Вырыли его, к слову, на господствующей позиции, над самым укрепом. Там БТР предполагалось замаскировать. В случае нападения, его крупнокалиберный пулемет должен был сослужить заставе хорошую службу.
— Но я!.. — Решил было перекричать двигатель БТРа Клим, но замолчал. Отвернулся.
— Боишься за Амину⁈ — Спросил я, тоже перекрикивая гул мотора.
— Ее не поменяли!.. Я не могу понять, почему!
Он хотел сказать еще что-то, но передумав, махнул рукой. Пошел к заехавшему на свое место бронетранспортеру.
Клим очень ждал, что девушку привезут на заставу вместе с его отцом. Однако этого так и не произошло.
К слову, старшего прапорщика Вавилова продержали на Шамабаде совсем недолго. Ему дали увидеться с сыном, а поворенок Гия попытался накормить побывавшего в плену человека нажористыми макаронами с тушенкой и копченой колбасой.
Мне даже пришлось отругать его за это.
— Саша, генацвале, — удивился тога Гия, — да откуда, дорогой, я знать могу, что голодающих плотно кормить нельзя⁈ Что им от такого плохо будет! Тут, на товарища старшего прапорщика посмотришь, первым делом накормить его хочется!
Конечно, прапорщика покормили, однако более приемлемой для слабого организма пищей — легкой похлебкой без специй. А после увезли в отряд, где ему окажут первую медицинскую помощь и переправят в госпиталь.
Когда БТР тяжело вкатился в капонир, над землей осталась его крыша и бронированная башенка пулемета. Старший сержант приказал своему отделению уложить вокруг брони машины мешки, а сам бронетранспортер накрыть маскировочной сеткой.
Мы со Стасом, Климом и Синицыным тоже принялись им в этом помогать.
— Я думаю, зря они все это затеяли, — пробурчал Стас Алейников, когда мы с ним подошли к мешкам с песком, которые свалили вблизи окопа другие бойцы. Мешки надо было оттащить к окопу, в котором стоял БТР.
— Душманы не придут, — продолжал Стас, — кишка у них тонка! Только лишнюю работу нам подкинули.
Я взял двадцатипятикилограммовый мешок, взвалил его на плечо.
— Начальство так распорядилось, — сказал я. — Значит, считают, что риск есть. Жаловаться нет никакого смысла.
— Ну знаешь что? — Алейников тоже поднапрягся, взял мешок, прижав его к груди, — Уж что-что, а жаловаться я право имею! Ты меня такого удовольствия не лишишь!
— Жаловаться ему захотелось, — хмыкнул Синицын, — вон, Васю Уткина ранили, а он и то не жалуется! Лежит в госпитале да лечится молча.
— А может быть, если б был тут, и мешки эти сраные с нами таскал… — Сквозь зубы процедил Стас, скидывая мешок у борта БТР и размещая его получше, чтобы прикрыть броню, — так жаловался бы пуще меня!
— Васька никогда не жалуется, — я ухмыльнулся, укладывая свой мешок рядом со Стасовым. — Он в таких вещах удовольствия ну совсем не находит. Не то что ты.
— Так Васе хорошо! Его может быть, раньше домой теперь отпустят! — Ответил Стас, когда мы пошли за новыми мешками.
Стрелковое отделение старшего сержанта Вовы, тем временем, суетилось с другой стороны капонира. Кто-то из них выкидывал лишнюю землю, что осыпалась, когда большая машина заехала внутрь, другие разворачивали маскировочную сетку, чтобы укрыть ею БТР.
Я заметил, что командир отделения Вова, фамилии, которого, я не знал, очень странно на меня поглядывает. Взгляд его был холодным и каким-то неприязненным. Рассуждать о том, обидел ли я чем-то командира стрелков отделения резервной заставы, или же у него было просто плохое настроение, мне было совершенно недосуг.
— Вася, может быть, останется инвалидом на всю жизнь, — грустно добавил Синицын, — бог знает насколько у него ранение серьезное. Лучше мешки потаскать, чем как он.
— Семипалов, Малюга! — Крикнул прапорщик Черепанов, — я вас че сюда пригнал⁈ Кончаем перекуры! Вон мешки! Давай их к окопу!
Малюгу с Семипаловым он поймал аккурат в окопе укрепа. Видя его сердитое лицо, они явно расстроились. Потому лениво повылазили из окопа и отправились к нам на помощь.
Прапорщик пошел с ними и остался следить за нашей работой, и при этом демонстративно и даже немного нахально закурил сигарету, поглядывая на Малюгу с Семипаловым, которых застукал за куревом.
— Резче! Резче, говорю! До боевого расчета работы все надо закончить! — Подгонял он.
— Чего вы? Таскаете? — задал очень глупый вопрос Малюга, подходя к нам.
— Очевидно — таскаем, — без особого энтузиазма сказал Синицын и взвалил новый мешок себе на плечи. Пошел к БТРу.
— Вот скажи, Малюга, а ты, как думаешь? — Пристал к вновь прибывшему пограничнику Стас, — правильно ли я говорю, что вся эта возня в земле — пустая трата времени. Никакие душманы к нам завтра ночью не придут.
— Да мне почем знать? — Пожал плечами Малюга, выбирая себе мешок, — может, придут, а может и нет.
— А я тоже думаю — не придут, — сказал Семипалов и схватился за один из мешков, сдвинул его, потом примерился к другому так, будто выбирал себе, какой полегче.
— Ну вот! Хоть один здравомыслящий человек в нашем дружном коллективе! — Обрадовался Стас.
— Если Богдан такой же любитель пожаловаться, как и ты, это не говорит, что он, видите ли, здравомыслящий, — поморщился Малюга.
— А ты че⁈ — Стас даже удивился, — хочешь, чтобы душманы к нам все-таки пришли?
— А может быть, и хочу! — Малюга нахмурился, взял мешок и, в раскоряку, на согнутых локтях, потащил его к окопу.
— Тоже мне, чудак человек, — хмыкнул Стас. — Под пули ему лезть охота, что ли?
Я вздохнул. Взял новый мешок. Думалось мне кое-что сказать Стасу. Однако решил я, что нет никакого смысла переубеждать Алейникова. А ведь я знал, почему Малюга дал именно такой ответ.
Белорус Малюга за время пребывания в учебке и потом, на заставе, очень сдружился с Васей Уткиным. Были эти ребята очень друг на друга похожи.
Оба крупнотелые, высокие. Со спины их можно было даже принять за братьев. Да и норов у обоих был чем-то схож. Хотя, конечно, Вася гораздо спокойнее и уравновешение Малюги. Объединяло их другое — простота мыслей.
Оба они: и детдомовец Вася Уткин, и обычный деревенский парень Гена Малюга отличались по-детски простым, совершенно бесхитростным нравом. Оба были прямые как палка. Как говорят, «что в уме, то и на языке».
Потому и сдружились. Потому Малюга так сильно переживал за Васю Уткина.
Не раз, и не два я слышал от него такие вот слова:
— Жалко мне, Сашка, что ты там был, а не я. Что ты того бармалея застрелил, который Ваську ранил. Пусть, я тебе за это и благодарен, да только места себе не нахожу! Если уж буду в бою, бить стану этих сукиных сынов беспощадно!
Ну что ж. В этом я Гену понимал. В этом и мне Гена был близок, хотя таким крепким другом, как для Васи, он мне так и не стал.
— Вот я под пулями уже не раз бывал. И не два, — похвалился Алейников, — и что-то обратно под обстрелы мне совсем не хочется. По мне, так нету ничего лучше, чем в рабочей группе горячий шиповник из котелка потягивать да любоваться закатом на Границе!
— Хех… Романтик, блин, — хмыкнул Синицын, вернувшись от боевой машины и услышав «философские» размышления Стаса.
— Радуйся, Стас, — улыбнулся я, — что тебе пока что такого пережить не довелось.
— Какого, такого? — Удивился Алейников.
Я очень пристально глянул на Стаса, да так, что Алейников даже удивился, округлив глаза. Улыбочку, как ветром сдуло с его губ.
— Ты чего это, Сашка? — Приоткрыв рот, пробормотал он.
— Такого, когда близкий человек в беду попал, а ты сделать ничего можешь. Тогда душа свербит так, что места себе не находишь. Вот и Малюга не находит.
— Саша, — посерьезнел Стасик, — ты ж знаешь, что я за каждого из наших душманам буду грызть глотки до последнего, если придется.
— Знаю, — сказал я, — будешь. А если случиться так, что окажешься ты бессилен по каким-то причинам? Если не сможешь прямо тут, прямо сейчас, обидчику «горло перегрызть». Что тогда?
Глаза Стаса сделались грустными и задумчивыми. Он отвел взгляд.
— А тогда ты будешь, как Малюга, — сказал я. — Тогда ты его точно поймешь. И тех, кто под пули идут, тоже поймешь.
Парни, что стояли у кучи мешков, притихли, слушая мои слова. Все они погрустнели и задумались о чем-то своем. И, показалось мне, что Клим Вавилов погрустнел сильнее всех остальных.
— Так, бойцы, чего застыли⁈ — Заметил нашу заминку Черепанов, — давайте, за работу! У мешков от вашей лени ноги не поотрастают!
Когда далеко в ущелье зазвучвла стрельба, Юсуфза остановил караван.
Лошади его верховых, что шли в голове колонны, заволновались. Имран придержал своего большого вороного жеребца, когда тот стал непокорно топтаться на месте.
— Что это было? — Удивленно спросил второй сын Юсуфзы, стараясь напрячь слух сквозь громкий храп и ржание многочисленных лошадей и крики обеспокоенных мулов и ишаков.
— Нападение, — мрачно проговорил Мухтаар, ехавший по правую руку от отца. — Там идет стрелковый бой!
Юсуфза нахмурился. Он быстро понял, что к чему.
Когда закончился утренний намаз, его лагерь снялся с места, и колонна людей, лошадей и вьючных животных двинулась в путь, Юсуфза послал вперед себя конный разъезд с Аллах-Дадом во главе.
Второй отряд, который возглавил Наби, отделился от каравана, когда они вошли в скалистое ущелье.
Меры предосторожности были необходимы. Что ни говори, а подразделения сводных отрядов советских пограничников все еще могли охотиться за моджахеддин Захид-Хана. Это не говоря о других бандах, что тоже захотят позариться на добро, которое Юсуфза вез с собой.
— Они напали на конный разъезд! — Крикнул разгорячившийся Имран, повторяя мысли Захид-Хана.
Стрельба нарастала. Захид-Хан обернулся, глянул на своих сыновей, оставшихся при нем.
Имран ехал рядом с ним. Мухтаар и Аббас чуть позади.
— Мы не видели тут шурави, — проговорил задумавшийся Мухтаар, — ни вертолетов, ни самолетов, ни колонн. Ничего такого. Маленький отряд русских не зашел бы так далеко!