Больше всего огорчало дядю Вицу то, что Фэника избрал этот ошибочный путь именно теперь, когда он повзрослел и стал смекалистей. И чем больше он понимал вещей, тем серьезней становилась его ошибка. Отец его предполагал, что Фэника уже начал понимать многое из того, что происходит в этом мире, но извлек из этого ошибочные выводы. Повадки Фэники его огорчали, потому что он видел в них не просто оплошность, заблуждение, а неправильный взгляд на жизнь, выработавшийся слишком рано у мальчика, который упорно оставался ему верен. На отца и на Рэдицу он смотрел сверху вниз, считая, что понял жизнь лучше, чем они, не сумевшие увидеть в ней то, что он давно уже увидел. Отец надоедал ему вечными выговорами, а Рэдица раздражала своей манерой показывать, что она стоит на стороне отца.
Бедность, в которой они жили, вызывала в душе Фэники только чувство пренебрежения к тем, кто жил в этой обстановке бедности.
Он уже тогда разработал план своей жизни и был твердо намерен привести его в исполнение. И с тех же пор принял решение уехать из Баба-Лики, перебраться в центр.
Как-то раз он сходил вместе с Рэдицей к вдове советника. Сестра его стирала там белье, а Фэника поддерживал ей компанию. Это было в те времена, когда они отлично уживались друг с другом и Рэдица брала его повсюду с собой.
Он проник в неведомый мир, глубоко взволновавший его. Как это ни странно, Фэнике понравилось то пренебрежение, с которым его приняли в доме у советницы. Это пренебрежение не вызвало в нем отвращения; высокомерность, холодное безразличие были для него свидетельствами той жизни, которой он завидовал. Ему понравился странный запах этого дома, его холодный покой, рассеянный вид, с которым хозяйка дома вошла в прачечную и спросила Рэдицу, что это подле нее за мальчик. Рэдица с гордостью ответила, что это ее брат, но Фэника почувствовал стеснение, слыша слова сестры. Он был всецело на стороне этой барыни, на стороне ее холодности и безразличия.
— А… я так и думала, — сказала скучающим тоном барыня и мимоходом погладила мальчика холодной рукой в веснушках и кольцах.
Фэнике понравилась и ее холодная ласка, как и то, как советница мимоходом сделала замечание Рэдице, обратив ее внимание на то, что полотенца надо мыть как-то особенно. В свои четырнадцать лет Фэника думал, что сытая и беспечная жизнь влечет за собой душевные увечья, отчужденность, равнодушие. Эти моральные последствия не отдаляли его, однако, от подобной жизни: он соглашался принять на себя этот риск.
— Сколько раз я тебе говорила, как это делать!
Эти слова, высокомерно брошенные его сестре, показались ему божественными.
С тех пор Фэника начал мечтать о том, что и у него будет когда-нибудь большой и внушительный дом с высокими воротами, дом, где никто не говорит громко, а главное, никто не говорит того, что думает. Грубоватая искренность дяди Вицу и Рэдицы его раздражала. Ему хотелось видеть вокруг себя людей, которые умели бы со скучающим выражением лица говорить только приятные, пустые слова, лишенные всякой важности, в доме, где за столом говорят так, как он слышал в доме у советницы: «О… вы сегодня очень хорошо выглядите»; «У меня ужасная мигрень, всю ночь была бессонница, болела голова от этого коньяка», «То, что вы говорите, чрезвычайно интересно», — слова, в которых потом ему было бы нелегко уточнить, что именно показалось ему таким интересным.
Фэника уже тогда мечтал о богатой и красивой жене. Но ему хотелось, чтобы первой ее любовью был не он, а кто-то совсем другой… Ему хотелось, чтобы у жены его была до этого сильная страсть, любовь к бедному студенту, и чтобы эта связь закончилась плачевно в силу различия в их положении.
Он мысленно представлял себе такую сцену: отец влюбленной девушки входит в ее комнату, чтобы напомнить ей об обязанностях, вытекающих из ее положения в обществе.
— Ты не можешь выйти замуж за какого-то несуразного студента, за голодранца… Я, конечно, понимаю твои чувства, ведь и я был молод…
И Фэника с восхищением думал о том, как эта девушка из высшего света должна будет подавить в себе любовь, выполняя свой долг.
— Господин Фэника — блестящий молодой человек, — скажет дочери старый отец. — У него большая будущность, и он дал мне понять, что сочтет себя осчастливленным…
В его планах преуспевания в жизни важную роль играла женщина, которая не должна была любить его, но выйти замуж за него из различных соображений.
С восторженной улыбкой на лице он представлял себе свою жену, которая не будет любить его, а только притворяться, что любит, но притворяться изысканно, элегантно и лукаво.
Само собой разумеется, жена должна была обмануть его, изменить… «с моим лучшим другом, с человеком, в которого я больше всего верил», — добавлял Фэника сладострастно, боясь забыть эту решающую подробность.
«Как я мог забыть это?! — в ужасе задавал он себе вопрос. — Она должна изменить мне с моим лучшим другом, а я об этом не должен ничего знать…»
И Фэника охотно добавлял к своим измышлениям всевозможные несчастья — не только по ребяческой наивности, но и из убеждения, что подобные беды являются привилегией людей из высшего общества. Нагромождая таким образом всякие страдания, беды, измены и разводы в своей будущей жизни, Фэника более остро, чем когда-либо, чувствовал, что приближается к желанной цели. Остерегаться же всех этих несчастий означало прозябать и далее, как и все жители его окраины.
Он мысленно представлял себя затем в комнате своей жены, с которой объяснялся вежливо и холодно, не поднимая голоса, как не поднимала его и она, чтобы прийти к заключению, что в интересах детей и их воспитания им лучше продолжать и далее вести совместную жизнь, сохраняя видимость. Он вернется затем в свой кабинет и напишет письмо другу, любовнику жены, заверяя его, что он на него не сердится, а затем пошлет сына немедленно передать это письмо.
…У него будет двое детей, мальчик и девочка; мальчик будет носить очки, а у девочки будет желтый цвет лица и острый нос. Оба будут капризными, нахальными, будут оставлять еду в тарелках и не захотят считаться с советами отца. Он их будет видеть только очень редко и лишь в течение нескольких минут. Будет беседовать с ними мало, раз в неделю, — и то в это время гувернантка будет торопиться забрать их, давая понять, что они опаздывают на спектакль. Мальчик будет учиться плохо, особенно по математике, и Фэнике придется обратиться к родственнику его жены, работнику министерства, с просьбой походатайствовать перед директором гимназии, чтобы мальчику дали переходную отметку. Девочка заболеет плевритом; он вызовет к ней лучших докторов из Австрии, в то время, как жена его и слышать не захочет про болезнь дочери и будет все время кутить и развлекаться, как будто болеет не ее дочка, а какая-то чужая… Когда же девочка вырастет и станет взрослой барышней, она влюбится в молодого человека без всякого положения, а Фэника рассердится, выгонит ее из дому и лишит наследства.
«И ты такая же, как твоя мать, блудливая сука!..» крикнет ей выведенный из себя Фэника.
Возлюбленный его дочери попытается его убедить, а он, Фэника, будет покуривать трубку и со скучающим видом слушать его.
«Молодой человек, сперва постарайтесь сделать карьеру…»
Он мечтал также о том, что влюбится в артистку из кафе-шантана, вульгарную и злую, глупую и развратную, которая заставит его промотать половину его имения.
«Если ты мне не купишь бриллиант, который я видела, брошу тебя, скупец ты этакий».
…И все высшее общество будет говорить о распутной жизни, которую он будет вести:
«Спутался с кафе-шантанной артисткой, которая транжирит все его имущество…»
Из книг и журналов, которых он начитался, Фэника вывел заключение, что люди с видным положением в обществе должны погибнуть в автомобильной катастрофе.
Поэтому и свою смерть он рассматривал под этим углом зрения.
В возрасте 55 лет он погибнет в глупейшей автомобильной катастрофе на пути к Вене. Жена его оденется во все черное, будет громко рыдать, но в глубине души порадуется его смерти. С выражением своего искреннего соболезнования к неутешной вдове придет даже и представитель королевской фамилии.
Но душа Фэники была полна сомнений: сбудутся ли его планы на будущее? Удастся ли ему, на самом деле, погибнуть в 55-летнем возрасте в глупейшей автомобильной катастрофе?
ГЛАВА V
Прозвище Тринадцатитысячника дали ему за упорство, с которым он скрывал свою бедность. Несмотря на то, что у него были две специальности — он был по профессии токарем, но хорошо изучил и дело водителя и некоторое время работал шофером у Фише, фабриканта несгораемых касс, где платили лучше, чем на заводах «Вулкан» и «Базальт», — он зарабатывал мало, с трудом сводил концы с концами и содержал свою мать. Это не мешало ему хвастаться, что он зарабатывает много и живет хорошо. И чем хуже ему жилось, тем больше он хвастался. Таким образом он дошел до тринадцати тысяч лей в месяц. А хвастался он из робости и самолюбия, желая избавиться от неприятных вопросов. Разговоры о бедности ему не нравились, он не любил говорить о заработной плате, которой не хватало и до конца недели.
Он никогда не жаловался, что ему трудно, что жить не на что. Без него достаточно жаловались другие, и он не видел смысла в том, чтобы жаловаться в свою очередь.
«Сонсонел и за меня жалуется. Зачем нам терять обоим время на такое дело? Не будет жаловаться Сонсонел — вот тогда посмотрим…»
Когда приближалась зима, а дров у него не было, он не хватался руками за голову, а с видом превосходства наблюдал за волнениями других, как будто у него сарай был набит дровами еще с лета.
Когда мать его жаловалась, что ей не хватает денег на дрова, Тринадцатитысячник смотрел на нее с удивлением, как на человека, который не отдает себе отчета в том, что говорит.
— А ну-ка, пересчитай еще разок, — совершенно серьезно говорил он, убежденный, что мать не посчитала, как следует.
— Да что их считать да пересчитывать? Думаешь, умножатся?