Я приподнял бровь.
— Глупость, что ли, ляпнул? — Испугался Пуганьков и попытался оправдаться: — Со мной это бывает, если честно.
Он растерянно почесал шею, глуповато улыбнулся.
— Да нет, товарищ лейтенант. Все хорошо, — сказал я.
Пуганьков разулыбался.
— Ну и хорошо. Знаешь, Саша, пусть было нас тяжко нынче ночью, пусть стояли мы насмерть, но я такой подъем душевных сил чувствую, какого никогда в своей жизни не ощущал. И все это только благодаря тебе. И знаешь, что мне интересно?
Я вопросительно глянул на лейтенанта.
— А сложится ли дело так, что ты еще чему-нибудь сможешь меня научить?
— Время покажет, Миша, — сказал я покровительственно. — Дело покажет.
Пуганьков не оскорбился такому моему тону. Напротив, он с еще большей надежной посмотрел на меня и кивнул.
— Разрешите идти, товарищ лейтенант? — Спросил я.
— Разрешаю, Саша, — Пуганьков тоже кивнул. — Иди. Дел у нас сегодня еще много. Работа, можно сказать, только начинается.
— Ну, — кивнул Черепанов, — удивительный человек. Мне таких никогда не попадалось.
Таран попытался приподняться и обратить свое бледное, обескровленное лицо к Черепанову. Прапорщик сидел на табурете у его койки.
— Уже не первый год на Шамабаде, а до сих пор таких бойцов ни одного не встречал, — Пуганьков устроился на табурете поудобнее, опер локти о колени, свесил руки. — Обычно все приходят охламоны охламонами. Только к концу первого года из них что-то дельное получается. А Селихов какой-то не такой.
— Не такой, — хрипловатым голосом проговорил Таран, оставивший любые попытки встретиться со старшиной взглядом.
Теперь начальник заставы просто лежал на спине, глядя в беленый потолок своей квартиры.
— Сегодня в бою Селихов всегда появлялся там, где ему было самое место, — убежденно сказал Черепанов. — И как у него это выходит? Признаться, если б ни он, у конюшни духи нашу оборону прорвали бы. Сашка выправил ситуацию. Всех организовал. Поставил в оборону.
Таран молчал, слушая Черепанова.
— Но самое главное — продолжал прапорщик, — с Пуганьковым. Я не знаю, что там Селихов ему такое сказал, но лейтенант будто поменялся. То трясся, как цуцик… И тут на тебе… Поднялся, командование взял. В нужный момент отдал нужный приказ.
— Пуганьков всегда был жидковатый, — слабо улыбнулся Таран. — Я почему до последнего был на ногах? Думал, если не сдюжу, если Пуганьков получит командование, то точно не справится. Просто шарики у него за ролики заедут от нервов, и все тут. Тогда бы все вам на плечи упало.
— Селихов его встряхнул, — сказал Черепанов серьезно, — я не знаю как, но просто взял и встряхнул.
Черепанов поднялся вперед, подпер подбородок руками.
— Да что тут говорить? — Продолжил он, — он и меня умудрился встряхнуть. А я уж, как ты, Толя, слег, запереживал капитально: а сможем ли отбиться? А не сдрейфит ли Пуганьков? А как вообще быть-то нам в этом бою? Засомневался, в общем.
Черепанов понизил голос, почувствовал, что стыдновато ему перед Тараном признаваться в своих сомнениях. Да и перед самим собой тоже стыдно. Но прапорщик всегда был очень прямолинейным человеком. По-другому ему себя вести ну никак его характер не позволял.
Помолчав немного, послушав тяжелое дыхание Тарана, Черепанов продолжил:
— Иногда смотрю на Селихова и диву даюсь. Вроде бы и солдат обычный. Самый простой парняга, каких много. А с другой стороны, что-то есть в нем такое… — старшина задумчиво осекся. — Будто бы он наперед все знает. Будто бы он с пеленок служит.
Черепанов выпрямился, заинтересованно глянул на Тарана.
— Толя, а ты чего-нибудь о его семье знаешь?
— Знаю, что с Кубани, — буркнул Таран, — у него брат-близнец есть. Паша звать. В ВДВ служит. Отец — шофер в колхозе. Мать — учительница. Больше ничего.
— Ну про это я тоже знаю, — покивал Черепанов. Потом вздохнул и докончил: — чего ж такое в жизни этого мальчишки было, что он такой получился? А знаешь что, Толя? Если ты решишь кого-то ставить на место командира второго отделения стрелков, то мож Сашку?
Вдруг Черепанов помрачнел. Вздохнул.
— Все ж надо кому-то вместо Тохи Фрундина встать.
Когда раздался стук в дверь, старшина даже вздрогнул, вырванный из собственных мыслей.
— Селихов, видать, пришел, — сказал Таран и покривился от боли. — Сережа, запусти его, пожалуйста.
Дверь мне отворил старшина Черепанов.
— Ну как он? — Спросил я тихонько.
Черепанов поджал губы.
— Да как-как? — Не докончив, он махнул рукой. Прошептал: — рана постоянно открывается. Надо ему быстрее в госпиталь.
— Скоро наши подойдут, — сказал я.
Черепанов покивал. Потом оглянулся на Тарана, поправил китель и фуражку.
— Ну, я пойду, — прочистив горло, бросил он и вышел.
Я шагнул внутрь небольшой квартиры Тарана. Повсюду тут, несмотря на выбитые пулями окна и пыльный от штукатурки пол, виднелась женская рука: аккуратно выглаженная парадная форма висела на ручке антресоли приземистого шкафа; на небольшом складном столике, под немецкой вазой, расстелили салфетку; у стены на столике стояла швейная машинка «Подольск» с ручным приводом. Хозяйка и ее бережно накрыла пыльной от осыпавшейся после боя штукатурки кружевной салфеткой.
На небольшой, скромной стеночке у окна, я заметил красную неваляшку. Видимо, игрушка Тарановой дочурки.
Пусть всех гражданских с заставы и переправили в Дастиджум перед боем, дух их остался в этом месте.
Таран, лежавший в своей постели, уставился на эту неваляшку. Он смотрел на нее буквально не отрываясь.
«Думает о них, — промелькнуло у меня в голове, — о своей жене с дочкой. Находит в них отдушину».
Взгляд Тарана показался мне холодным и… обреченным. Показалось мне, что прямо тут, прямо сейчас, молодой начальник заставы, недожавший еще и до тридцати лет, готовился к смерти.
— Как вы? — Бросил я, наплевав на любую военщину.
— Проходи, Саша, — не ответил на мой вопрос Таран. — Да и чего уж там? Давай на «ты».
Теперь ему не ответил я. Закрыв за собой дверь, я прошел к табурету. Сел.
Таран был бледен и глубоко, прерывисто дышал. Он лежал по пояс голый. Одеяло скомкал под ногами. На груди его краснела от пятен крови ватная подушка ИПП, прилаженная к ране марлей.
— Вот так… — начал вдруг Таран, не сводя взгляд с неваляшки, — целыми днями, ночами служба. Целыми днями Граница. Сработки постоянные. Занятия. Заставские хлопоты. И не заметишь, как жизнь пролетает.
Я молча глянул на игрушку, к которой приковал свой взгляд Таран. Красненькая неваляшка смирно стояла под стеклом стенки. Соседствовала со стеклянными фигурками лебедей и красивым, расписным блюдом явно импортного производства.
— Я никогда раньше об этом и не думал, — продолжил Таран. — Не думал, что что-то упускаю в жизни. А сейчас вижу — упускал. И упустил уже многое.
Он замолчал. Попытался улечься повыше, но не смог. Только поморщился от боли.
— Понимаю я, Саша, что делал важное дело. Я Границу защищал. Защищал благополучия миллионов советских людей… Миллионов семей, — Таран осекся. Прикрыл глаза и с горечью закончил: — о своей совсем позабыл.
— Рано ты с жизнью прощаешься, Толя, — прямо сказал я. — Поживешь еще.
— А я ведь не слышал, как моя Анютка свое первое слово сказала, — проговорил Таран, — не видел, как она в первый раз пошла…
Таран вдруг погрустнел. Взгляд его подернула туманная дымка воспоминаний. И так и не спала, когда он снова начал:
— А иной раз, когда она совсем малютка была… Приду со службы. К Ирочке моей подойду, а она с Аней нянчится… И представь себе, не узнавала меня дочка… Как увидит — ну плакать… Дескать, дядька чужой пришел…
Вспоминая это, Таран широко улыбнулся. Даже рассмеялся.
— А я ей… Ты что, Аннушка?.. Папка я твой. Не узнала? Только тогда дочурка успокаивалась. Голос мой слышала и успокаивалась… Эх… — Таран вздохнул и снова поморщился от боли. Однако сквозь нее все же заговорил: — Увидеть бы их сейчас. Еще хоть один разочек увидеть.
— Увидишь. И еще не раз.
Начальник заставы глянул на меня.
— Хотел бы я, чтобы так и было, — Таран поджал губы. Прикрыл глаза, — знаешь, зачем я тебя позвал, Саша?
— Зачем?
— Хочу тебя поблагодарить. Когда Дима Строев от нас уволился, почему-то так вышло, что ты как бы занял его место. Не в прямом смысле, конечно. В другом. Раньше ж как было? Сомневаюсь я в своем каком-то решении, а он мне и говорит: не дрейфь, Толя, ты все делаешь правильно. И я делал. И правильно получалось. А потом Дима уволился. И остался я с Черепановым, — Таран хмыкнул, — а тому палец в рот не клади. Ты ему одно слово, он тебе десять. И все наперекор твоему. Вот как-то так и вышло, что в минуты сомнений, ты вместо Димы оказывался где надо. И подбирал слова, какие надо.
Он повернул голову ко мне. Лицо Тарана посерьезнело. Стало безэмоциональным, сделанным будто бы из мраморного камня.
— И за Пуганькова спасибо. Не успел я парня подготовить так, чтобы он смог со всей стойкостью выступить, если прижмет. А ты и тут меня подстраховал.
— Не надоело ли тебе мучаться со всеми этими сомнениями? — Спросил я. — Сам знаешь: удача любит смелых.
— Знаю, — вздохнул Таран. — Но и ты ж тоже знаешь, что я и сам не думал, что стану служить в погранвойсках. Все сомневался — а на своем ли я месте. А когда Сергей к духам ушел, сомнения мои только возросли. Мне ж, казалось, брат мой — единственный тут человек, кому можно верить всегда и безоговорочно. А вышло, что нет. Потому после его предательства, я, кажется, и сам себе верить перестал.
— Сейчас, Толя, — вздохнул я, — ты сам себе не веришь, что выкарабкаешься. Себе не веришь, тогда, раз уж на то пошло, мне поверь. Все с тобой будет хорошо.
— Я много крови потерял. Ноги, вон, — кивнул он куда-то вниз, — ледяные. Почти их не чувствую.
— Зря ты так быстро смирился, — сказал я. — Очень зря. А ведь есть тебе, за кого побороться.