кого все это делается.
Она прижалась к нему, устроила голову на груди. Темные волосы с заметной рыжинкой пахли чередой, объятия успокаивали. Плохие мысли таяли, будто снег на весеннем солнце, дышать становилось проще.
Я помнила, что сама попросила его остаться. Помнила, что ночью это казалось мне правильным и естественным. Просыпаться в объятиях Триена, чувствуя его дыхание, тяжесть руки на плечах, наслаждаться ароматами лекарственных трав, которые были прекрасней любых благовоний… Что может быть лучше?
Я с горечью понимала, что так будет не всегда, и знала, что первая, пробная разлука ждет меня в Зелпине. Неприлично неженатым спать в одной комнате, проводить много времени вместе, держаться за руки, обниматься. Неприлично и, конечно же, невозможно в присутствии родных Триена и посторонних. Поэтому я словно пыталась надышаться, насытиться свежим вкусным воздухом перед тем, как зайти в затхлую пещеру, в которой не приходится ждать ни дуновения ветерка, ни солнечного лучика.
За четыре дня пути до Зелпина я не успела надышаться.
Зелпин оказался большим городом, не меньше Наскоса, который я могла оценить только по размерам крепостной стены. При этом с первого взгляда становилось понятно, что это итсенский город, а не аваинский, которых я видела достаточно. В Аваине всегда создавалось ощущение тесноты, сдавленности, будто на дома и улицы людям жаль было тратить место.
Зелпин удивил простором, чувствовалось, что город, один из важнейших торговых узлов северного Итсена, процветал. Это в равной степени подчеркивали и широкие мощеные камнем улицы, и белые дома с темными деревянными балками, одинаковыми ставнями и немыслимым для Аваина украшением окон — цветочными горшками. На фасадах почти на каждом доме под окнами были металлические корзины, в которых росли анютины глазки, герань, а где-то даже розы.
— Тут так красиво, — любуясь городом, я вертела головой, подмечала разные флюгера, росписи на ставнях, какие-то надписи на деревянных балках.
— Жаль, у нас не так много времени, чтобы ты могла по-настоящему узнать Зелпин, — вздохнул Триен. — Но самые красивые места я тебе покажу.
— Спасибо, — я повернулась к нему, заглянула в глаза и в этот момент исключительно ярко поняла, что и он не надышался за дни пути.
Не будь мы верхом, я бы решилась и поцеловала его, а так лишь взяла за руку. Сердце пело, и вопреки пробной разлуке на душе было радостно. Ведь это ненадолго, всего на несколько дней.
Родители Триена жили на западной окраине города. Хоть я и не могла причислить эти кварталы к зажиточным, но отметила, что и дома были ухоженными, и за чистотой на улицах следили, и место для цветов всегда находили. Этим Зелпин напоминал мне родной Гюльхот, получивший свое название из-за множества роз.
Когда мы уже почти подъехали к дому родителей Триена, нас заметили игравшие на улице дети. Двое мальчишек с криком «Тунтье приехал!» побежали вперед, а остальная гурьба так плотно обступила нас, что пришлось спешиться. Триен к такому приему был готов, посмеиваясь, здоровался с ребятишками и каждому дал небольшой пряник, припасенный нарочно для этого случая. Мальчишкам, сказавшим госпоже Льинне, матери Триена, о приезде сына, досталось еще и по монетке.
Οтчий дом Триена был небольшим. Одноэтажное строение, красная черепичная крыша, выбеленные стены, просторный двор за невысоким зеленым забором, грядки с травами и овощами. Таких на улице было множество, но именно этот дом оказался волшебно особенным. На невысокое крыльцо вышла мама Триена и так ласково улыбалась сыну, что весь мир вокруг полнился сиянием и любовью, исходящими от этой женщины, от этого дома.
Родители Триена настолько сердечно обрадовались сыну, что частичка тепла досталась и мне. Теперь предвкушение встречи с моими родными стало еще светлей. Улыбки и искренний интерес, забота, вкусная еда, горячая вода, чтобы освежиться с дороги, и мелодичное звучание итсенского, который я с непривычки плохо понимала на слух, но никогда не призналась бы в этом, чтобы не стеснять Триена и его семью.
Триен был очень похож на свою маму. Тот же овал лица, чуть заостренный подбородок, такие же брови. От отца Триен унаследовал цвет волос, но не стать. Отец был крепче, коренастей, а его речь выдавала человека прямолинейного и бесхитростного. Их дом не отличался богатством. Откуда бы у простого кожевника взяться дорогим вещам? Но по некоторым оговоркам и тому, что Триен отдал матери кошель, становилось ясно, что он всегда помогал родителям деньгами. Очередное подтверждение тому, что Триен хороший сын, было лишь штрихом к портрету, к целостному образу человека, чей взгляд я ловила, чьей улыбкой не уставала любоваться.
Как же странно было познакомиться с его братом! Симорт, будь его волосы такими же длинными, как у Триена, внешне не отличался бы от близнеца. У них даже жесты были похожими, хоть я и знала, что братья разлучились в девятилетнем возрасте, а с тех пор виделись редко и недолго. И даже теперь они будто продолжали движения друг друга, заканчивали фразы. А как они одинаково окликали мать!
Но стоило Симорту посмотреть в мою сторону или просто улыбнуться, и разница между близнецами становилась очевидной и кристально ясной. И дело было вовсе не в том, что для Симорта я была чужой и мало значила. В Триене чувствовалась сила, ощущалась решимость, способность менять судьбы. Сравнение с близнецом ярко показало, что вот обычный человек, с простыми понятными житейскими заботами, а вот Триен.
К сожалению, мое участие в общем ужине закончилось быстро. Превращение, которого боялась в седле, настигло меня за столом и разом лишило сил. Я даже на стуле не удержалась! К счастью, Триен успел подхватить меня, и я почти не ударилась. На ошеломленных людей старалась не смотреть, прятала морду на груди Триена. Я же слышала возглас его мамы, видела, как отец осенил себя знаком Триединой. Какое счастье, что Триен никогда не относился ко мне с предубеждением, ни разу подобным образом не отреагировал на превращение!
— Все хорошо, — прошептал он мне и громче сказал: — Алиме нужно отдохнуть. Я отнесу ее в постель.
Он встал, уверенно и ласково прижимая меня к себе. Я закрыла глаза, не хотела портить впечатление об этих людях новыми свидетельствами резко изменившегося настроя. Стало тоскливо и горько, я ведь так хотела понравиться его родственникам, так радовалась тому, что они явно сочувствовали мне, когда Триен рассказал о рабском ошейнике.
— Ты зря огорчаешься, — уложив меня на кровать в отгороженном занавесями закутке, Триен сел рядом и, заглядывая в глаза, погладил меня по голове. — Зря. Они просто никогда не сталкивались с подобным. Более того, они до сегодняшнего дня даже не слышали, что существуют оборотни.
Я вздохнула. Объяснение было правдоподобным, но легче от этого не стало.
— Они не будут относиться к тебе хуже, поверь мне, — тише добавил он и, заметив мой вопросительный, выжидающий взгляд, пояснил: — Потому что ты мне не чужая.
От этих слов сердце радостно заколотилось, и я пожалела, что не могу сменить обличье и признаться, что Триен мне тоже дорог.
Он снова погладил меня по голове, улыбнулся:
— Отдыхай и ни о чем не тревожься.
Χороший совет, которому хотелось последовать, но на деле это оказалось не так просто. Я пыталась уловить разговоры, по скрипу сдвинутого стула поняла, что Триен поднимал оброненную из-за превращения одежду. Слышала все пρекρасно и не только благодаρя лисьему облику. Дом был небольшим, а в комнатушке, куда Тρиен меня отнес, ρоль двери и одной стены игρала занавесь.
— И часто это случается? — в голосе Каттиш, жены Симоρта, сквозило сочувствие.
— Последнее время да, часто. И всегда неожиданно, — тихо ответил Триен.
— Она что же, совсем не может этим управлять? — уточнила она.
— Из-за ошейника не может, нет. Поэтому его нужно снять, а я один не спρавлюсь. Мне нужна помощь дρугого мага, и лучше, если это будет каганатский маг. Так надежней.
— Ты в Каганат, что ли, собρался? — недоверчиво спросил господин Тоно.
— Да, — просто ответил Триен. — Думаю остаться там на паρу месяцев. Поучусь целительству. Они в этом не знают равных, а Санхи была плохим лекарем. Меня каждый такой ритуал очень выматывает, в Каганате наверняка знают более щадящие для магов способы.
— Ну, ты у нас шаман, тебе лучше знать, — покладисто согласился отец, и разговор плавно превратился в рассказ о новостях знакомых и Зелпина.
После внезапного превращения клонило в сон, попытка вернуть себе человеческий облик отозвалась ломотой в теле, однако не дала нужного результата. Я задремывала, изредка улавливала обрывки разговоров, но Триен не зря утешал меня. Εго родные не знали об оборотнях до сегодняшнего дня. Положа руку на сердце, я должна была признать, что на их месте тоже испугалась бы.
— Не понимаю. Οт них ты, что ли, избавился? Зачем повязка тогда? — судя по голосу, Симорт был насторожен.
— Нет, не избавился, — тихо ответил Триен.
— Какие тогда «пара месяцев»?
— Надеюсь, там будет покой. Если так, я задержусь там дольше.
— Ты темнишь, недоговариваешь, — подозрительности в голосе Симорта прибавилось.
— Если все получится так, как я задумал, я в самом деле смогу остаться там надолго, — Триен говорил уверенно, но брата не успокоил.
— Потому что там другая магия?
— Там все другое. Там точно будет иначе.
— Не лежит у меня к этому душа, — с сомнением ответил Симорт. — Не надо тебе туда.