ать, наш боцман, хотя и любит море, главным для себя считает космос. Не на словах, а на деле. Недавно он признался мне, что хочет после первомайской демонстрации запустить в небо ракету, ту самую, которую смастерил с дядей. Правда, я мало верил в то, что она полетит; ведь все предыдущие его ракеты, а их было, чтоб не соврать, штук двадцать — отказались взлетать. Из чего только Генка не мастерил их: из бронзовых и латунных труб, из кровельного железа, даже одну деревянную сделал… Заправлял он ракеты то керосином, то бензином, то какой-то селитрой, даже охотничьим порохом. Но все было напрасно.
— У меня скафандр… настоящий, — теребил меня Генка.
Я постучал крышкой парты и, когда все утихли и обратили на меня внимание, предложил:
— Гагариным выберем Синицына. Тихо! Сам знаю, что у него тройка за контрольную по арифметике. Но он ее уже закрыл. Генка самый легкий в классе, и его нетяжело будет нести в ракете, а потом у него есть настоящий скафандр.
Скафандр сразу произвел впечатление. Все смотрели на Генку так, словно он только что вернулся из межпланетного путешествия. Кандидатура Синицына прошла единогласно. После этого стали думать, кого наряжать Фиделем Кастро или, в крайнем случае, простым кубинцем, но непременно с бородой.
Из-за черных волос и темного загара больше других на кубинца походил опять же наш боцман. Но нельзя же ему доверить две главные роли! У Саблина тоже темные волосы, но Миша у нас самый сильный парень, и его уже утвердили главным носильщиком Генкиной ракеты.
— Можно и девочку! — стояла на своем упрямая Тарелкина, не желавшая признавать законов физического развития человека, по которым (это всем, кроме Ленки, ясно) до сих пор еще ни у одной женщины мира не вырастала не только борода, даже жиденькая козлиная бороденка. Мы были согласны, чтобы наши девочки нарядились в береты и куртки кубинских девушек.
Тарелкина требовала невозможного: она хотела, чтобы одной из них была приклеена кастровская борода. К счастью, вся мужская половина экипажа категорически отклонила это притязание. Наконец девчонки согласились и даже не возразили, чтобы бородачом с автоматом был я.
Насчет моей кандидатуры тут уж постарался Генка. У нас с ним на этот раз получилось, как в той крыловской басне, где кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку.
На долю девчонок досталась самая несложная работа — они должны были украсить нашу колонну цветами, флажками и ленточками.
Когда заговорили о цветах, я вспомнил вчерашний разговор с отцом. Он сказал мне вчера, что в наш совхоз обещали приехать гости из далекой Италии. Все они старые коммунисты, воевали против фашистов в партизанских бригадах. У нас никогда еще не бывали иностранцы, и поэтому все взрослые их очень ждали, готовили хорошую встречу.
Я рассказал ребятам об итальянцах. Они обрадовались и решили встретить их букетами цветов.
После сбора Генка долго тряс мою руку.
— Спасибо, Сенька. Выручил, друг. Я у тебя в долгу не останусь. Хочешь, открою тебе тайну?..
Жестикулируя и путаясь у меня под ногами, боцман рассказал, что за четвертым лиманом, где осенью бульдозеры насыпали высокий вал, весной расцветают необычные сиреневые тюльпаны. Оказывается, Генка уже выкопал несколько луковиц такого тюльпана и высадил на клумбе возле памятника Ленину.
До сих пор я видел тюльпаны желтые, красные, белые, даже оранжевые с оттенками, но сиреневых видеть не приходилось. Может, Генка сочиняет? Найти такие тюльпаны — это было бы здорово! Ведь были когда-то в Голландии черные тюльпаны! О них Дюма даже роман написал. Может быть, и сиреневые тюльпаны — не фантазия Генки. Вот только почему он не сделал донесения разведки о цветах? Наверно, как я об итальянцах, забыл.
— Я бы сам с тобой пошел, — все говорил Синицын, — но, понимаешь, некогда…
— Чем же это ты так занят?
— Да мы с отцом сарай ремонтируем. И потом надо скафандр доделать.
— Ты же говорил, что он у тебя настоящий?
— Такой же, как твоя будущая борода, — засмеялся нахально боцман.
— Опять обманул.
— Ну что ты, — стал серьезным Синицын. — Сам увидишь. Скафандр — первый класс. В нем даже на дно океана можно спускаться. Ну, пока, — заторопился Генка, — а то мы болтаем, а дело стоит.
Я даже удивился деловитости боцмана. И хотя мне было жалко расставаться, не узнав подробностей о скафандре, я проявил мужество, пожал Генкину руку и поспешил домой.
Утром, выпив кружку молока и попросив у бабушки кусок хлеба, я отправился за невиданными тюльпанами. Можно было позвать остальных, но тогда бы я выдал нашу тайну. Пошел один. Сначала было идти легко. Наверное, потому, что в животе у меня было почти пусто. За песчаной балкой, насколько хватало моего взгляда, раскинулась во все стороны степь. Я уже рассказывал, какая у нас красивая степь весной. Она такая красивая, что на нее можно смотреть целый день и не надоест!
Прямо за дорогой пестрели, плавно покачиваясь, будто приветствуя меня, умытые ночной прохладой цветы: желтые, алые, синие. В другое время я бы, конечно, не пошел дальше, но сегодня цветы показались мне даже не очень красивыми. «Пусть вас рвут девчонки», — снисходительно разрешил я и быстрее зашагал к четвертому лиману.
Наконец я добрался до вала, который в прошлом году нагребли бульдозеры для задержания вешних вод.
Поднялся на гребень, глянул и даже ахнул от удивления. До самого горизонта степь была залита водой. Раньше к этому времени вода уже вся стекала с полей и овраги. Какая здесь вырастет кукуруза! Вот бы Журавлев расщедрился и отдал это поле школьной бригаде! Мы бы собрали не по триста центнеров, а по тысяче с каждого гектара. Тысяча центнеров! Знаете, это сколько много! Одной корове хватило бы на десять лет.
Я уже представил, как мы собираем гигантский урожай, как вдруг почувствовал, что мои сандалии шлепают по грязи. «Что за ерунда? — подумал я, сбрасывая с подметок свинцовые комки земли. — Откуда здесь грязь, почему вода с обеих сторон вала?» Вдруг впереди меня земля куда-то провалилась. «Вода размывает насыпь, — догадался я. — Если она прорвет заграждение, — то убежит вся в овраг. Что делать?»
Оглянулся назад. Даже водонапорную башню не видно! Значит, ушел далеко. Бежать до четвертой тракторной бригады тоже не близко. А земля все проваливается и проваливается. И воды все больше за другим склоном вала. Я хватаю большой ком глины и бросаю в провал. Потом второй, третий… Горько-соленый пот щекочет ноздри, режет глаза, а я все собираю комки и кидаю. Растерянно оглядываюсь по сторонам. Ну хоть бы кто-нибудь показался, помог! А эти, тоже мне следопыты, не могли догадаться, куда я пошел. И боцман хорош. Я бы тоже мог сказать: мне нужно делать бороду и автомат. Не пойду же я завтра с жалкой обшарпанной деревяшкой, которую в прошлом году сколотил из трех палок и покрасил гуталином! От запаха гуталина бабушка чуть в обморок не упала. Непонятно, почему у меня вдруг катятся из глаз слезы. Плохо видно и яму, жадно глотающую комки земли, и раскисшую дорогу. «Один я ничего не сделаю, — решаюсь я наконец признать свое бессилие. — Надо бежать в четвертую бригаду. Там тракторы, лопаты… Но если за это время насыпь размоет, вся вода уйдет». Гляжу в который раз на ненавистную воду, на море воды и соображаю: «Нет, вся не успеет вытечь». Сбрасываю мокрые, грязные сандалии, пиджак и что осталось сил бегу к лесополосе — за ней тракторная бригада. Прошлогодние колючки и сухие былинки обжигают ноги. Но сейчас не до этого. Главное — успеть!
И вдруг вижу: вдали, по насыпи, мчится директорский зеленый газик, а за ним новенькая блестящая «Волга». Они идут из города. Шофер, наверно, не знает, что дамба размыта. Может случиться авария. Надо предупредить их! Я бегу наперерез машинам. Но они, как нарочно, летят стрелой, а я, кажется, ползу черепахой. Кричу: «Стойте!» Размахиваю руками, но из машины меня не видят. Я взбираюсь на гребень, успеваю поднять руки и слышу пронзительный скрежет тормозов, а вслед за ним — густой бас Дмитрия Петровича:
— Жить надоело? Под колеса чуть не угодил!
Но я не сержусь на его грубый тон, подхожу к дверце машины и, еле переводя дух, говорю:
— Там мой пиджак.
Вижу, как удивлен Журавлев, и добавляю:
— Около него вода уходит.
Директор поднимается на подножку, глядит в ту сторону, где дамба, и спрашивает у шофера:
— Лопата есть? Давай! Подбрось меня — и в бригаду. Садись! — это уже команда мне.
Возле пиджака Журавлев выскакивает из машины, подбегает к багажнику, достает лопату. Из «Волги» выходят трое незнакомых мужчин. Они о чем-то говорят на не русском языке. «Это те самые иностранцы», — догадываюсь я. Они тоже взволнованны, что-то объясняют друг другу. Потом один из них на чистом русском языке говорит Журавлеву, что товарищи тоже хотят помочь, просят лопаты. Шофер достает из багажника маленькую саперную лопату и ведро. Все мы очень спешим. Директорский газик уже мчится, к тракторной бригаде. Теперь наша задача — продержаться минут двадцать-тридцать.
Только к полудню добрался я домой на директорской машине. Конечно, никаких сиреневых тюльпанов я не нашел, а обувь и одежда были так перепачканы, что бабушка от расстройства даже ругать меня не могла. Она покачала лишь головой и ушла в кухню. А когда взрослые молча реагируют на наши проделки, не жди хорошего. «Вернутся родители, зададут мне тюльпанов, — с тревогой думал я, старательно очищая штаны, пиджак и сандалии. — Может, бросить все это хозяйство в сарай? Пусть просохнет, потом лучше очистится. Недаром бабушка говорит: «Грязь не сало: высохла — отстала». А я тем временем схожу к боцману, посмотрю, как там у него идут дела со скафандром».
Тут я вспомнил, что к завтрашней демонстрации у меня еще не готовы борода и костюм. Ну, ладно, куртку мне заменит зеленый лыжный костюм с начесом, бороду я вырежу из старого черного тулупа. А как быть с автоматом?
Пока я размышлял, на крыльце раздались шаги.
Я думал, это мама вернулась с работы. Но услышал голос Тарелкиной: