— Интересно получается, Барышев. Раньше я вдвое больше времени тратил, а теперь досрочно управляюсь. Почему бы это?
— Поворотливый стал, товарищ Груша. И правильно, время военное, иначе нельзя.
— Выходит, по-твоему, я раньше ваньку валял? Филонил? Ты чего плетешь, дурья голова на цыплячьей шее?
— А чего я такого сказал? Ничего особенного, а ты обижаешься. — Барышев поспешно отрабатывал назад; гневить повара опасно, останешься без добавки. — Я к тому, что в мирное время один ритм, а в военное — другой.
— «Мирное», «военное»… У пограничников — всегда военное! Мы на самом острие.
— На острие усидеть трудно, — усмехнулся Барышев. — Ты хотел, вероятно, сказать, что мы на самой передовой линии?
— Во-во. В «яблочко» попал.
— А как на самой передовой линии дело обстоит с завтраком? — спросил, входя на кухню, Ржевский — чистенький, гладко выбритый, сапоги блестят.
Повар торопливо одернул фартук, поправил сбитый на затылок колпак.
— Через тридцать семь минут завтрак будет готов, товарищ старший лейтенант. Сегодня мясо с картофелем, овощной салат, какао. Масло, само собой, согласно норме.
— Хорошо. А почему такая сверхточность — тридцать семь минут?
— Очень даже просто. За полчаса мясо доварится, пять минут потомится в котле, две минуты — полить соусом, помешать, посолить. Проверено.
— Толково. Как рука, Барышев? Болит?
— Не шибко, товарищ старший лейтенант. Заживет.
— Покажи. Разбинтовывать не надо. — Ржевский тонкими пальцами ощупал запястье бойца, кисть вспухла, что ж, естественно; главное, нет воспаления.
— Не дергает?
— Никак нет. Чешется…
— Заживет. После завтрака сходи в медпункт, покажись нашему эскулапу.
— А военфельдшер уже видел, приходил, когда мясо в котел закладывали… Тоже пощупал.
— И что сказал? Ну, чего мнешься!
— Мол, рука еще крепче будет. И ежели кого обнять…
— Сумеешь по-гвардейски. Так?
— Уж это как придется…
В столовой на столах свежие цветы, на окнах чистенькие, отглаженные занавески — Груша стирает. Поправив клеенку на командирском столике, Ржевский вышел на крыльцо, день обещает быть жарким, в небе ни облачка. Что он сулит, этот яркий солнечный день?
У начальника заставы Ржевский застал Данченко, Зимарёв и старшина только что вернулись с границы.
— Ну, как там заклятый соседушко, — спросил Ржевский. — Собирается в гости или удовлетворился полученным?
— Пока затих, — сказал Зимарёв. — Надолго ли — вот вопрос?
— Да, это вопрос вопросов.
— Позабивались в свою крепость, в камышах заховались, пацюки[120], — добавил Данченко. — Сидят тихесенько… Разрешите вернуться на берег, товарищ капитан?
— Ты, замполит, тоже туда собираешься? Подожди.
— Слушаюсь.
Данченко ушел.
— Зачем так официально? — проворчал Зимарёв.
— Хочу быть таким же образцовым командиром, как начальник заставы «Турий Рог». Затянутым в «рюмочку», четким. Завидую, честное слово. Белой завистью.
— Брось болтать, дружище…
Оставаясь вдвоем в неслужебной обстановке, прежде они безжалостно подтрунивали друг над другом, теперь привычное развлечение казалось неуместным, даже кощунственным, поэтому на сей раз очередная веселая пикировка не состоялась, поговорили о событиях истекших суток, после чего Ржевский ушел. Зимарёв начал было писать донесение командованию, но послышалась стрельба, начальник заставы торопливо сгреб со стола бумаги, запер в сейф; на пороге вырос дежурный.
— С чужого берега открыт ружейно-пулеметный огонь.
— Лодки?
— Пока не видно. Только стреляют.
— Не отвечать! Поднять по тревоге взвод поддержки.
Зимарёв поспешил к границе, надеясь, что японцы не попытаются форсировать Тургу — какой смысл лезть на пулеметы в лоб небольшими силами: на что рассчитывают?! Но противник не оправдал надежд начальника заставы, по реке заскользили лодки с солдатами.
На этот раз нарушителям повезло меньше. Артиллеристы сразу же разбили две лодки, остальные повернули вспять. Пограничники встретили Зимарёва радостными возгласами:
— Влепили самураям!
— Врезали — говори, где чешется!
Капитан поблагодарил пограничников и артиллеристов за меткую стрельбу. На заставу он возвращался с замполитом.
— Четко работаем, — радовался Ржевский. — Противник имел возможность оценить нашу оперативность: нарушил границу — получил по шеям. Скольких вояк сегодня командование Квантунской армии недосчитается?
— Точно сказать не могу. Две лодки потопили, кое-кто спасся вплавь, остальные…
— Остальные отправились ракам на пропитание. Отведают раки солдат императора Хирохито!
Оставшись один на один с незаконченным донесением, Зимарёв задумался: что же все-таки означает сегодняшний инцидент? Японцы упорно лезут на заставу, несут потери. Зачем? Удар превосходящими силами понятен, но бросать в огонь роту…
…Послышался топот копыт, вбежал пограничник из группы, охранявшей правый фланг участка.
— Товарищ капитан! Бандгруппа! Прорвалась с боем на нашу территорию.
Зимарёв стукнул кулаком по столу: вот оно! Схватил со стола портупею с пистолетом и шашкой. Щелкнул замок сейфа, мягко закрылась дверца — донесение осталось недопи-санным.
На рассвете отряд Горчакова скрытно вышел к границе и, спустившись к берегу, начал переправу через Тургу. Коней вели в поводу, реку форсировали вплавь, волоча надувные плотики с боеприпасами и снаряжением. По совету Маеда Сигеру Горчаков приказал Господину Хо двигаться в авангарде и вскоре мысленно поблагодарил капитана за осмотрительность — с сопки ударил пулемет.
— Засада!
Пулеметные строчки прошивали вспененную воду, вниз по течению плыли трупы, билась в конвульсиях раненая лошадь, продырявленный пулями, затонул плотик, груз едва успели спасти. Густой туман над сонной водой предотвратил катастрофу: пограничники вели дружный, но неприцельный огонь. Нарушители бросились назад; Горчаков приказал Лахно проследовать восточнее, форсировать реку и ударить пограничникам во фланг. Лахно исчез, вскоре на противоположном берегу послышалась беспорядочная стрельба.
— Хорсё, — резюмировал Маеда Сигеру. — Очинно хорсё. Теперь Господина Хо пусть отврекает борсевиков западнее, ниже по течению. А мы проскочим…
Японец был прав, ядру отряда удалось форсировать реку без потерь, благополучно достичь берега. На флангах гремело и грохотало, но Горчаков в бой не ввязывался: нужно как можно скорее забиться в тайгу, уйти подальше от границы, оторваться от преследования и приступить к выполнению задания. Начало удачное, если даже людей Лахно и хунхузов истребят целиком, дело сделано, отряд прорвался через границу.
«Началось недурно, — думал Горчаков, ведя коня в поводу, смахивая с лица липкую паутину. — Лахно и хунхузов, конечно, уничтожат, но выиграно время, пограничники не сразу сообразят, что их провели, а когда опомнятся — поздно, не догонят. Тайга — океан, в ней легко затеряться».
Горчаков подозвал Мохова.
— Уходим, Арсений Николаевич.
— А остальные?
— Кто живой останется, догонит.
Мохов сердито дернул вислый ус.
— Стал быть, кинем? Не по-казацки это.
— Выполняйте приказ!
Брели густой тайгой, сквозь дебри, бурелом, отыскивали затравевшие тропки; коней вели в поводу. Впереди братовья Зыковы, Ефрем здешние места знал, вел уверенно, его высокая фигура мелькала в зарослях. «Этот не подведет, — думал Горчаков. — Надежный мужик, умеет Мохов подбирать помощников. Зыковы — таежники, выросли в лесу, молились колесу[121], с такими в тайге не пропадешь».
Ефрем шагал широко, безошибочно угадывал крытую высокой травой звериную тропу, братовья тоже не бездельничали: озорной Савка продирался сквозь чащобу с боевым охранением, младшенький Венка замыкал цепочку. Часто ложился, прикладывал заволосатевшее ухо к земле: не догоняют ли пограничники? Время от времени бежал к Горчакову, докладывал, запинаясь:
— Так что не слыхать. Тихо.
Переводчик Лещинский, бледный, невыспавшийся, с красными, воспаленными веками, негромко спросил:
— Сергей Александрович, нас будут преследовать?
— Все в руках божьих, — вздохнул Горчаков. — Советские пограничники упорны и настойчивы, вцепляются в добычу, как терьер в крысу. Будем уповать на удачу.
— Значит, существует реальная опасность?
— Советская земля для нас терра инкогнита[122], здесь может случиться все что угодно. Нет гарантии, что мы не нарвемся на пограничный пост, на дот. Если это произойдет, я не поручусь за вашу жизнь, милый юноша.
— Но… но это же неоправданный риск! Почему вы согласились?
— Таскать из огня каштаны для других? Ничего не поделаешь, милый птенчик. Мы, как говорили наши пращуры, всего-навсего служилые людишки, служим, выполняем чьи-то приказы. Так уж устроен этот лучший из миров.
— Допустим, вы правы. Но освобождение поруганной родины от коммунистов — кровное дело русских. Неужели очищать Россию придется с помощью варягов — немцев, японцев?!
— Самим не справиться. Снимите-ка розовые очки, господин переводчик! — вскипел Горчаков. Мальчишка! В голове — яичница. Вообразил себя спасителем России, ягненок!
— Полагаете, — Лещинский по-детски оттопырил губы, — что я рассуждаю как гимназист? Ошибаетесь. Я…
— Вы, птенец, разумеется, оказались в нашей приятной компании добровольно, по зову сердца, по велению души. Принесли вашу драгоценную жизнь на алтарь отечества, пошли на подвиг во имя потерянной и поруганной родины?! Прекраснодушие, самопожертвование… Красивые слова! А известно ли вам, что ничего святого на свете нет, что политика — а мы с вами имеем к ней некоторое отношение — грязнее нечищеного нужника?
— Но…
— Достаточно, господин переводчик. Сейчас не время для дискуссий. Перестаньте хныкать и сопливиться, как девчонка. Знал бы, что вы такой хлюпик…