— А этот край совсем не трогайте, — предупредила она нас. — Здесь я попробую применить новое средство.
Я посмотрел на опытное поле. Оно было в сотни раз больше нашего пруда. «Эх, Генка, Генка, — подумал я. — Ничего бы мы с тобой вдвоем тут, конечно, не сделали».
Мама сказала, куда кому встать, и мы, натягивая веревку, вошли в густые упругие волны золотистой пшеницы. С первых шагов мы увидели на колосьях и стеблях темно-серые пятна. Они мирно покачивались на хлебе. И казались безобидными, но когда мы сняли руками несколько жуков и разглядели их на своих ладонях, мурашки забегали по нашей коже. Жуки противно шевелили лапами, жадно открывали рот, стараясь вцепиться в кожу ладони. Мы брезгливо сбросили их и вдавили ногами в землю.
Веревка, шурша, ползла по колосьям, сбивая жуков. Они, как желуди при сильном ветре, сыпались на землю.
Мы успели пройти одну делянку, когда грузовик привез девчонок. К моему удивлению вместе с ними приехал и Генка.
— Сенька, иди сюда! — позвал он меня, придерживая вчерашнего Леопарда. По сумрачному лицу друга я не мог точно определить, что произошло: то ли его опыты с будущей ищейкой закончились неудачей, то ли ему уже досталось от отца? Но когда мы отошли в сторону, Генка сердито посоветовал:
— Взгляни, кого мы купили у этого типа.
Только тут я начал пристально рассматривать собаку. Один глаз у нее был закрыт, верхняя губа рассечена так, что из-за нее была видна чернота вместо зуба. В довершение ко всему на шее и спине Леопарда шерсть кое-где была выдрана клочьями.
— Урод? — спросил я, опуская на землю трусливо съежившегося пса.
— Изуродовали. Хотели, чтоб злее был. — Генка опустился на корточки и ласково погладил собаку.
— Ничего, мы еще себя покажем, — заговорил он, обращаясь к собаке. — Правда, Леопардик?
Услышав свое имя, произнесенное совсем необычно, собака потянулась мордой к Генкиному лицу и издала подобие радостного визга.
— Видал, какой умный? — еще больше оживился Генка. — Все понимает, вот только говорить не умеет. А так, ну, ты знаешь, что ни скажу, все с полуслова понимает.
Все уже сошли с машины. Одни слушали объяснение моей мамы, другие вместе с Фаиной Ильиничной и Мишей Саблиным налаживали походную кухню. Федор Федорович, захлопнув капот, подошел к нам и насмешливо спросил, протягивая ногу в сторону собаки:
— Этот, что ли, будет помогать вам?
Леопард, зло сверкнув единственным глазом, ощерил изуродованную пасть и коротко рыкнул.
— Ишь ты, с характером, — удивился Федор Федорович, убирая ногу. — Где же ты такого красавца подобрал?
— У Прыща. Не подобрал. Мы купили.
— И за сколько же, если не секрет?
— За три рубля.
Федор Федорович задумчиво подкрутил ус и сказал, что если он, его сын, не знает, куда деньги девать, то он, его отец, не даст ему больше ни копейки. И если он, его сын, не знает чем заняться, кроме собаки, то он, его отец, купит завтра поросенка к тому десятку уток, и Генка будет их кормить и поить.
— А пса этого подари сторожу на ток, — приказал Федор Федорович.
— Да это не моя, Сенькина, — соврал Генка.
Генкин отец вроде подобрел, даже улыбнулся, подкрутил снова ус и пошел к моей матери.
— Поздравляю вас, Зоя Яковлевна, с прибавлением живности в вашем дворе. Обогащаетесь потихоньку от соседей.
Мама, видя ухмыляющуюся физиономию шофера, не приняла всерьез его замечание. И, взглянув в нашу сторону, поняв, о ком идет речь, сама стала такой же добродушно-насмешливой:
— Не одним же вам обогащаться, Федор Федорович. Кому уточки, а кому и собаки. Тоже ведь животное.
Я понимал, почему мама разговаривает именно таким тоном с отцом Генки. Ведь она знает, что собаку купил не я.
— Вы напрасно отказываетесь, — продолжала мама. — Кто же будет ваше добро стеречь. Оно у вас с каждым днем растет.
— Ну ладно, — не желая продолжать беседу, сказал Синицын, — пошутили и хватит. Так когда за вами приезжать, к вечеру, а может, к обеду?
— Лучше к вечеру. Как, Фаина Ильинична?
— Да, часикам к пяти.
— Счастливо оставаться, — приподнял кепку Синицын и забрался в кабину.
Мальчишки, которые видели, как встретил Леопард подход Федора Федоровича, не решились приблизиться к собаке меньше, чем на длину цепочки, которую Генка, по-моему, снял со старинных часов.
Почти каждый мальчишка нашего поселка знал, что во дворе Хамугиных еще неизвестно кто злее: собаки или хозяева. Поэтому теперь они, видя перед собой представителя этого двора, с любопытством топтались вокруг до тех пор, пока Фаина Ильинична не напомнила нам, для какой цели мы приехали.
— Во всяком случае, — подчеркнула она, презрительно осмотрев пса, — не для знакомства с достоинствами нового увлечения Синицына.
— А куда же я ее дену? — искренне удивился Генка, когда учительница предложила ему взяться за конец веревки и в паре с Грачевым пойти прочистить участок.
— Привяжи к себе, — без усмешки посоветовала Фаина Ильинична. — Иначе она кого-нибудь укусит.
— Нет, нет, я не согласен, — с серьезным видом возразил Грачев. — Укусит, а потом ходи на уколы. Лучше пусть он привяжет своего одноглазого пирата к столбу около грейдера. Все равно его никто не украдет.
— Он не Пират, а Леопард, — поправил его Генка. — К столбу идти очень далеко. Фаина Ильинична, дайте мне какую-нибудь другую работу.
— Какую же, например?
— Ну, например, я буду охранять.
— Что охранять?
— Ваши вещи, кухню.
Фаина Ильинична вздохнула и развела руками.
— Ох, горе… И зачем ты только приехал?
— Да мне отец приказал, — чистосердечно признался Генка. — А так я бы сегодня не приехал. Вот завтра, пожалуйста.
Учительница с сожалением посмотрела на своего питомца и его собаку, которая косила единственным глазом на говорившего и изредка рычала.
— Ладно уж, ступай к девчонкам, а псу прикажи, чтобы лежал смирно.
Генка радостно рванул цепочку. Леопард взвизгнул и, припадая на левую лапу, потрусил за хозяином. Мы с Грачевым последними вышли на поле. Ребята, растянувшись на километр, по-бурлацки тащили длинные веревки.
Над полем стоял ровный шорох и гул голосов. От веревок пшеничное поле, будто море, колыхалось волнами. Колосья то пригибались низко к земле, то, как стрелы, пущенные с тетивы, выпрямлялись. А жуки, сброшенные на землю, противно переворачиваются со спины на брюхо, стараются зарыться в пахоту, уползти по стеблю вверх. Да не тут-то было. Наши ботинки настигают их и безжалостно вдавливают в землю.
От усердия наши ноги отяжелели, словно казанки, налитые свинцом, а руки одеревянели и не хотели держать конец веревки. Но мы крепимся. Насколько нас еще хватит — никому неизвестно. Нас выручает Фаина Ильинична. Она почти всегда знает, как поддержать наш дух. Фаина Ильинична командует:
— Грачев! Запевай!
— Какую? — спросил Вова.
— Любую!
Грачев, напрягаясь от двойной натуги, запел старинную песню бурлаков. Слов ее никто из нас не знает, но припев поддерживаем дружно:
Эх, дубинушка, ухнем,
Эх, кудрявая, сама пойдет.
Подернем, подернем да ухнем.
И когда мы ушли далеко от края поля, возле кухни раздался девичий визг и отчаянный крик Синицына. Первой к походной кухне бросилась Фаина Ильинична. За ней все остальные. Напрасно учительница велела нам оставаться на месте и продолжать работу. Какая уж тут работа, когда товарищи в беде. Все бежали, перегоняя друг друга. В это время Фаина Ильинична напоминала мне командира, который не в состоянии остановить свое отступающее в панике войско.
Добежав до костра, мы увидели опрокинутый на бок закопченный котел, девчонок, убежавших за целый километр, и Генку, удиравшего от Леопарда. В зубах собака держала что-то темное. Понятно, мы рванулись к ним.
— Не подходите! — умоляли нас издалека поварихи. — Не подходите! У нее бомба!
Мы все шарахнулись от костра в разные стороны.
— Брось! — в отчаянии вопил Синицын, стремясь убежать от настигающей его собаки. — Брось! Я тебе покажу, как не слушаться. Ловите ее! — призывал всех на помощь Генка. — Окружайте! Это не бомба, — успокоил он нас, — это граната!
Сначала мы все двинулись кольцом на собаку, но, услышав последние слова хозяина, остановились в замешательстве. А Генка, уже выбиваясь из сил, умолял Леопарда:
— Остановись! Брось! Ну, пожалуйста!
Но собака, будто кем-то подхлестываемая, и не думала выпускать из пасти гранату. Вслед за Фаиной Ильиничной мы стали хором советовать Генке бежать домой. А он, как очумелый, кинулся в нашу сторону. Нас словно ветром сдуло. Наконец у Генки подкосились ноги, и он упал в канавку. Мы тоже все прилегли и присели, ожидая страшного взрыва. Вот Леопард подбежал к хозяину.
Мы все притихли и ждем. Я посмотрел на Фаину Ильиничну: она белее мела. Отыскал глазом маму. Она стоит возле костра, прижав руки к груди. Фаина Ильинична направляется к Генке. Но в это время вспыхнул ослепительный свет, и по степи разнесся грохочущий взрыв. От испуга я даже закрыл глаза. Сейчас на нас полетят комья земли. И вот они посыпались, но почему-то очень мягкие и, кажется, мокрые. Я открыл глаза. Белесая пелена дождя затянула все вокруг. Над головой снова раздался грохот грома.
— Спасайте вещи! — крикнула Фаина Ильинична. — Возьмите мой плащ.
Все одновременно бросились к костру.
Генка тоже поднялся — Леопард за ним. Фаина Ильинична приказала Синицыну снова лечь.
Теплый крупный дождь лил, как из пожарной кишки. Одежда наша, как промокашка, впитывала в себя влагу, покрываясь темными пятнами.
— Раздевайтесь! — скомандовала Фаина Ильинична. — Сложите все в одну кучу, под брезент. Плащом накройте хлеб и дрова.
Мы сбросили с себя пиджаки, рубашки, платья, обувь и, сложив в одну кучу, накрыли ее куском брезента, который служил нам столом. Оставшись в одних трусах, весь отряд с визгом и плясками бегал по степи, только две женщины, несколько девчонок да Генка с собакой не разделяли нашего веселья и, присмирев, ожидали, когда же дождевые тучи уплывут дальше и очистят небо от серой мглы.