— Где же твой приятель? Заболел? Или испугался?
Мне показалось, что я это не я, а Генка, и надо что-то придумывать, оправдываться. Первое, что я придумал, было:
— Здрасте, Николай Андреевич.
— Здравствуй, здравствуй, голубчик. Ну так где же Синицын?
Что я мог ответить, если не только я, но и его родной отец не знает, где он находится? Я пожал плечами.
— Он, должно быть, ищет мужество, — вспомнил я вчерашний совет Коли.
— Какое мужество? — недоуменно посмотрел на меня директор. — Что ты говоришь, Морозов? Ты же знаешь — я старый воробей, и меня на мякине не проведешь.
— Да нет, честное пионерское, Николай Андреевич, он хотел набраться мужества, чтобы признаться и попросить извинения, — растолковал я.
— Вон оно что. И ты серьезно полагаешь, что он найдет это мужество?
«Ну почему вы так плохо думаете о боцмане? — про себя начал спорить я с директором. — Всегда его ругаете, делаете замечания. А если бы вы узнали правду… Может, рассказать?». И я сказал:
— Вы не знаете Синицына, Николай Андреевич. Он честный и смелый. Только он не любит говорить про себя…
Николай Андреевич снял очки и посмотрел на меня так, будто он вовсе не директор школы, а Миклухо-Маклай, только что сошедший с корвета «Витязь» и слушающий рассказ папуаса о своем чернокожем друге.
— Да? — наконец спросил он.
— Да, — выдержал я его взгляд.
— Может, ты прав, — задумался директор. — Ладно, иди на сбор.
В классе уже собрался почти весь отряд. Не было только Синицына, Саблина и Киреевой. Ровно в двенадцать пришел Попов. Он уже знал, что Генки нет. Вожатый поздоровался и сказал:
— Времени у меня в обрез. Надо еще закусить, а раз Синицын отсутствует, перенесем сбор на завтра. Ты не знаешь, что с ним? — спросил он меня.
— Струсил, — вскочила с места Тарелкина.
— Он не трус, — вступился я за друга.
— Ты всегда его защищаешь!
— Надо сначала узнать, а потом уж вешать человеку всякие ярлыки, — рассердился я.
— Ты же помнишь, — сказал Коля, — мы вчера договорились. Он дал слово.
— Сколько раз он его давал, — притворно вздохнул Грачев. — Но такова тактика морских пиратов.
— Хватит тебе упражняться в остроумии, — осадил его Попов под одобрительный гул отряда. Вовка повернулся к задним партам, обвел всех правым глазом (левый был перевязан бинтом) и, не встретив участливого лица, сказал:
— Есть, адмирал.
— У нас сейчас сбор отряда, и я для вас старший вожатый, — напомнил Коля.
Вовка встал и извинился. Я видел, что Коля нервничает и придирается к Грачеву потому, что нет Генки. И если сейчас он вдруг появится, весь гнев вожатого обрушится на него. А Генка умеет появиться именно тогда, когда не следует. Так случилось и на этот раз. С шумом распахнулась дверь, и на пороге застыл запыхавшийся Синицын. Прислонившись к косяку, он тяжело проговорил:
— Извините, ребята.
Потом подошел к парте, за которой сидел вдруг съежившийся Грачев, и, переводя дыхание, сказал:
— И ты извини меня, Вовка.
Вовка сразу сделал вид, что он вовсе не испугался.
— Я хотел бы поставить условия, — выпрямился он. — Если это не повторится.
— Только ты не обманывай больше первоклашек, — мирно согласился боцман.
— Каких первоклашек? — заволновался отряд.
— Он знает каких, — сказал уже насмешливо Генка, направляясь к Попову. — Только это сейчас не главное. Коля, ты знаешь, что я нашел!
Генкины счастливые глаза встретились с сердитым взглядом вожатого, и сразу веселое выражение Генкиного лица, как клубная афиша под дождем, потускнело, смылось.
— Кто ведет сбор, ты или я? Сядь на место, — тоном приказа произнес Попов. — Грачев, встань и расскажи историю с первоклашками.
Когда Вовка, заикаясь, доставая и пряча свою записную книжку, рассказал, как он «собрал» больше всех макулатуры, я спросил:
— А сиреневые тюльпаны ты сорвал?
— Где? — посмотрел на меня одним глазом Грачев.
«Ну, началось, — подумал я, вспомнив предупреждение Синицына, что Вовка не рыжий. — Сейчас начнет выкручиваться. Но раз уж я сказал «А», надо говорить и «Б». Я сказал:
— Сам знаешь.
Боцман в это время сидел, как на иголках. Он без конца порывался вскочить и что-то сказать. Причем, я чувствовал, что сказать он хочет не о том, что волнует сейчас отряд, а о чем-то другом, известном ему одному. И только предупреждающие взгляды вожатого заставляли его оставаться на месте. А класс уже требовал:
— Давай, Вовка, начистоту!
Я даже удивился, когда Вовка совсем не дипломатично сказал:
— Простите меня, ребята, за тюльпаны.
И он, еще больше краснея и волнуясь, рассказал, как ему захотелось утереть нос авроровцам и подарить Маше Дробитовой самый красивый букет цветов. И как он побежал к памятнику и сорвал Генкины тюльпаны. Нашему возмущению не было границ. Экипажи «Авроры» и «Мечты» требовали остановить «Спутник» на три дня, а командира корабля Грачева списать и разжаловать.
— На три дня нельзя, — пытался успокоить нас Попов. — Вы забыли, что через три дня прозвенит последний звонок. Не можем же мы прийти в бухту Победы без одного корабля.
— Правильно! — вскочил, наконец, со своего места Синицын. — Не можем! И причем здесь вся команда «Спутника»?
Второе звено благодарно зааплодировало нашему боцману.
— Не подлизывайтесь, — отмахнулся от них Синицын. — А флаг адмирала отобрать у них и повесить нашей «Авроре».
— Это за что же? — не понял Попов.
— И восстановить нам все километры, — потребовал я.
— За что? — снова спросил Полов.
— За клад! — перекричал всех Генка.
— Какой клад?
— Где клад?
— Послушай, адмирал, — сгорал от нетерпения боцман. — Я нашел железный клад. Целых сто тонн! Понимаешь, адмирал?
— Синицын, — хотел рассердиться Коля. — У нас не собрание экипажа, а сбор…
— Ну и что же, Коля, — сделал наивные глаза Генка. — Не надо сердиться. Тебе не идет такое выражение. Ты же, — Генка взмахнул руками, как дирижер, и запел:
Замечательный вожатый есть, друзья, у нас…
Тут же песню подхватил весь отряд:
После смены вечерами он идет в наш класс.
С пионерами на сборе
И споет он, и поспорит.
Замечательный вожатый есть, друзья, у нас!
Слушая нас, Коля расцвел в улыбке, но, посмотрев на свои часы, покачал головой и поднял руку. В классе наступила относительная тишина.
— Где же ты нашел клад?
— На корме крейсера «МТМ».
— А как же твоя тайна, боцман?
— Тайны больше нет, адмирал.
И Генка рассказал, как он с утра ходил по огородам, собирал старые железки, трубы, проволоку, пока не набрел на задворках ремонтной мастерской на настоящий клад металлического лома. Ограда там старая, дырявая, и Генка перетащил в балку не меньше тонны всякого железа, пока его не увидел механик. Он гнался за боцманом до самой водокачки, потом плюнул и отстал. Но все-таки пообещал сообщить уполномоченному милиционеру, отцу и в школу.
— Я же не для себя, понимаешь, адмирал? А он кричал, что я жулик, ворую бронзовые втулки. Только я ничего не воровал, я выбирал самые ржавые железки.
— Зачем тебе так много железа? — спросила Тарелкина.
— Он хочет отличиться.
— Нет, ребята, — сказал Коля Попов, останавливая страсти. — Генка придумал мировое дело. Какое? Пусть он вам расскажет. А вы подумайте все, как добыть этот клад. Я вечером зайду, вы мне скажете.
После уроков в наш класс пришли все командиры кораблей, боцманы, машинисты и даже некоторые коки и матросы. Чего только они не предлагали: сделать ночную вылазку, подговорить родителей, доказать механику, что он не прав.
— Это отпадает, — сказал Коля. — С механиком я разговаривал. Он сказал, что у него каждая железка на балансе числится. И если при инвентаризации ее не обнаружат, ему оторвут голову.
Вся флотилия встала в тупик.
— А если рассказать обо всем Дмитрию Петровичу Журавлеву! — внес я последнее предложение.
— Идея! — выскочил на середину класса. Синицын. — Кто такой Дмитрий Петрович Журавлев?
— Директор! — ответило ему несколько голосов.
— Верно! А еще?
— Депутат! — восторженно сообщила Лена.
— Верно. А еще?
— Участник ВДНХ, — сказал Грачёв.
— Так, ну а еще?
— Он коммунист, — строго сказал Коля Попов, думая, что этим он положит конец Генкиному домогательству.
Но, оказывается, и Коля не отгадал.
— Он почетный член эскадры, — краснея от натуги, напомнил Синицын. — Даже больше того, он юнга с «Авроры», а я боцман.
Все ребята засмеялись, а Генка, ничуть не смущаясь, продолжал:
— А раз так, значит, я могу приказать ему, и он обязан выполнить мой приказ.
— И что же ты прикажешь ему? — поинтересовался Грачев. — Принести тебе на золотом подносе металлолом?
— Нет, — решительно отверг это предложение боцман. — Прикажу ему навести порядок на палубе крейсера «МТМ».
— Это интересно, — уселся на стол Попов. — Поделись идеей, Гена.
Синицын подошел к столу, попросил адмирала отодвинуться и пригласил:
— Садись, Сенька. Пиши, что я прикажу. У тебя почерк каллиграфический, как у первопечатника Ивана Федорова.
— У Тарелкиной лучше…
— Садись, садись! — закричали все вокруг. — Пиши!
Я вырвал из тетради лист и сел за стол учителя. Генка важно откашлялся и начал диктовать:
— При-каз. С новой строчки. На па-лу-бе крейсера «МТМ» обна-ру-жено очень много железного хлама, который мешает всем нам двигаться вперед. Юнге крейсера «Аврора» приказываю. Первое. Завтра же, 3 июня, навести образцовый порядок на всей палубе вверенного вам корабля. Второе. Поручите экипажу машинно-тракторной мастерской, в скобках — МТМ, отобрать весь металлический лом и поднести к ограде. Третье. Прикажите своему бухгалтеру списать с баланса все ненужные совхозу железки и передать их по акту представителям флотилии. Четвертое. Об исполнении доложить лично мне.