— Так он же все поморозит, — испугался я.
— Да нет, — успокоил меня старик, — озимым он не страшен.
— А как же наш сад совхозный? Он только-только зацвел!
— Для сада такой мороз самый вредный, да еще ветерок тянет, — озабоченно произнес Тарелкин. — Помню, году в двадцать втором…
— Что делать-то, дедушка? — перебил я старого партизана.
— Беги, милый, скорее в контору. Предупредить надо, — распорядился Терентий Захарович.
— Да там никого нет, — сказал Генка. — Все в поле на сев уехали.
— А что если мы сделаем, пионеры, дедушка? — спросил я.
— Дело говоришь, хлопец. Давай дуй что есть духу на усадьбу, подымай всю свою пионерию, берите по охапке соломы — и к саду. Поджигайте солому со стороны ветра. Дымом окуривайте.
— Лечу!
И я пустился бежать.
— Сенька! Сенька! — закричал мне вслед Синицын. — Пришли лошадь или велосипед — дедушку подвезти!
Я бежал так быстро, что ветер выжимал из моих глаз слезы и свистел в ушах. Скоро ли усадьба? Когда мы смотрели в бинокль, она была рядом, рукой подать, а вот бежать до нее очень далеко. Даже когда я бежал на кроссе прошлой осенью, у меня так не колотилось сердце и не пересыхало во рту. Не раз мне хотелось сесть или лечь и отдышаться, но я говорил себе:
— Нельзя, капитан. Прибавь скорость.
Я спустился с пригорка, пробежал мимо больницы, впереди показалась контора. Там, на втором этаже, диспетчерская и радиоузел, где работает наш вожатый. Только бы он был там, только бы он не ушел обедать. Нет, сегодня Коля будет сидеть до ночи, ведь он держит связь со всеми тракторными бригадами. Вот она, диспетчерская. На двери табличка «Посторонним вход воспрещен». Какой же я посторонний? Я разведчик, у меня важное донесение, не про ландыши.
Коля сидит у рации, на голове у него наушники.
— Коля! Мороз! Сад погибнет! — изо всех сил трясу я его за плечо.
Он поворачивает ко мне сердитое лицо.
— Мороз! — докладываю коротко и валюсь на стул.
— Кто тебе сказал? — тревожно смотрит на меня радист.
— Дедушка Терентий. Тарелкин. Надо солому скорое зажигать…
Попов включает радиоприемник и смотрит на часы. Потом он подбегает к стене, на которой висит барометр. Стрелка барометра дергается, пытаясь оторваться от слова «ясно». Разгорается зеленый глазок радиоприемника, и мы слышим размеренный голос диктора; «…местами понижение температуры до минус трех-пяти градусов… Мы передавали сводку гидрометбюро».
Коля выключает радиоприемник, садится к микрофону и, жестом приказав мне молчать, громко говорит:
— Внимание! Говорит радиоузел совхоза. Всем пионерам дружины имени Павлика Морозова. Всем экипажам кораблей флотилии Разведка крейсера «Аврора» сообщила: ожидаются заморозки до минус пяти градусов. Приказываю: всем захватить по охапке соломы и бежать к саду…
Потом Коля выключает передатчик и поворачивается ко мне.
— Беги скорее к садовнику, он ничего не знает.
— Есть, адмирал, — кричу я от двери и, вспомнив про Генку и старика, прошу: — Пошли в степь подводу — дедушка заболел.
Из репродуктора во дворе раздается Колин голос. Коля повторяет свой приказ. Значит, во всех домах и в школе пионеры слышат его. Конечно, слышат. Вон Пашка Лисицын бежит с пучком такой же рыжей соломы, как его чуб. Наперерез ему мчится Грачев. Он о чем-то спрашивает Пашку, тот кивает головой, и Вовка скрывается за конюшней. То справа, то слева открываются калитки, из них, как заведенные, выскакивают ребята. А вон целая гурьба бежит со спортплощадки.
Вслед за Вовкой я сгребаю солому за конюшней и через огороды лечу к саду. Он у нас совсем молодой, намного моложе меня. И он первый раз так сильно и красиво зацвел. Никто из нас не сломал ни одной ветки. Неужели мы дадим морозу погубить цвет?
Нет! Мы перетаскаем весь стог, весь день и всю ночь будем окуривать сад горьким, но теплым дымом. Только надо правильно окуривать деревья, надо найти садовника. Тарелкин говорил: заходить с подветренной стороны. Ну да, чтобы ветер гнал дым на деревья. Солома лезет за воротник, колет шею, щекочет нос. Вот, наконец, и сад. Я бросаю свою охапку и зову остальных:
— Сюда! Ко мне!
Остановившемуся Лисицыну приказываю:
— На всех парах жми к будке садовника, скажи ему про мороз.
— Есть, капитан!
Но Пашка не успевает поднять пары: между рядами яблонь появляется высокая и прямая, как мачта, фигура садовника. Я подбегаю к нему и торопливо говорю о морозе, о приказе Коли Попова по флотилии, о соломе.
— Молодцы, ребятки, — одобряет наши действия садовник. — Зажигайте.
Скоро уже над садом плывет едкий голубоватый дым. В его густых клубах, как в вате, прячутся нежные лепестки яблоневого цвета. А мы, чумазые и веселые, подставив ветру спины, громко поем:
Пусть ветер,
ветер,
ветер,
ветер кружится…
В дорогу, красный следопыт!
На остров Подвига,
На берег Мужества,
На мыс Героев наш путь лежит!
Когда мы возвращаемся в поселок и говорим о том, как здорово будет в августе не только смотреть на яблоки, но и есть, Лена говорит:
— Теперь, Сеня, тебе обязательно присвоят звание красного следопыта.
— Почему только мне, а Генке?
— Ему-то за что? — удивляется Грачев. — Пришел самый последний, солому не принес.
Я рассказываю ребятам, как произошла вся эта история, а встретивший нас Коля Попов сообщает:
— Я уже повесил над вашей «Авророй» звездочку и передвинул корабль вперед еще на сто миль.
— Удивил, — небрежно произносит Вовка. — Да им за такой подвиг самое малое медаль надо дать.
— Ну медаль, не медаль, — говорит Коля, — а ценный подарок, я думаю, дадут.
— Нет, — стоит на своем Грачев. — Будь моя власть, я бы наградил их медалью.
Кто бы мог подумать тогда, что желание Дипломата исполнится и совсем скоро.
Так держать!
Вы, наверно, тоже заметили, что перед праздниками всегда получается головоломка, потому что все самое важное откладывается на последний день. Вдруг выясняется, что необходимо оформить фотомонтаж, что в почтовом ящике стенгазеты нет ни одной заметки, что традиционный сбор тоже не проведен, потому что докладчик сидит сложа руки и ждет, когда ему принесут прошлогоднюю первомайскую газету.
Так было и на этот раз. У нас получился не сбор, а битва при Ватерлоо. Правда, стреляли мы друг в друга, в основном, языком — спорили и острили. Я уже подумал, что все это может кончиться ничем и мы разойдемся, как в море корабли, но слова «море» и «корабль» тут же заставили меня вспомнить, что я являюсь капитаном. Тогда я решил воспользоваться властью и приказал Синицыну:
— Боцман, построить команду на палубе!
— Но у нас сбор, — попыталась возразить Лена. — Это несправедливо!
— Разговорчики! — небрежно бросил Генка и скомандовал: — Встать! Смирно! Товарищ командир, экипаж «Авроры» построен!
Не отдавая команды «вольно», я сразу перешел в атаку.
— Рулевой Тарелкина, где фотомонтаж?
— У нас все готово. Осталось наклеить и надписи сделать.
— Когда повесите?
— Завтра.
— Механик Саблин, где стенгазета?
— Да у меня передовая есть из календаря…
— Не годится, — перебил я Мишу. — Напиши про наш поход.
— Уже писали к ленинским дням.
— Еще напиши. Возьми у меня вахтенный журнал. Там все есть.
— Ладно, — неохотно согласился Саблин. — Еще я написал про сад, вырезал из «Крокодила» карикатуру и еще сочинил стихотворение.
— Какое стихотворение?
— Про Фиделя Кастро, — смутился Миша.
То, что наш тихоня Саблин пишет стихи, мы знали давно. Но раньше он сочинял про степь, про лес, про небо, а теперь — про Фиделя Кастро. Это интересно.
— Читай! — приказал я.
Миша достал из кармана тетрадные листы, развернул их и начал читать:
Наш друг и брат! Как хорошо, что к Маю
Приехал ты в Советскую Отчизну.
Теперь мы твердо знаем,
Что вы идете к коммунизму.
Так приезжай, Фидель, в наши станицы,
Посмотришь, как цветет советский край.
Подарим мы тебе отличную пшеницу,
Которая дает богатый урожай.
Пускай ее посеют ваши парни,
И пусть она созреет в добрый час.
И хлеб народ получит из пекарни,
И добрым словом вспомнит нас.
Еще, Фидель, мы очень бы просили,
Чтобы от нас, отважных и умелых,
От пионеров Ленинской России,
Ты передал привет кубинским пионерам.
— Вот и все, — закончил Саблин, пряча листки в карман.
— Ну как? — спросил я у экипажа.
— Здорово! — единодушно сказала команда.
— Поместим в газете и пошлем товарищу Фиделю Кастро, — уточнил Генка.
После чтения стихотворения я разрешил всем сесть, и мы начали обсуждать, как пойдем послезавтра на первомайскую демонстрацию. Кем быть, мы решили сразу — космонавтами и кубинцами. Но вот кого сделать Гагариным и кого Фиделем? Ленка рассмешила всех. Она предложила поручить роль Юрия Гагарина Светке Киреевой! И почему бы вы думали? Только потому, что Светкин папа был майором авиации и служил когда-то в одной части с космонавтом номер один.
Ну, конечно, ее предложение с треском провалилось. Хотели выдвинуть меня. Но тут же отказались: во-первых, для Гагарина я очень толстый, и меня будет тяжело нести в ракете, во-вторых, шахматами я интересуюсь больше, чем полетом в космос, и, в-третьих, нельзя же все главные общественные нагрузки отдавать одному человеку.
— Меня, — услышал я жаркий шепот своего друга. — Выдвинь меня.
Лицо у Генки было почти такое же красное, как галстук, а глаза светились, как у нашего Мурзика, когда он смотрит на мясо или колбасу. «А почему бы, на самом деле, не Синицына?» — подумал я, вспомнив, что в тот апрельский день он первым прибежал в школу и сообщил о полете космического корабля «Восток» вокруг Земли. И потом, надо честно сказ