— После уроков останемся — проведем сбор об истории нашего крейсера.
Не успел замереть в коридоре звонок, как Генка, спросив разрешения, выскочил из класса. Буквально через минуту он вернулся с Журавлевым.
Мы, еще ни о чем не догадываясь, ждали, что вот сейчас откроется дверь и к нам войдет живой авроровец и морской форме. Тем временем Дмитрий Петрович прошел к столу и произнес густым басом:
— Привет юным морякам от ветерана Балтийского флота.
Неужели наш директор и есть тот самый матрос с «Авроры»? Ну и Синицын, ну и проныра! Я обиженно посмотрел на сияющего боцмана: не мог уж мне открыть тайну.
Мы приготовились услышать от Дмитрия Петровича интересный рассказ об «Авроре», о моряках-балтийцах. Но после приветствия он нахмурил свои лохматые черные брови и спросил:
— Кто командир «Авроры»?
Я вышел из-за парты и встал по стойке «смирно».
— Это что же получается? — загремел, как репродуктор на площади, Журавлев. — Форменное безобразие, товарищ Морозов! Глядел я сейчас на ваше черепашье движение и сгорал от стыда. Куда ты ведешь «Аврору»?
— В бухту Победы — Братск, — пролепетал я, готовый провалиться сквозь пол.
— Не похоже. В бухту лентяев ведешь ты свой экипаж. Краснознаменная «Аврора» замыкает флотилию.
— Эскадру, — поправил я ветерана флота.
— Эскадру? — приподнял свои брови Дмитрий Петрович. — У вас что же, корабли разных баз?
— Нет, одной школы.
— А раз одной школы, значит флотилия, — победоносно посмотрел на нас Журавлев. — Может, я забыл, боцман?
— Нет, — выдохнул Генка. — Это мы тут не подумали.
— А где у вас атрибуты крейсера?
— Какие?
— Обыкновенные. Чтобы все знали, с какого вы корабля. Взяли бы да нарисовали «Аврору», приклеили на дверях, каждому прикололи бы значок, раз бескозырок у вас нет. А то, значит, никому ничего об этом, подпольно. А топите «Аврору» на глазах у всей школы. Ее японцы хотели потопить в Цусимском бою. Ничего у них не получилось. Хотя у них было девять крейсеров, а у наших только два. Дали им русские прикурить.
— А вы тоже воевали тогда? — спросила Тарелкина.
— Нет. Я в тот год только на свет появился, — уже мягче проговорил директор. — Да ты садись, Морозов.
Думая, что его гнев прошел, я спросил:
— Расскажите нам про «Аврору».
— А я про что же вам рассказываю? — снова нахмурился Журавлев. — Вы хоть знаете, что такое «Аврора»?
— Предположим, — насмешливо произнес Грачев, — у древних римлян — богиня утренней зари.
— Ну-ну, — в тон ему сказал директор.
— Ее изображали на носу корабля в виде красивой женщины, — тоном учителя объяснил Вовка.
— А древние греки изображали Аврору крылатой женщиной, выезжающей на колеснице из океана, — дополнила его Тарелкина.
— Ну, может быть, так у вас в истории написано, — согласился директор. — Только я вас про другую, русскую «Аврору» спрашиваю. Больше ста лет назад был у нас на Камчатке фрегат «Аврора», трехмачтовый парусник. Напала тогда на Петропавловский порт англо-французская эскадра. Но наши моряки разбили ее. Особенно прославилась в этом бою «Аврора». Вот в честь ее и присвоили это имя новому крейсеру, который построили в бывшей русской столице Петербурге шестьдесят лет назад. У вас хоть фотография крейсера есть? — повернулся он к боцману.
— Есть. Морозов, подай!
Я достал из портфеля вахтенный журнал, в котором лежало несколько вырезок с изображением «Авроры».
Дмитрий Петрович, взглянув на картинки, как-то странно улыбнулся, достал платок, шумно высморкался и, показывая нам фотографию из «Огонька», сказал:
— Вот она, красавица.
В этот вечер мы узнали, что «Аврору» спустили со стапелей Балтийского судостроительного завода в 1903 году. В то время это был самый быстроходный крейсер, он давал двадцать узлов в час. По огневой мощи ему тоже не было равных. Он мог одновременно стрелять из восьми шестидюймовых орудий, из двадцати четырех трехдюймовых, из полуторадюймовых и еще выпустить по врагу сразу три торпеды. На крейсере была установлена самая мощная радиостанция, которая в октябре 1917 года по приказу Ленина передала на весь мир первые законы Советского правительства о Мире и Земле.
Мы попросили Дмитрия Петровича поподробнее рассказать об историческом залпе по Зимнему дворцу.
— Залп по дворцу? — удивился наш гость. — Не помню такого.
— Ну как же? — разочарованно сказал класс. А я положил перед Журавлевым репродукцию с картины художника Дудника, которая называлась «Залп «Авроры». На ней нарисовано большое окно. К темному стеклу прижался бородатый солдат с винтовкой. Он смотрит на Зимний. Туда же смотрит Ленин и другие люди.
— Это, ребятки, фантазия художника, — сказал Дмитрий Петрович. — Залпа не было. А дело было вот как…
Слушая директора, я представлял себе очень ясно хмурое небо над Невой, моросящий дождик, разведенные мосты и притаившийся Зимний дворец, где спрятались министры Временного правительства и их главнокомандующий Керенский.
— Между прочим, — улыбаясь, заметил Дмитрий Петрович, — этот Керенский родился тоже в Симбирске и даже учился в той же гимназии, где и Владимир Ильич. И вот однажды под Новый год пришли Керенские на елку к Ульяновым, а будущий премьер-министр нарядился девочкой. Это он уже тогда репетировал свою позорную роль. Вы, может быть, уже знаете, что Керенский убежал из Зимнего в женском платье… Но это между прочим. Так вот, по приказу Владимира Ильича привели мы свою «Аврору» к Николаевскому мосту.
— А вы тоже? — уточнила Тарелкина.
— Факт, тут уж я был в полной форме юнги.
— Расскажите, как попали на «Аврору», — понеслось со всех сторон.
— После июльского расстрела остался я сиротой, бродягой. Было мне столько лет, сколько вам теперь. Жил я на Васильевском острове, в поселке судостроительного завода. Там в ту пору ремонтировалась «Аврора». Ну, а мы, мальчишки, день-деньской пропадали на верфи, и на корабль нас пускали как своих. Ну, кому гайку подашь, кому ключ поднесешь, а по утрам матросы из комитета посылали меня за газетами. Тут узнали они про мою беду и попросили Белышева зачислить меня в экипаж. Пошел он к командиру, а тот ни в какую. Ну, тогда судовой комитет сам решил взять меня юнгой. Достали где-то робу, бушлат, бескозырку по размеру, и стал я заправским моряком.
Так вот, подошли мы к Николаевскому мосту, теперь он называется мостом лейтенанта Шмидта. Да, а там юнкера — барские сынки орудуют, развели его, чтобы, значит, рабочие отряды не могли подойти с Васильевского острова к Зимнему дворцу. Направили на них наши бомбардиры одну носовую трехдюймовку и пару пулеметов — они, как зайцы, врассыпную. Навели мы мост, арестовали юнкеров, ждем дальнейших приказов. Вечером вызвали в штаб нашего старшего артиллериста. Там ему сказали, что Керенскому послали ультиматум, требование такое, чтоб он безо всякого якова сдался. Если временные не выполнят этот ультиматум, по Зимнему откроют огонь орудия кораблей и Петропавловской крепости. Спросил у наших комендоров, может ли «Аврора» стрелять по дворцу прямой наводкой. Они ответили: может. Ну, тогда ждите сигнального выстрела с Петропавловской крепости и дайте по Зимнему один холостой выстрел. А если это не подействует и Керенский не сдастся — откройте боевую стрельбу.
Ждем сигнала час, другой. Уже совсем стемнело. Все отряды Красной гвардии и моряков прошли ко дворцу, окружили его. Потом оттуда донеслась оружейная и пулеметная стрельба. Ну, думаем, сейчас начнется. Комендоры застыли у орудий. Наконец с крепости раздался сигнальный выстрел. И тут наш комендор Евдоким Огнев как грохнул холостым снарядом из носовой шестидюймовки!
Прошло несколько минут, слышим — возле дворца перестрелка еще сильнее. Это наши пошли на штурм. А мы ждем. Еще через час, полтора прибегает в кают-компанию радист и говорит, что из штаба получен приказ приготовиться к боевой стрельбе, а то штурм может затянуться до утра. Приказ-то мы получили, а стрелять по Зимнему не очень хотелось. Мы, матросы, хоть и были серыми людьми, но красоту понимали. Дорог нам был тот дворец, не потому что в нем цари жили, а теперь продажные министры засели. Их мы выгоним, а дворец, этот замечательный памятник русских мастеров, и бесценная картинная галерея были нам дороги. К нашему счастью, «Аврора» так и не получила приказа открыть огонь. Говорят, что юнкеров и министров перепугал холостой выстрел, а наших он так подбодрил, что они со стороны Дворцовой площади ворвались во дворец и арестовали Временное правительство.
Вот как было дело с историческим выстрелом «Авроры», — закончил рассказ Дмитрий Петрович.
— А потом что было с вами? — спросил Миша Саблин.
— Лично со мной ничего особенного. Однажды я с отрядом пришел охранять Смольный, там меня увидел Феликс Эдмундович Дзержинский. Слышали о таком?
— Слышали. Знаем. Он был председателем ВЧК. Железный Феликс! — нестройно, но дружно ответил отряд.
— Расспросил он меня про житье-бытье и сказал, что война — дело не детское, что контрреволюцию взрослые большевики разгромят сами, а мне посоветовал пойти учиться в школу. Чтобы потом я стал не только преданным, но и грамотным и чтоб я умел строить новую жизнь.
— А вы?
— А я сказал, что пока нет приказа идти в школу, и не послушался Дзержинского. Потом с продотрядом поехал я на Дон — хлеб отбирать у богатых кулаков и отправлять голодающим городам. Заболел там тифом. Выздоровел, добрался до Москвы. Разыскал в Кремле Феликса Эдмундовича, попросил у него билет до Питера, а он отправил меня в детскую коммуну, оттуда поступил я в Тимирязевскую академию. Вот так и стал балтийский матрос Журавлев землепашцем.
— А как же «Аврора»? — опросила Лена.
— Ничего «Аврора». Без меня не погибла. Обороняла Петроград от белых, потом ее сделали учебным кораблем, первой академией советских морских офицеров. А когда исполнилось десять лет Октябрьской революции, «Аврору» наградили орденом боевого Красного Знамени.
— А в Великой Отечественной войне она тоже участвовала?