— В поход собрался, Аника-воин? С двумя пистолетами?
— Оружие раздобудем! Навестим полицейский участок, полицаев к ногтю — и на озеро.
— Здорово придумал! Ай да Петухов!
— Не нравится? Тогда обезоружим патрулей…
— Хватит, авантюрист несчастный. Достаточно.
— Не романтик ты, старшина. Нет, не романтик. А ты, Пишка, почему отмалчиваешься?
— Я человек военный. Прикажет командир, сделаю. Хорошо бы, конечно, такой змеюшник разворошить, только силенок у нас маловато, пропадем ни за грош. А ежели к своим доберемся, эти сведения командованию сгодятся.
— Правильно, — поддержал проводника Данченко. — Некоторые шибко храбрые товарищи поступают по-козлиному: сперва шагнут, а потом подумают: не зря ли?
Петухов покраснел:
— Пусть я козел. Но есть еще ослы…
— Прекратить! — рявкнул, забывшись, Данченко.
Доктор оторопело заморгал.
— Ну и бас! Протодьяконский. Вам, милейший, в соборе петь.
В назначенное время приехал Чен, привез цивильное. Пограничники переоделись. Данченко с трудом натянул куртку, руки высовывались из рукавов чуть не до локтей. Петухов, несмотря на уговоры товарищей и протесты Чена, расставаться с обмундированием не захотел, поверх свитера надел гимнастерку.
— С формой не расстанусь; хоть сопливое, да мое. Привык. Я военнослужащий, рядовой пограничных войск СССР, и военную форму, выданную мне по приказу наркома, снять не имею права.
— Зачем ты так, Кинстинтин? Мы с Петюшкой тоже солдаты. Сейчас полезней прикинуться гражданским, местным жителем.
— Похож ты на местного! Вылитый китаец.
— Тут всякие народы живут. И все же лучше переодеться. Военная хитрость. Верно, старшина?
Данченко не ответил.
Лещинскому эта полемика казалась смешной: нашли о чем спорить? Таня принесла с кухни большой рюкзак.
— Тут продукты, чай в термосе. В пути пригодится.
— Харчишки в дороге — первое дело, — сказал Говорухин. — Спасибо, сестренка.
— Пора уходить, — распорядился Чен. — Вы, Григорий Самойлович, останьтесь, вас могут увидеть.
— Помилуйте! Сейчас же глубокая ночь.
— Так будет лучше.
Попрощавшись с доктором, пограничники и Лещинский подошли к Тане, девушка лукаво улыбнулась.
— Расставание откладывается, я провожу вас.
— Таня поедет с нами, — пояснил Чен. — Вывезем вас из города, тогда и простимся.
— А дедушка не возражает? — спросил Лещинский.
Таня погрозила ему пальцем:
— Я уже взрослая, Стасик.
— Григорий Самойлович знает, — добавил Чен. — Мы обо всем условились заранее.
— Совершенно справедливо. Сожалею, друзья, что не удосужился проверить ваши зубы. Возможно, кому-нибудь необходимо поставить пломбочку, кабинет у меня первоклассный, новейшее, самое совершенное оборудование, а мы им не воспользовались. Запамятовал, совсем упустил из вида.
— Что вы, что вы, Григорий Самойлович! — комично ужаснулся Петухов. — Я от одной бормашины в обморок падаю, не говоря уже о прочих инструментах…
На улице ни души, беглецы забрались в затянутый брезентом кузов небольшого грузовика. Чен сел за руль, рядом примостилась Таня.
— Прощай, Приятный Уголок, — сказал Петухов. — Начинаем новую жизнь.
— Начни-ка ее с поиска гвоздя, — попросил Данченко. — Надо в брезенте дырки проколоть.
— Попробуйте этим. — Лещинский протянул маленький перочинный ножик.
— Никак лезвие не вытащу. Игрушечный, что ли?
— Для ногтей. Ножницы, пилочка… Позвольте…
— Неужели маникюр делаешь? — Петухов прорезал брезент над кабиной и бортами. — Ну и фрукт!
— Руки мужчины должны содержаться в порядке. Так принято в цивилизованном обществе.
— Вот оно что. На фронте я как-то об этом не думал…
Чен вел машину уверенно, плавно наращивал скорость; Таня ерзала на сиденье, высматривая полицейских, — не дай бог, остановят. За себя она не боялась, страшно подумать, что ожидает пограничников. И Стасику несдобровать. Судьба Чена девушку не тревожила — дедушкин пациент ловок, пронырлив, у него большие связи. Выкрутится. Чен, однако, нервничал, часто поглядывал в зеркальце — не догоняет ли полицейский автомобиль. Чен страшился не за себя — в случае неудачи за него ответят старенькая мать, жена, малыши. Японцы не пощадят даже новорожденного. Но дорога была пустынной, лишь изредка встречались повозки — огородники везли на базар рис и лук. Фары высвечивали голые, ощетинившиеся редкой стерней поля — бобы и горох давно убраны. Порой снопы света выхватывали из темноты крытые фуры[221], рядом, устало понурив рогатые головы, размеренно жевали жвачку волы. Стреноженные кони, потряхивая спутанными гривами, подбирали мягкими, порепавшими[222] губами с земли вялые стебли пожухлой травы.
Когда вспыхивал свет фар, кони беспокойно прядали ушами, волы свое монотонное занятие не прерывали.
Миновали пригородный поселок, впереди ярко светились окна контрольно-пропускного пункта. Вооруженные полицейские проводили грузовик щупающими взглядами. Усилием воли Чен заставил себя не увеличивать скорость. Полицейские встречались и позже; на пересечении дорог мимо метеором пронесся жандарм-мотоциклист. Обогнав грузовик, он сбавил скорость, Данченко достал пистолет, Чен напрягся, пригнулся к рулю — сейчас начнется! Петухов облизнул обветренные губы, но ничего не произошло, мотоциклист, прибавив газу, исчез в темноте.
Чен взглянул на часы: в девяти километрах жандармский пост, там нужно свернуть с магистрали на узкое, выщербленное шоссе, потом на тракт.
— Далеко еще, Чен?
— Замерзла, Таня? Потерпи. Проедем жандармский пост, минуем небольшой городишко, свернем в деревню Линь Фу, проедем еще немножко и высадим ваших друзей. Дальше они пойдут сами.
Возле предупредительного знака Чен затормозил, приподнял брезент.
— Подъезжаем к жандармскому посту. Пожалуйста, не разговаривайте и ни в коем случае не выходите из машины, чего бы ни случилось.
Грузовик покатился дальше, скорость Чен не набирал, придерживаясь указанной в дорожном знаке. Справа возникло строение, напоминающее поставленные друг на друга сдвинутые игрушечные кубики, стеклянные стенки верхнего ярко светились. На крыльце толпились жандармы в стальных шлемах, кривоногий унтер-офицер что-то крикнул, стоявший на перекрестке регулировщик поднял жезл с красным кружком.
Подрулив к обочине, Чен выключил зажигание, поспешно вышел из машины, достал бумажник. Оттопырив лягушачью губу с чахлой растительностью, унтер дотошно просматривал документы, подозрительно косясь на шофера. Двое жандармов подошли к грузовику, увидев Таню, ухмыльнулись. Подталкивая друг друга локтями, они бесцеремонно разглядывали девушку, Таня отвернулась. Третий жандарм обогнул грузовик, поставил ногу на порожек, ухватился за задний борт, взял полу брезента, собираясь ее откинуть, но, услышав смех товарищей, застыл в неудобной позе, не подозревая, что жизнь его исчисляется секундами, — загляни японец в кузов, пистолетный выстрел в упор разнесет ему череп. Любопытство заставило пренебречь служебными обязанностями, выпустив брезент, жандарм присоединился к остальным, так и не узнав, что находился на волосок от смерти.
Унтер между тем закончил проверку, но документы водителю не возвратил. Угодливо кланяясь, Чен протянул припасенную заранее ассигнацию, унтер осветил ее фонариком, сунул в карман и царственным жестом протянул китайцу права, цыкнув на сгрудившихся у кабины жандармов. Низко поклонившись, бормоча слова благодарности, Чен сел за руль, унтер, небрежно козырнув, незаметно сделал знак малорослому, похожему на гнома жандарму.
— Все в порядке. Можете ехать.
Приклеив угодливую улыбку, славословя великодушие японца, Чен включил двигатель, не заметив, как гном на мгновение задержался у заднего колеса. Машина плавно тронулась с места, пассажиры в кузове облегченно вздохнули, но раздался громкий хлопок и грузовик накренился на бок.
— Баллон!
Водитель затормозил. Этого не хватало! Чен не удивился: японские жандармы и китайская дорожная полиция — мастера на подобные штуки. Любыми способами, любыми средствами задерживают проезжих шоферов, вымогают деньги. Теперь «зелененькой» не отделаешься, присосались пиявки!
Петухов сразу понял, что произошло.
— Вот так номер, чтоб ты помер, — колесо просадили! Угораздило на железку напороться.
— Действовать по обстановке, предупредил Данченко. — Спокойно!
— Ничего страшного. Чен поставит запаску. Пять минут — и вся любовь.
Запасного колеса не оказалось, достав из-под сиденья насос, Чен накачивал порванную камеру. Гогочущие жандармы направились к грузовику, но появился начальник поста в шинели с меховым воротником, с блестящей парадной саблей.
Унтер, вытянувшись в струнку, доложил о случившемся, умолчав о шутке, которую сыграл с шофером. Офицер надменно глядел поверх плоской унтерской фуражки, стекла роговых очков грозно поблескивали: жандармы тотчас стали серьезными, унтер, желая развлечь начальство, вкрадчиво сообщил, что в машине находится юная красотка европейка. Жиденькие бровки-гусенички офицера поползли вверх.
— Красавица управляет грузовиком? Что вы мелете, Синдо!
— Девушка всего лишь пассажирка, господин лейтенант. Машина принадлежит какому-то китайцу.
Изнывающий от скуки офицер смягчился:
— Проводите ее ко мне. А грязного змеееда допросите.
— Будет исполнено. Осмелюсь доложить, господин лейтенант, автомобиль задержали сами боги, — как нарочно, лопнула шина.
— Счастливое стечение обстоятельств, — снизошел до полуулыбки заинтригованный офицер.
Довольный унтер поспешил к грузовику.
— Самурай сюда правится, — доложил Говорухин.
Данченко приник к отверстию в пологе.
— Петухов, наблюдай в своем секторе, Станислав, предупредите Чена.
Не обращая внимания на возившегося с насосом шофера, унтер подошел к кабине, отворил дверцу.