— Откуда?
— Со Старого хутора?
Анна Петровна посмотрела на меня, как на больного.
— Что он там оставил? Ты смотри, Семен, не сманывай его туда и сам не ходи. Место дикое, глухое. Там зимой волки воем воют.
— Так сейчас не зима, а лето.
— Все равно, — испуганно поглядела она в темное окно, — вечером туда не ходите. Долго ль до беды.
Я пообещал исполнить просьбу Анны Петровны и побежал во двор разыскивать друга. Но его нигде не было видно. Возле открытой загородки, где чесался поросенок, стояло порожнее ведро, утки, хлопая клювами, как лопатами, прожорливо глотали зерно. Леопард, положив голову на лапы, внимательно следил за каждым моим движением, и когда я, несколько раз окликнув Генку, не услышал в ответ его голоса и направился к открытой двери сарая, собака как на пружинах вскочила и, зарычав, остановилась возле темного проема.
— Леопардик, — ласково произнес я, проклиная в душе эту общую покупку, — ты не узнал меня. Это я, друг твоего хозяина. — Но мой умильный тон, видно, еще больше ожесточал собаку, и она, сделав шаг навстречу мне, зарычала громче и злее.
— Генка, — умоляюще крикнул я, пятясь назад. Но обступившая меня темнота снова промолчала. Ждать мне было нечего и я, обозвав Леопарда безмозглым, злым, жестоким, лопоухим инвалидом (что было сказано из-за закрытой калитки), ушел домой.
Я не сомневался, что Генка с ребятами на Старом хуторе. Где же он еще мог быть, если не откликнулся? Но каково же было мое удивление, когда бабушка сказала, что приходили трое ребят и спрашивали, не знает ли она, куда мы с Синицыным провалились.
«Нет, тут что-то не то, — задумался я над загадочным поведением друга. — В разведку не пошел, в условленное место не явился. Налицо полное разложение дисциплины и явное неуважение ко мне, просто подрыв авторитета. И со стороны кого? Лучшего друга!»
Завтра я не пойду на кукурузу и выслежу, куда исчезает Генка.
Генкина беда
Сегодня наш совхоз отправляет первые машины с зерном нового урожая на элеватор. На первом грузовике прибили транспарант: «Хлеб — Родине!». Над вторым — флаги.
День выдался праздничный. С утра не пекло солнце, легкие фигурные облака плавали в голубой вышине, время от времени бросая легкую тень на землю. Из степи потянуло свежим ветерком. Все какие-то добрые, приветливые. Еще бы, на митинге Журавлев сказал, что, по его данным, план хлебосдачи будет даже перевыполнен.
Из радиорубки лились звуки марша. Под них и тронулась колонна автомашин на элеватор.
Как только последний грузовик выехал за околицу, Журавлев сказал:
— Перекройте центральную улицу, а то мы пылью задохнемся. Пусть идут в объезд.
Это мудрое решение директор совхоза принял после того, как в прошлом году на станции построили новый элеватор и машины с зерном со всех хозяйств юга области потянулись через наш поселок. В прошлое лето над домами целых два месяца висело серое облако пыли. Нельзя было повесить белье во дворе, открыть окна и форточки.
Поэтому теперь в начале главной улицы экскаватор вырыл глубокую траншею, а рабочие вбили два куска рельса и приварили к ним поперечную перекладину — трубу, выкрашенную белой и черной краской. Все жители радовались этой баррикаде. Один пожарный инспектор ругался с директором, грозился куда-то пожаловаться и, если Журавлев получает большую зарплату, он, пожарный, может уменьшить ее рублей на пятьдесят. Но Журавлев показал инспектору постановление сельского Совета, который предлагал ему оградить жителей от пыли и шума.
Подъехавшие на первых машинах из других хозяйств, увидав полосатый шлагбаум и стрелу, показывающую налево, пошумели, повозмущались самоуправством гололобого толстяка (так они окрестили нашего директора), но все-таки повернули в указанном направлении. Дорога, идущая за огородами, была старой, разбитой, прямо, как штормящее море. Чтобы немножко ее выровнять, Журавлёв послал туда бульдозер.
Когда первый хлеб был отправлен и дорога по Гагаринской перекрыта, я отпросился у Фаины Ильиничны сбегать к Синицыну. Почему он нарушил приказ и заставил ребят просидеть в Старом хуторе с заката до темноты?
Но на дверях Генкиной квартиры висел замок. Во дворе я тоже никого не встретил. «Куда он проваливается? Почему скрывает от меня свою тайну?» — обуреваемый этим и десятком других вопросов, вышел я со двора. И тут случайно встретил Тарелкину с Грачевым. Они шли к лагерю. Сегодня концертная бригада должна выступить на току четвертого отделения. Увидев меня, Лена почему-то покраснела и отошла от Грачева.
«Вот и у этих какая-то тайна, — с неудовольствием подумал я. — Может быть, Лисицын правильно говорит, что Лена и Вова влюбились друг в друга. Почему они теперь все время вместе? Тарелкина даже в самодеятельность записалась, хотя у нее столько же артистического таланта, сколько у герцога Альбы доброты. Тоже мне чтец-декламатор. Чудеса в решете, да и только!»
Хотя я отлично знал, что они идут в лагерь при школе и что у них сегодня концерт, все же остановил их и спросил, куда они держат путь?
— Туда, куда ведет меня мой жалкий жребий, — начал дурачиться Грачев.
— Конечно, тра-ля-ля делать легче, чем колоски и початки собирать, — упрекнул я Вовку, хотя в душе был за то, чтобы они хорошо выступили с концертом. Просто молчание Лены вселяло в меня все большее подозрение в правоте слов Лисицына. Сколько раз я собирался подойти к Лене после уроков и пригласить на пруд, в степь. Но мне все время казалось, что стоит это сделать, как весь поселок начнет смеяться надо мной и Леной. У нас уже было так. Сходили весной за цветами в степь Сережа Крымов и Света Киреева, так им потом прохода не давали. Те, которые поменьше, кричали: жених и невеста, а старшие презрительно усмехались и подковыривали: «Посмотрите: Ромео и Джульетта».
А вот Вовка Грачев не побоялся этих насмешек и ходит среди белого дня по поселку вдвоем с Леной.
— А ты попробуй сделать тра-ля-ля, — подзадорил меня Грачев, — тогда узнаешь, что легче, а что труднее.
Лена, наконец, подняла голову, серьезно посмотрела на меня и сказала:
— Ты так говоришь потому, что… потому, что у вас ничего не получается с красными следопытами и тебе завидно, что у других что-то получается. А это…
Я не стал дослушивать и заспешил домой. Я знал: речь она закончит призывом к справедливости. Но какая же это справедливость, если я сам хочу дружить с Леной, а с ней дружит Грачев. И чем он лучше меня? Только тем, что научился красиво говорить. Я тоже могу заучить умные слова из книжек, начитаться стихов. Даже сам могу написать специально для Лены стихотворение.
Я даже тут же придумал первые строчки будущего стихотворения. Они почти такие же, как у Пушкина. Только он писал, что помнит чудное мгновенье, а мне помнить нечего, Меня еще никто не ссылал в Михайловское. Лену я вижу почти каждый день, а иногда несколько раз на день. Поэтому у меня строчки будут написаны так:
Люблю я чудное мгновенье.
Когда проходишь мимо ты,
У Пушкина дальше написано:
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Последняя строчка мне подходит, а вот предпоследняя не совсем. Точнее — совсем не подходит. Хотя рифма там удачная «мгновенье — виденье», но смысл не тот. Лена не спутник и не космический корабль, чтоб мимолетно появляться и исчезать. Какие слова можно подобрать под «мгновенье»? «Волненье», «виденье», «невезенье». Вот именно, «невезенье». Кругом невезенье. А все из-за кого? Из-за Синицына. Ну, подожди, попадется он мне на глаза, всыплю ему за все.
Пока я думал, у меня голова разболелась. И я решил не ходить в лагерь.
Бабушка, как увидела меня, всплеснула руками и обеспокоенно спросила: не заболело ли дитятко? Я сказал, что не вполне здоров и завалился на диван. Бабушка разыскала градусник и сунула мне под мышку. Я немного подержал его там, потом достал. Посмотрел. Красная ниточка остановилась перед черточкой на шкале чуть выше цифры 36,5. Значит, нормальная температура. Бабушка начнет расспрашивать где был, с кем встречался, о чем разговаривал? Мне совсем не хотелось говорить ей о встрече с Вовкой и Леной и о стихах. Лучше-ка я сам себе нагоню высокую температуру и скажу, что у меня болит горло и разговаривать мне нельзя. Я несколько раз ударил ногтем большого пальца по шарику градусника, красная ниточка поднялась до цифры 40.
Когда бабушка вынула градусник и, подняв на лоб очки, глянула на шкалу, лицо ее побледнело, глаза испуганно расширились. Она попросила бога спасти и помиловать меня. Но потом, очевидно, усомнилась в силе божьей и решила вызвать врача. Я умолял ее не делать этого, обещая, что через час все пройдет и я стану на ноги, а пока попросил дать мне таблетку норсульфазола и положить на лоб мокрую тряпку.
Она выполнила мою просьбу и ушла на кухню. А я, достав с этажерки «Бронзовую птицу» писателя Рыбакова, в который раз принялся перечитывать приключения, которые произошли с Мишей Поляковым, Генкой Петровым и Славкой Эльдиновым во время поисков чертежа, запрятанного в бронзового орла. «Везет же людям, — думал я, перелистывая страницы, — приехали в деревню, нашли чертеж, откопали бриллиант, помогли поймать графа, а тут никак не удается напасть на след коммунаров». Им, конечно, хорошо было, они действовали все вместе, не то, что у нас. Один прячется ото всех, другой разгуливает с Ленкой, а третьи не показываются на глаза после похода по хуторам. Так мы и через год ничего не найдем.
Только я так подумал, как услышал за окнами знакомые голоса. Они звали меня. Я вскочил, распахнул окно и увидел Саблина, Крымова и Лисицына. Ребята были чем-то возмущены.
— Что случилось? Где вы пропадали?
— Мы-то нигде не пропадали, — ответил за всех Саблин, — а вот вы с Генкой прячетесь, как кроты. Один дома отлеживается, а другой с мешком по дорогам прячется. Третий день не можем вас разыскать и сказать: с кем встречались, о чем говорили, что записали.