Мальчик мазнул пальцами по глазам и решительно спросил:
— Вы думаете, я из-за немецкого в Лисьи Норы поехал?
Пассажир выжидательно молчал.
— Из-за Майки, — выдохнул мальчик.
Видимо, долго копилась у него печаль и обида, если теперь выплеснулась навстречу случайному попутчику… Впрочем, не такому уж случайному: ведь полсуток вместе. И как-то, наверно, связал их третий человек — маленький житель старого города Реттерхальма…
— Я ее совсем крошечную на руках таскал, — прошептал мальчик. — Целыми днями… Мне самому шесть лет было, а она горластая такая оказалась и хитрая: лежит — орет, на руки возьмешь — молчит. Я сам реву, а ее таскаю, потому что страшно: вдруг задохнется от крика! А больше с ней некому было, папа на работе…
— А… мама?
— Она умерла, когда Майка родилась.
— Извини, малыш…
— Но вы не думайте, что я на Майку злился! Наоборот… Я от нее не отходил, потому что она… ну, как частичка мамы. Дрожал за нее… А у нее потом спина стала болеть. Сколиоз… — Мальчик говорил, глядя в угол каюты, и глаза у него стеклянно блестели. — Когда лежит — больно. Плачет: «Возьми на ручки». А большая уже… Я ее глажу, каждый позвонок прощупываю… Вот тогда и научился боль прогонять руками… Иногда она еще сама не знает, что скоро у нее заболит, а я уже чувствую… Потом у нее прошло. Но она все равно от меня ни на шаг…
Мальчик вздохнул прерывисто, словно после долгого плача.
— Ну… а что случилось-то? — негромко сказал Пассажир.
— Да… вроде бы ничего такого. Папа женился весной… Я и сам папе говорил: давай, всем лучше будет. И правда, лучше стало, она хорошая, тетя Зоя. Безрукавку мне связала… Только Майка…
— Что? Не призндот ее?
— Да наоборот… — Мальчик дернул головой, зло всхлипнул в подушку. — Сразу к ней прилипла. А меня будто больше нет… Отец говорит: ты должен понимать, — девочке мама нужна, ты держись. Ну, я и держался… Потому что ведь никто же не виноват, я понимаю. А все равно… И тетя Зоя все чувствует. Мы с папой тогда и решили, чтобы в Лисьи Норы на время…
Пассажир медленно отступил, сед. в кресло.
— Вот, значит, как у тебя… Тут такое дело, а я тебя сказками развлекаю.
— Разве это сказка? — насупленно спросил мальчик. — Вы же говорили, что по правде.
— Да… Для меня это правда, а для тебя… Что тебе до какого-то мальчишки из далеких времен, когда своих переживаний хватает, верно?
— Нет… — вздохнул мальчик. — Не верно. Мне все равно интересно. Просто я… раскис маленько, когда Майка вспомнилась. Вы не обижайтесь.
— Да что ты, голубчик! Разве я обижаюсь!
— А что было дальше? С Гальной…
— Значит, можно продолжать?
Мальчик кивнул, мазнув носом по подушке.
— А ты не устал? Поздно уже…
Пароход все стоял у пристани, машина молчала. Видно, и правда что-то случилось. Люди за стенкой примолкли. Только шаги вахтенного на верхней палубе нарушали тишину.
— Я не устал, — сказал мальчик. — Только можно я буду здесь? Лежать и слушать.
«По лестницам и тропинкам, по кривой улице Булочников Галька спустился с холма. Никто не встретился на пути. Дома кончились, и дорога пошла вдоль реки. Галька шагал быстро. Тоска сидела в нем, как ледяной комок. Он почти не думал, что будет впереди. Знал только, что в город не вернется и в Кобург не поедет. Может, выроет землянку и станет жить, как отшельник. Может, просто умрет где-нибудь у края дороги, и, когда его найдут, у кого-нибудь шевельнется совесть.
К середине ночи он увидел заброшенное строение, сделанное из перевернутого баркаса. Забрался туда. Внутри были нары с остатками соломы. Галька съежился на них и уснул.
…Проснувшись, он сразу вспомнил все, что случилось. И так ему стало тяжело на душе, что не захотелось открывать глаза. Наконец он все-таки открыл их.
Солнце било в щели и косое окошко. Но не это первым делом увидел Галька. Он увидел большой никелированный револьвер, наведенный прямо ему в лоб. В стволе был крупный черный глазок. Держал оружие краснолицый мужчина с бакенбардами, в матросском берете с помпоном.
— Тихо, птенчик, — просипел он и прищурил левый глаз. — Шевельнешься — и пуля.
Этого еще не хватало! Что, весь мир ополчился на Гальку?
Ни капельки страха не испытал Галька, только горькую досаду. И опять заболели рубцы от приснившихся побоев.
— Ну и черт с тобой, стреляй… — Он отвернулся. — Дурак…
— А ну, встань! — рявкнул дядька в берете. — Руки вверх!
Галька поднялся с нар. Но рук не поднял, сунул их в карманы. И пальцы нащупали монетку Лотика. Это неожиданно обрадовало Гальку. Будто надежда появилась.
— Чего орешь? — сказал он. — Твой сарай, что ли?
Вошел красивый офицер с усиками. В белом кителе с двумя звездочками на рукаве. Моряк с бакенбардами опустил револьвер.
— Господин лейтенант, здесь мальчишка. Я боюсь, не лазутчик ли. Грубит, господин лейтенант…
— Кто такой? — резко спросил офицер.
— А вы? — сказал Галька. В нем шевельнулось любопытство: что будет дальше?
— Отвечай, сопляк! — крикнул лейтенант. Он был очень молодой. Он покраснел.
— Сам сопляк! — Гальке нечего было терять.
— Боцман! — полыхая девичьими ушами, отчетливо проговорил лейтенант. — Позовите матроса, пусть всыплет этому… два десятка линьков. Для воспитания вежливости.
— Слу… — начал боцман.
Галька прыгнул, вцепился в ствол, дернул вниз, перехватил рубчатую рукоятку. С усилием, но быстро взвел курок. Револьвер был знакомый — армейский «смит-вессон». Такие «пушки» показывали мальчишкам офицеры форта, когда те наведывались в гости.
Галька опять метнулся на нары.
— Не подходить! Выстрелю, честное слово!.. Мне все равно…
— Идиот, — сказал лейтенант боцману. — Вы будете разжалованы… Эй, ты, брось оружие!
— Стоять! — Галька глянул на лейтенанта поверх ствола. Звенело в Гальке бесстрашие.
Нагнувшись, шагнул в сарай седой моряк. Сухой, стройный, с черным эполетом на левом плече. Сказал спокойно, как дома:
— Что тут за шум?.. Боцман, это ваш револьвер у мальчика? Десять суток ареста по возвращении на базу. Мальчик, оставь оружие, настреляешься еще в жизни.
Этому человеку со спокойным голосом и резко-синими глазами Галька подчинился без промедления. Но и-без-боязни. Бросил «смит-вессон» на солому, шагнул с нар.
— Ты из Реттерхальма? — спросил седой офицер.
Галька кивнул.
— Сбежал, что ли, из дома?
Галька помотал головой. И понял, что расплачется.
— Ладно, разговоры потом, — решил офицер. — Ты, наверное, голоден?.. Лейтенант, распорядитесь… — Он опять повернулся к Гальке. — Я командир монитора. Капитан-командор Элиот Красс».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЫСТРЕЛ
Война мониторов
1
— «Теперь пора сказать о мониторах. Они появились в начале семилетней кампании у берегов Рога. Их начали строить обе воюющие стороны. Строили интенсивно, однако не очень умело и без единого образца. Вот и стали появляться в прибрежных водах разномастные бронированные черепахи с тупыми носами и уходящей в воду палубой. Их общим признаком были приземистые стальные башни с орудиями колоссального калибра (с одним или двумя) и очень мелкая осадка. Она давала возможность проходить над отмелями, забираться в небольшие речки и заливы.
Мониторы участвовали в бдокаде прибрежных крепостей, в десантах и гораздо реже воевали друг с другом. Их осадные орудия были мало приспособлены для морских сражений. Возможно, это и привело к тому, что моряки противоборствующих эскадр смотрели друг на друга без особой враждебности. Скорее с профессиональным интересом. Да и что им было делить? Путаные претензии и споры сухопутных премьеров были непонятны даже многим старшим офицерам, не говоря уже о лейтенантах и матросах. С другой стороны, случалось, что командирами сходившихся в бою мониторов оказывались выпускники одной военно-морской академии. Война-то шла, по сути дела, гражданская.
Здесь и причина того, что после Юр-Тогосской конференции в одной эскадре мониторов сошлись бывшие противники.
В результате временного перемирия возникло несколько карликовых государств: Ной-Бельт, Юр-Тогос, Западная Федерация и так далее. А по решению мирной конференции в Юр-Тогосе они слились с основными странами Северо-Западного Рога. Но несколько армейских подразделений и несколько кораблей с обеих сторон отказались признать решения конференции. Тех и других не устраивали многие пункты договора. В частности, то, что непомерно усиливалось влияние короля Наттона Второго и его знаменитого премьера…» Впрочем, ты, наверно, помнишь это из истории… — Пассажир оторвался от тетради.
Мальчик Подергал нижнюю губу, отпустил с резиновым щелчком.
— Не… Ничего я не помню. Мы такого и не учили, по-моему… Северо-Западный Рог — это что? Скандинавия?
— Скандинавия? М-м… Ну, в известном смысле… Ох, прости, пожалуйста, я не учел… Надо бы договориться… — Пассажир снял очки, почесал дужкою кустистую бровь. — Давай так: будем считать, что у истории несколько параллельных путей…
— Как это? — насупленно спросил мальчик. Ему все еще было неловко за недавние слезы и прорвавшееся признание о семейных горестях.
— Говоришь, как… Ну, возьмем хотя бы гипотезу мадам Валентины. Помнишь? У Вселенной, как у кристалла, множество граней, и на каждой история пишется по-своему…
Ну, ладно… А с Галькой-то что?
— Сейчас, сейчас. Потерпи, тут без объяснения о мониторах не обойтись…
«Совещание высших офицеров непокорных полков и кораблей потребовало, чтобы Наттон отрекся от престола, а договор был пересмотрен. Король объявил участников совещания мятежниками. Те, в свою очередь, соединили свои силы и объявили себя отдельной воюющей державой. Сухопутным повстанцам не повезло: королевские дивизии генерала Каптеона обложили их в крепости Ной-Резен. Через месяц крепость сдалась. Крупные морские суда тоже в конце концов иоспускали флаги. Но мониторы капитулировать категорически отказались. Объединенную эскадру, в которой уживались т