— И все-таки ты зря его ударил, — не мог согласиться я с другом. — Если бы ты рассказал об этом в школе, знаешь на сколько их «Спутник» бросил бы якорь? Дня на три. Самое малое.
— Причем тут «Спутник»? — вспылил боцман. — Он же цветы у Ленина украл. Понимаешь, у такого человека! Скажи, какой он после этого пионер? Ну, скажи.
— Плохой, — согласился я. — Но из-за того, что ты повесил ему «фонарь» под глазом и разбил стекло, проиграла наша «Аврора». А мы обещали Дмитрию Петровичу, что наш крейсер будет всегда впереди. А получается, что мы не моряки, а трепачи. Вот если бы ты рассказал…
— О чем? — закипятился опять Генка.
— Что он сорвал цветы.
— Ты видел?
— Нет.
— И я нет. И никто не видел. А он не рыжий, чтобы сознаться. Ты знаешь, как он один собрал двести килограммов макулатуры?
— Нет.
— Подговорил первоклашек и обещал зачислить их на свой корабль юнгами. Ну, они ему и натаскали.
— Да ну?
— Вот тебе и ну. А вы все на меня…
— Кто же все?
— И директор, и наша Фаина, и математичка…
— Постой, постой, Генка, — перебил я боцмана. — У тебя получается, как у того крыловского волка — «…вы все мне зла хотите». Ты будешь стекла бить, а тебя за это хвалить? Ах, какой меткий стрелок!
— Я же не нарочно, — огрызнулся Синицын. — А директор сразу меня в хулиганы записал. Вредный он.
Я стал доказывать Генке, что наш директор вовсе не вредный, а только вспыльчивый, потому что он переживает за всех нас, и ему хочется, чтобы наша школа была самой лучшей.
— А Фаина тоже вспыльчивая?
— Нет, она хорошая, добрая, только какая-то нерешительная.
— Нерешительная, — протянул Генка. — Поэтому и ставит своим любимчикам пятерки, а другим — тройки да двойки.
— Выходит, и ты любимчик. Она тебе позавчера пятерку за басню поставила.
— Так я же лучше всех рассказал, — повысил голос боцман.
— И я про то же говорю. Выходит, не такие уж вредные у нас учителя.
— Выходит, — согласился наконец Синицын. — Может, правильно ты говоришь: лучше мне рассказать обо всем честно.
— Конечно. Возьми и скажи на сборе.
— Ладно, — решил Генка. — Я скажу, что ударил его за первоклашек. Тут он не выкрутится. У меня свидетели есть. Так что завтра мы посадим их «Спутник» на такие рифы, с которых он не скоро слезет.
Думая о поражении Дипломата, я начал засыпать. Из окон нашего дома прилетели позывные московского радио. Дикторы сообщали о том, что Фидель Кастро продолжает поездку по Советскому Союзу, что в Узбекистане начали уборку нового урожая, а в глухой приангарской тайге поставлены первые металлические опоры линии электрических передач на 500 тысяч вольт.
— Да, Сенька, — толкнул меня Синицын, — ты знаешь, сколько надо металла, чтобы поставить одну такую опору?
— А что?
— Вот бы собрать и подарить строителям такую опору. Привезем и скажем: принимайте пионерскую мачту.
— Ну и соберем, и привезем, — поддержал я друга, плотнее закутываясь в одеяло.
— А сколько надо?
— Ну, тонну или две.
— Давай попросим Колю сообщить в Братск, что мы не с пустыми руками едем.
Не помню, что я ответил Генке, может быть, ничего не ответил, потому что после его слов я вдруг вышел из сарая и сразу попал в дремучую тайгу. В ней было холодно, темно, неуютно. Она была очень похожа на ту тайгу, которую мы видели в фильме «Неотправленное письмо». Мне стало страшно, я побежал к узкой полоске света. Это была просека, которую вырубили строители. На полянке ребята из мирового фильма «Карьера Димы Горина» готовились поднимать огромную железную мачту. Они заметили меня и сказали, что эта опора та самая, пионерская, и поэтому поднимать ее должен я. Ну почему один я? А ребята? Уж если не по-грачевски, а честно — поднимать ее должен наш боцман, Генка Синицын. Это же он придумал. Но Дима Горин сказал: раз они отстали, делай ты. Волей-неволей пришлось мне дать команду трактористу:
— Вира!
Это значит — поднимай.
Стальные тросы натянулись, задрожали, зазвенели, и верхушка опоры начала очень медленно отделяться от поляны, как будто она преодолевала земное притяжение. И вот наконец она качнулась и застыла, устремленная в небо, похожая на ракету, готовую к межзвездным полетам. Монтажники начали кричать «ура!», хвалить меня и хотели даже качать, но я отбивался до тех пор, пока кто-то крепко не схватил меня за руку.
— Чего ты дерешься? — спросил боцман, сжимая мой локоть.
— Эх, Генка, — сказал я, досадуя, что он разбудил меня. — Где я был, если бы ты знал…
— Опять летал куда-нибудь, — отгадал он, зевая, и предложил: — Склянки уже пробили, давай спать.
Утром я спросил у папы:
— Сколько надо собрать металлического лома, чтобы сделать опору высоковольтной линии?
Отец ответил, что точно не знает, но, очевидно, не меньше трех тонн. Три — это уже не две и тем более не одна. Тут на старых кастрюлях, чугунах и сковородках далеко не уедешь. И это не макулатура — железо на чердаках не хранят, а даже если и хранят, оно не легковоспламеняющееся вещество, и тут пожарники нам не помогут. Я уже мысленно подсчитал, что могу принести из дома и сколько вся эта рухлядь будет весить — не больше двадцати килограммов. В нашем экипаже десять человек. Десять на двадцать в произведении — получается двести.
Что же делать дальше? — спрашивается в задаче. Ох, уж эти задачи, в них всегда что-нибудь спрашивается. Выходит, одной «Авроре» эта задача не под силу. А если включится эскадра всего пятого? Снова умножаю тридцать на двадцать, получаю шестьсот. А если вся флотилия? Сто двадцать на двадцать, получаем две тысячи четыреста килограммов. Это уже на что-то похоже. Но что скажет Генка? Ведь он хотел, чтобы этот металл собрали одни мы, без посторонней помощи!
Генка, как я предполагал, слышать ничего не хотел о помощи.
— Пусть они сами пошевелят мозгами. Представляешь, приезжают они со своими игрушками (это он так теперь называл все остальные наши дела): здрасте, мы ваши племянники, а те им отвечают: здрасте, мы ваши дяди, плачем, на вас глядя. Тут выходим мы и рапортуем: получите пионерскую мачту от экипажа краснознаменной «Авроры». Представляешь?
Но и Генкин пыл угас, когда Коля сказал:
— Три тонны для высоковольтной опоры? Сомневаюсь. Тонн семь-восемь.
А утром Коля окончательно убил нас новым сообщением. Ночью он связался с Братском, рассказал про нашу идею, строители очень обрадовались и, между прочим, сказали, что для опоры нужно собрать ни много ни мало — пятнадцать тонн металлолома.
— Пятнадцать! Это сколько же? — не мог представить Синицын.
— Железнодорожную платформу видел? — спросил Коля.
— Видел.
— Вот ее надо полностью загрузить.
— Где же мы столько наберем? — спросил я.
— Вы же разведчики, — упрекнул нас Коля. — Ну, так как, сами справитесь или объявить приказ по флотилии?
Я был за приказ, Генка против. Он попросил у адмирала сутки срока на поиски.
Коля немного подумал, посмотрел безнадежно на Генку и ответил:
— Напрасно ты ищешь приключений. Времена героев-одиночек безвозвратно прошли.
— А Гагарин?
— Какой же он одиночка? Его полет готовила вся страна.
Синицын хитро сощурил глаза и улыбнулся:
— Травишь, адмирал. Пока нам по радио не сообщили, мы ничего не знали.
— Мы не знали, — согласился Коля, а потом серьезно спросил: — А ученые, которые создали корабль «Восток-1», знали?
— Знали.
— А рабочие, которые делали его, знали?
— Знали.
— А те, кто готовил горючее, знали?
— Знали.
— А те, кто готовил космонавтов к полету, знали?
— Знали.
— Ну вот, а ты говоришь: Гагарин одиночка.
— Это ты железно доказал, — поддержал я вожатого. — Мы тоже все будем собирать металлолом, а потом скажем, что придумал это Синицын.
Коля так хорошо улыбнулся и сказал:
— Вот это — другое дело. Учись, Генка, у своего друга. Да, вот еще что. Я обещал Николаю Андреевичу завтра в двенадцать провести сбор отряда. Ты, боцман, честно расскажешь, за что ударил Дипломата. Если не расскажешь — мы без тебя соберем металл. А ты вместо кладов поищи в себе мужество.
— Ладно, поищу, — неохотно дал слово Синицын.
— Вот и договорились, — попрощался с нами Попов. — До встречи в кают-компании.
Первая пионерская
— Да он с утра куда-то пропал, — раздосадованно сказал мне Генкин отец. — Я думал, к тебе пошел. Ты мне вот что скажи, Семен, — привалился Федор Федорович к косяку. — Правда, наш Геннадий стал учиться лучше иль ему учителя поблажки делают? Проверяю дневник — одни четверки и пятерки за последнюю четверть.
— Да что вы, Федор Федорович, какие там поблажки, — удивился я недоверчивости Генкиного отца. — Я вам могу корабельный журнал показать. Там у меня все ЧП отмечаются. Вот до этой истории у Генки всего два замечания было.
— Значит, помогает вам поход?
— Еще как.
— На осень его по арифметике не оставят? — уточнял Федор Федорович.
— Исключено, — подражая Дипломату, сказал я. — В четверти обеспечен твердый чесырь, а годовая — треса.
— Чего? — не понял отец.
— Четверка и тройка.
— И то хлеб, — покрутил кончик уса Федор Федорович. — Ты вот что, Семен, только это между нами, присмотри за ним. И по учебе, и по дисциплине. В случае чего приходи, рассказывай.
Я посмотрел на растерянное лицо большого грузного мужчины, который ищет помощи и поддержки у меня, и мне стало жалко отца боцмана.
— Не волнуйтесь, дядя Федя, — попросил я шофера. — Как вы говорите — в случае чего — мы его всем экипажем так продраим, будет, как стеклышко! У нас ведь — закон моря.
— Ну, добре, — положил он свою руку на мое плечо. — Увидишь Геннадия, гони домой. Пусть хоть пообедает.
«Странно ведет себя боцман, — размышлял я, шагая по улице. — Даже мне ничего не сказал. Неужели обиделся на меня за то, что я предложил: будем собирать металлолом всей флотилией? А может быть, он уже в школе и подбирает экспедицию разведчиков за железными кладами? От него всего можно ожидать. У него в голове идей, как в море пены. Кто это так сказал про Генку? Ага, директор. Легок на помине Николай Андреевич. И особенно тогда, когда нам не везет. Вот он стоит у ворот и, кажется, не собирается уходить».