Борьба с жуком-кузькой по методу Генки Синицына была делом очень простым. Берётся длинная веревка и тащится по колосьям. Под напором жуки сваливаются на землю и гибнут. Говорят, что снова присосаться к стеблю они уже не могут; вот до чего обжираются. Метод этот, конечно, не сам Синицын придумал, ему рассказала про него соседка, старая птичница бабушка Агафья, у которой еще в мае мы молодых хохлаток брали и возили на тот же опытный участок поедать блоху-черепашку.
Решение было принято, дело оставалось за малым, за веревкой. Где достать длинную веревку? Кроме той, на которой бабушка во дворе развешивала белье, у нас не было. У Генки то же самое.
— Свяжем две и будет нормально, — осенила Генку гениальная мысль.
— А вдруг она занята, — размышлял я вслух. — Даже если нет, то бабушка ее кладет в такое место, что надо весь дом перевернуть.
— Ради такого дела перевернем! — оказал мне моральную поддержку Генка. Договорились с оружием в руках встретиться около старой буровой треноги.
Первое, что я увидел во дворе, когда пробрался к дому огородами — развешанное белье. Сердце у меня вдруг учащенно забилось. «Снять или не снимать?» — спросил я себя и решил: снять! Я неслышно пробрался в сени, вынес эмалированный таз и начал снимать белье. Надо признаться, чувствовал я себя просто прескверно. В своем дворе, свое белье мне приходилось по-воровски снимать и бросать в таз. Ведь каждую минуту на крыльце могла появиться бабушка. Требовалось что-то срочно придумать. И я придумал. В случае чего скажу: белье уже высохло и даже начало пересыхать, я это заметил и решил помочь. Белье на самом деле почти просохло. А гладить его немного влажным даже лучше, не надо брызгать водой. Хоть я своей находчивостью почти успокоил самого себя, но каждый шорох, каждый стук заставляли меня вздрагивать. К счастью, мне повезло. Бабушка, занятая, наверное, на кухне, ни разу не вышла. Быстро отвязав концы веревки, я свернул ее и сунул за пазуху. Вот теперь мой живот мог бы потягаться с журавлевским.
Не ожидая встречи со взрослыми, я через огород выбежал в поле. Возле вышки уже маячила долговязая фигура друга. Ни в руках, ни за пазухой у него веревки не было. По расстроенному Генкиному лицу я сразу догадался, что ему дома был нагоняй.
— Понимаешь, — смущенно развел он руками. — Мать узнала, что я не был в лагере и дала мне взбучку. Мы, говорит, за тебя десятку заплатили, думаем, что ты под присмотром и накормлен, а ты бегаешь, как беспризорник, по улице. И понеслась… Понимаешь, тут уж не до веревки. Сказал, что выполняю особое задание и бежать.
Мне стало обидно. Я как несчастный воришка украл веревку, а он испугался матери, не смог придумать чего-нибудь. Я прямо задыхался от злости. Пошел бы в лагерь, рассказал всем ребятам. Принесли бы все веревки и за один день уничтожили вредного жука на нескольких гектарах. Теперь же получается настоящая ерунда. Паразит кузька сожрет еще несколько центнеров зерна, а мы, как дураки, будем с этой шестиметровой веревкой метаться по опытному полю.
Хотел я махнуть рукой на Генкину затею и уйти к ребятам, но в это время на дороге появился наш отряд. Это весь лагерь шагал к пруду. Генка как будто и не стоял на ногах, сразу упал и командует мне с земли:
— Ложись!
Не знаю почему, но я выполнил его приказ. Уже лежа на прошлогодних колючках и пахучей полыни, я спросил:
— А зачем мы легли?
— Заметят, что мы уже искупались, знаешь шум какой поднимут.
Как они заметят, если мы давным-давно обсохли. Но и вставать теперь было неудобно. Начнутся допросы, расспросы: почему не вернулся ремонтировать парты, почему оказались здесь, почему лежали на земле? Не будешь же им объяснять, будто бы только что встретил Генку, шли вместе в школу, а тут остановились и ждем попутную машину. Все равно никто не поверит. Тут я опять пожалел, что как телок пошел на поводу Синицына. «Так тебе и надо», — ругал я себя, вытаскивая колючки из ладоней. Генка начал рассказывать про разведчиков на войне, которым было куда тяжелее, но они не ныли и не ворчали на своих друзей. Тоже сравнил…
Отряд шел колонной, с песней. И как будто не было жаркого солнца и мягкой от пыли дороги — шел бодро, весело. «Это потому, что они пообедали», — решил я, вспомнив, как плелись мы с Генкой. Все и на этот раз говорило не в пользу нашего одиночества. Но не предавать же друга. Ладно, потерплю это падение в колючки. Генку, кажется, не мучила совесть, он преспокойно жевал сухую былинку и равнодушным взором провожал колонну.
Когда ребята скрылись за лесополосой, Синицын поднялся и изрек:
— Тоже мне, хор имени Пятницкого, только и умеют, что ходить в строю да распевать детские песенки. И ни у кого из них не болит душа за урожай.
— Хватит тебе работать языком, — оборвал я друга. — Идти, так пошли, а нет, я сейчас догоню ребят…
— Это что, первое серьезное предупреждение? — сделал испуганное лицо Синицын. — Должен тебе честно признаться, что ты мне больше нравишься в роли шахматиста, чем агрессора.
Я понял, что Генка впал в дурачество и теперь только что-то решительное с коей стороны может принести его в чувство. Я сделал непроницаемое лицо, смерил его уничтожающим взглядом и направился к дороге. Окликнув меня два раза, Синицын марафонским шагом вышел на дорогу и, извиняясь, начал путаться у меня в ногах. Я беру левее, он туда же, я правее — он передо мной.
— Ты можешь идти нормально? — наконец не выдержал я этой игры.
— Вот теперь могу, — удовлетворенно ответил Генка и зашагал рядом.
— Из-за твоей затеи мы остались без обеда, — обвинил я Синицына после того, как у меня в животе что-то заурчало.
Генка начал издеваться надо мной, говорил о том, что моих жировых запасов хватит на неделю и что чрезмерная полнота здорово отражается на сердце, и фигура от этого портится. Он рекомендовал мне подражать не Журавлеву, а ему, Синицыну, а еще лучше древнегреческому философу Диогену, который ел два раза в день, да и то не каждый день. Но его болтовня только сильнее разжигала во мне аппетит. И как только мы добрались до кукурузного поля, я передал веревку другу, а сам сломал три здоровенных початка. Кукуруза была мягкой, будто ее только что вынули из чугуна, и сладкой, точно подсахаренной. Съев два початка, я сказал, что теперь можно продолжить путешествие и охоту за жуком-кузькой. Генка тоже не терял время на пустые разговоры, он последовал моему примеру. В уголках его тонких губ и на подбородке белело кукурузное молоко.
Мы решили не обходить поле, а идти напрямик через зеленые заросли, воображая себя индейцами в джунглях. Вдруг Генка схватил меня за руку и таинственно зашептал:
— О, бледнолицый брат мой, я слышу справа шорох. Это тигр!
Я снял с плеча воображаемое ружье и, припав на колено, приготовился в ожидании прыжка хищника. Генка с силой затряс кукурузные стебли, отчего вокруг зашуршала зеленая густая листва.
— Стреляй! — подал он команду.
Я выстрелил. Огромный полосатый тигр, гроза местных джунглей, взвыл и замертво рухнул у моих ног.
Потом нам повстречался лев. Его постигла та же, участь. Наконец мы выбрались из непролазной чащобы на небольшую поляну (тут кукуруза почему-то не взошла). Я первым увидел диких коней.
— Дай лассо, — протянул я руку, готовясь одним броском заарканить стройного вороного скакуна. Но мой темнокожий брат не передал мне лассо. «Он хочет сам заполучить эту лошадь», — решил я и с негодованием посмотрел на друга, который растерянно озирался по сторонам.
— Куда ты смотришь, — гневно сказал я, протягивая указательный палец к поляне. — Разве ты не видишь, они пасутся справа по борту.
— Да я вижу, — жалостливо простонал мой единокровный брат, — но веревки нет.
Меня как будто стукнули бамбуковой палкой по голове. Все передо мной закружилось, небо упало куда-то в кукурузу, а кукуруза полетела вверх. Наконец, я понял, что произошло и, еще не желая верить, с надеждой спросил:
— Где ты ее оставил?
Синицын, как всегда в трудную минуту жизни, сначала противно передернул своими узкими плечами, а уж потом ответил:
— Или около тигра, когда ты приказал мне снять с него шкуру и положить в мешок, а может, около льва.
Какой нахал. В такую минуту он еще пытался защитить свое растяпство детским лепетом про тигров и львов, которых видел только в кино. Я точно знаю, что Генка ни разу не был ни в зоопарке, ни в цирке, где показывают живых хищников.
— Не морочь мне голову, — то ли попросил, то ли приказал я. — Ищи веревку!
Генка, кажется, понял, что игра кончилась. Он покорно поплелся назад, заглядывал то вправо, то влево, то что-то расшвыривал у себя под ногами. И как преданная, но невезучая ищейка, несколько раз оглядывался на проводника. Но, встретив мой молчаливый приказ «искать», продолжал свой невольничий путь.
Я, конечно, только делал вид, что иду за ним в роли постороннего наблюдателя. Мои глаза прощупывали каждый квадрат кукурузного поля, которое за эти несколько минут из сказочных фантастических счастливых джунглей превратилось в злой рок всех моих недалеких бед и страданий. Как я теперь заявлюсь домой без веревки? Что буду говорить в свое оправдание? Прежде я думал: приду, расскажу все честно маме, она поймет, оценит, вместо взбучки даст денег на кино. А теперь?
— Ты не заметил, где мы шли? — спросил меня Генка, вытирая грязными руками потный лоб.
Мы оба поднялись на цыпочки, вытянули шеи, но ничего не увидели, кроме леса зеленых метелок.
— Важно установить, откуда мы шли. Давай я влезу к тебе на плечи и посмотрю, — предложил он свои услуги.
— Как же это ты влезешь?
— Ты присядь на корточки, — посоветовал Генка, — а я влезу. Ты поднимешься, а я посмотрю.
Почему-то Генка решил, что если я немного пополнее его, то могу поднимать такие тяжести, как его персона. Другое дело, когда мы играем в камешки. В чей камень попадут, тот и везет на спине победителя, а здесь для чего мне это испытание. Я же не Жаботинский и не Власов. Вот почему я сказал Генке, что могу с таким же успехом влезть на его плечи. Но Генке не понравился этот вариант, и он предложил натаскать камней, соорудить из них пирамиду, влезть на нее и обозреть окрестности. Не подумав, я поддался на его провокацию, но после того, как мы отыскали несколько твердых комьев земли, свалили их в кучу и Генка, попытавшийся взобраться на них, как на трибуну, упал, я понял всю бессмысленность затеи.