— Да мы собирали колоски и початки, — сказал я, сбрасывая с головы мокрую тряпку.
— Мы тоже собирали, — сердито сверкнул глазами Сережка Крымов, — только не колоски, а зерна.
— Какие зерна? — не понял я.
— Не знаешь, — усмехнулся Крымов. — Те самые… Сведения о коммунарах.
— Ну и собрали? Задание выполнено, — доложил Саблин, протягивая мне тетрадь. — На, читай. — Я взял тетрадь, открыл первую страницу и, увидав там какие-то иероглифы, спросил, что это значит? Миша начал объяснять про шифр. И зачем нам нужен шифр? Что мы, шпионы какие-нибудь. Выдумывают тоже ерунду всякую, а ты тут голову ломай. Но ребята обиделись на мою критику, Крымов вырвал у меня тетрадь и сказал:
— Ты бы лучше посмотрел, чем твой друг занимается, а ты — нас ругать.
Чем мог заниматься Генка, я не знал, но думал, что он на сборе початков.
— Нет, — разубедил меня Саблин. — Он с мешком на дороге стоит.
— Наверное, куда-нибудь собрался ехать, — предположил я, но снова не угадал.
Разведчики сказали, что Синицын вместе с другими мешочниками собирает зерно на дороге. Я мог ожидать чего угодно, но только не этого. Я решил, что ребята разыгрывают меня. Но молчавший до сих пор Лисицын дал честное пионерское, и я, выпрыгнув в окно, попросил:
— Ведите меня к нему.
— Куда ты? — услышал я голос бабушки. — Ты же больной?
Я обернулся и ответил, что уже выздоровел. Но бабушка не поверила и стала громко ругать моих приятелей, которые не хотят считаться даже с тем, что я болею и при такой высокой температуре могу умереть. Она пообещала не оставить этот случай без последствий и рассказать родителям, а пока сбегать в больницу и вызвать скорую помощь. Она, наверное, считала мой побег результатом нервной горячки и думала, что я все делаю в бреду.
Мы выбежали на объезжую дорогу и увидели группу людей далеко за поселком, там, где проселочная колея сворачивает на старый грейдер. Как только грузовик проезжал мимо, обдавая их клубами серой удушливой пыли, они все кидались к грейдеру, опускались на колени и что-то искали.
— Видал? — показывая на них, кричал Крымов.
— А что они делают?
— Вот жулики! — возмущался Крымов, а Лисицын толкнул локтем Саблина и сказал:
— Дурачка из себя строит, не видит.
— Они зерно собирают, — объяснил Саблин.
— Ну и что?
В это время, поднимая высокую серую стену пыли, на проселочной дороге появился грузовик. При въезде на грейдер он подпрыгнул, и из его кузова ручейками потекло зерно.
Люди с мешками, как бестолковые куры, толпились, расталкивая друг друга локтями, опускались и начинали торопливо собирать зерно. Они кидали пригоршню за пригоршней в свои мешки.
— Теперь видишь «что»? — возмущался Крымов. — Мы там по колоску собираем, а они мешками отсюда таскают.
— Так они, наверное, сдают.
Крымов усмехнулся:
— Сдают своим курам и свиньям.
Тут среди пожилых теток я увидел долговязую фигуру Синицына и направился прямо к нему. Генка, с трудом волоча на своих худых плечах мешок, попытался удрать, но мы легко его настигли.
— И тебе не стыдно, Генка? — спросил я своего друга, который прятал красное лицо под козырьком старой мичманки. — Говорил, что будешь дома, а сам…
— Чего ты раскричался? — сбросил мешок на землю Синицын. — Подумаешь, командир какой нашелся.
У меня от возмущения даже дыхание перехватило. И это после всего, что я ему прощал, после всего, что я выслушал от своих товарищей. Он платит мне за настоящую дружбу такой черной неблагодарностью.
— Ну, правильно сказал тогда Грачев, что ты третий сын того бога, — наконец обрел я дар речи. — Посмотри, на кого ты похож, — я показал на стоящих в стороне мешочников. — Пионер! Позоришь красный галстук, весь лагерь позоришь!
— Да разве коммунары так поступали, — перебил меня Крымов. — Вон Аликов рассказал мне, как они хлеб от себя отрывали и посылали обозы голодающим городам.
— Сравнил, — хмыкнул Синицын. — Да если надо будет, я свой хлеб кому хочешь отдам. А так он же все равно пропадет.
В это время к нам на мотоцикле подъехал Прыщ. Он заглушил мотор и спросил Генку:
— Донесешь? Или подвезти?
— Донесу, — буркнул Генка, отодвигая мешок, лежавший у его ног. Леопард вдруг вскочил и грозно зарычал.
— Ну, ну, — погрозил ему кулаком Хамугин, — быстро ты забыл, чей хлеб ел.
Генка вовремя схватил собаку за ошейник, она рванулась к мотоциклу.
Заводя мотор, Прыщ сказал:
— Уйми свою зверюгу, а то я ей другой глаз вышибу.
— Вот кто к тебе в друзья набивается, — с презрением сказал я, когда мотоцикл отъехал от нас. — Его даже родная собака ненавидит, а ты…
— А что я? — разозлился Генка, надвигая еще ниже козырек. — Чего вы ко мне привязались? Всю зиму воспитываете и летом от вас покоя нет. Я без вас знаю, что мне делать.
Тут новая машина въехала на грейдер, и Генка, сопровождаемый Леопардом, побежал к толпе. Его волкодав рванул чей-то мешок, на кого-то так зарычал, что перепуганные мешочники, ругаясь, отскочили в сторону.
— Убери своего одноглазого разбойника! — потребовал старик.
— Добром тебя просим! — поддержала его тетка Лушка, известная в совхозе торговка. — А не то…
— Что не «то»? — шагнул к ней Генка, — Что не «то»? А ну, Леопард…
— Опомнись, нехристь! — бросила свой мешок тетка.
— Генка! Этим не шутят! — предупредил его Саблин.
Синицын вернулся к свому мешку, высыпал в него из фуражки зерно, взвалил мешок на плечи и, глядя себе под ноги, поплелся к поселку.
— Надо сказать Журавлеву, — посоветовал Крымов, — пусть он тут милиционера или дружинника поставит.
— Вот это правильно! — одобрил Лисицын. — Лучше мы сами соберем и сдадим на склад.
Саблин подумал о чем-то, вытер вспотевшее лицо и сказал:
— Наши машины здесь редко ходят. Только с четвертого отделения. Это — чужие, и Журавлев тут не поможет.
— Надо что-то придумать, — наморщил узкий лоб Пашка. — Прямо заявить в милицию.
Саблин опять подумал и ответил:
— Милиция не поможет. Скажет: они же не воруют.
— Как это не воруют, — загорелся Крымов. — За день, посчитай, сколько они уносят.
Мы сели на край кювета и стали думать, куда пойти, кому сказать о таких потерях зерна? Из-под моих ног ручейком сыпался песок на дно кювета. Я перекрыл ему путь ладонью. И тут догадка осенила меня. Если все щели бортов автомашин заделать хорошо, а сверху зерно прикрыть брезентом, так оно не будет вытекать и сыпаться. Тогда и мешочникам ничего не достанется.
— Надо сказать автоинспектору, — первым высказался Саблин.
— Нет, лучше бригадиру шоферов или начальнику автоколонны, — внес предложение Крымов.
— А сами мы не можем? — спросил я. — Встанем на дороге и будет останавливать каждую машину.
— Так они и остановятся, — засомневался Лисицын.
— Держи карман шире, — поддержал его Крымов.
— А если мы с красным флажком?
— Это, пожалуй, идея, — согласился Саблин.
Мы тут же решили вернуться в лагерь, собрать чрезвычайное заседание штаба красных следопытов, чтобы решить два вопроса: о Синицыне и о пограничной заставе.
Нам повезло: только что вернулась из поездки на ток четвертого отделения концертная бригада во главе с Фаиной Ильиничной. Учительница была очень довольна концертом и пожалела, что Миша Саблин не поехал с ними и не прочитал свои стихи.
— Я в другой раз, — пообещал Саблин и сказал Фаине Ильиничне о срочном совещании штаба красных следопытов. Он хотел посоветоваться с учительницей насчет Генки и насчет пионерской пограничной заставы, но она ответила, что очень торопится и лучше отложить все серьезные дела до завтра. А если уж нам так хочется, Фаина Ильинична согласна оставить за себя Тарелкину, которая ей все передаст на утренней линейке.
До завтра нам ждать не хотелось, и мы приняли это условие.
На заседании штаба Крымов доложил о результате похода по хуторам. Они беседовали с Аликовым и Куликовым. Из рассказов обоих стариков выходило так, что не коммунары создали тут коммуну, а они. «Были тут из Царицына заводские, — сказал Аликов, — но прожили они здесь самую малость, около года, а потом одни из них разбежались, а другие были убиты бандитами, когда вывозили хлеб на станцию. Но это было до нас, — заверил ребят Аликов. — А когда я демобилизовался и создал коммуну, царицынских уже не было». Куликов рассказал пионерам о штурме Перекопа и о том, как он лично вместе со своим эскадроном первым ворвался в Крым и гнал «черного барона» Врангеля до самого Черного моря. По его словам выходило, что коммуну в наших местах начали создавать после двадцатого года, когда в хутора вернулись фронтовики и среди них большевик Куликов. О царицынских рабочих, приезжавших сюда за хлебом, он знал не больше Аликова, но пообещал ребятам порасспрашивать стариков и старух и дать весточку следопытам.
Когда Крымов предложил разжаловать Генку в рядовые, Тарелкина сказала, что тут надо сначала как следует разобраться, а потом уже решать по справедливости. Ей самой не очень нравится поведение Синицына. Она видела, как Генка утром бегал с ведром к столовой и выпрашивал там помои. А вчера ей показалось, что он подъехал на мотоцикле с Прыщом и вынул из коляски мешок, набитый травой или еще чем-то. Может, она ошиблась; было уже темно и человек с мешком направился не прямо к дому Синицына, а к глухому переулку. Но ей все-таки кажется, что это был Генка, потому что Прыщ сказал:
— Дружи с дядей Ваней, парень, — научишься жить.
И несмотря на эту дополнительную улику, Лена возражала. Теребя конец косы, она говорила, подражая Фаине Ильиничне:
— Гена — мальчик легко увлекающийся. И это мешает ему хорошо учиться и быть дисциплинированным. Вы об этом лучше меня знаете. Наверное, он увлекся чем-то новым…
— Воровством, — тихо подсказал ей Грачев.
— Может быть, — согласилась Тарелкина, — он попал под влияние этого противного типа Хамугина. Надо узнать. И если это так, надо всем отрядом перевоспитать его. Вот ты, Сеня, сходи к нему домой и как друг поговори с ним по душам.