И хотя Лена говорила со мной, как с подчиненным, и давала прямое указание, я ничуть не обиделся на нее. Почему-то я с радостью захотел выполнить это поручение. Честно говоря, ничего хорошего от разговора с Генкой я не ожидал, но все равно мне было приятно получить такое задание. Она могла бы попросить Грачева, но не сделала этого. Нет, надо непременно сочинить стихи и подарить их Лене. Только мне никак не удается.
— Сеня, почему ты меня не слушаешь? — услышал я вопрос Тарелкиной.
Я смутился: заметили или нет ребята, что я пристально смотрю на Лену и мечтаю? Нет, они тоже смотрят на Лену и слушают ее.
— Я прошу тебя сегодня же сходить к Гене.
— Хорошо, схожу, — сказал я, поднимаясь.
— Да не прямо сейчас, а попозже, — остановила меня Тарелкина. — Ты сегодня какой-то странный. Я еще днем обратила внимание, когда мы с Вовой встретили тебя. Ты не болен?
Ну, это уж слишком!
— Расскажи, что ты придумал с мальчиками? — просит Лена, усаживая меня на место.
Я делаю безразличное лицо и отвечаю:
— Да ничего особенного.
— Как это «ничего особенного», — обижается Крымов.
— Пионерскую заставу придумал, — подсказывает Лисицын, — а говорит «ничего особенного».
Лена внимательно слушает моих друзей, иногда согласно кивает головой, иногда просит повторить.
— Вот это сейчас важно, — делает неожиданное заключение Грачев. — Тем более, что никто ничего о коммунарах пока не знает. И может быть, действительно их не было, а приезжал просто продовольственный отряд собирать хлеб…
— Подожди, подожди, Вова, — просит его Лена. — Как же никто ничего не знает. Милиционер же сказал Синицыну. И потом мой дедушка тоже рассказывал о коммунарах. Скоро он приедет в гости к нам, я уточню. Другое дело, что мы пока не нашли живого участника. Но, по-моему, красные следопыты должны продолжать поиски.
— А как же застава? Без нас? — насторожился Лисицын. — Я не согласен… Я так думаю, как Грачев: отложим это дело.
Все члены штаба стали спорить: может быть, прекратить на время поиски коммунаров? Я предложил дежурить на заставе каждый день новому звену, а поиски продолжать. Грачев сказал, что если мы погонимся за двумя зайцами, то ни одного не поймаем и попросил тут же отпустить его из концертной бригады и назначить командиром пионерской заставы.
Но Лена поддержала не Вовку, а меня. Она сказала, что командиром заставы будет тот звеньевой, чье звено выйдет на дежурство. И еще она попросила организовать дежурство так, чтобы девочки не оставались в степи на ночь. Ведь хлеб будут возить не только днем, а круглые сутки. И нам придется несколько ночей простоять в дозоре. С этим предложением все согласились. Хотя в каждом звене были девчонки, но что поделаешь, времена средневековых рыцарей еще не прошли.
— А если они добровольно? — спросил Паша.
— Ну, если добровольно, тогда другое дело.
— Я уверен, таких не найдется, — решил за всех Грачев, но Лена ему возразила:
— Ты напрасно так несправедлив к нам. Я первая останусь со своим звеном на всю ночь. Значит так, Сеня, — обратилась она снова ко мне, — ты идешь к Синицыну, а я к девочкам. Попрошу их сшить красные повязки на рукава. А ты, Вова, принеси белую краску и напишешь на повязках ППЗ. Пионерская пограничная застава. Правильно, мальчики?
Еще бы, неправильно. Здорово!
Генку я застал в сарае. Он чем-то шуршал. Когда я подошел к двери, оттуда выскочил Леопард и предупреждающе пролаял, загородив вход в сарай. Тотчас появился Генка. Увидев меня, он бросил в темноту кукурузный початок, захлопнул дверь, продел в ушко замок и спросил:
— Жалеть меня пришел? Или уже рассказал всем?
Я ответил не сразу. Обидно слушать такое от друга.
Тем более, что за все годы нашей дружбы я ни разу ни кому не выдавал Генкиных тайн. Но уже если Синицын подозревает меня, то с ним действительно творится что-то неладное. Раньше я мог бы просто повернуться и уйти, а теперь не мог поступить так. Мне стало жалко моего лучшего друга. Целыми днями он возится с этой проклятой скотиной, а теперь еще стал мешочником… Интересно, что он придумал в свое оправдание?
— Знаешь, Сенька, — горестно вздохнул мой друг, — вы меня пока исключите из своего отряда.
Я ожидал от Генки чего угодно, но не такой просьбы. Странно, но Синицын не ловчит, не хитрит, а честно просит списать его на берег. Тут что-то не то.
— Ну, а в лагерь ты будешь ходить?
— Нет, пока не буду.
— Как это «пока». А отец что скажет?
Генка еще тяжелее вздохнул, грустно посмотрел на меня, размышляя о чем-то, но потом решился и, схватив меня за руку, потащил в сарай. Мы сели на верстак.
— Я тебе уже говорил про путевку, — быстро зашептал Генка. — Так вот, чтобы прокормить эту прорву, нужно знаешь сколько корма? Вагон. Отец попросил управляющего выписать по дешевке озадков или комбикормов, а тот отказал. Вот отец и велел собирать зерно на дороге.
Я передал Синицыну решение чрезвычайного заседания штаба отряда. Генка усмехнулся:
— Детская игра. Вы встанете здесь, а мы уйдем дальше.
— Идите хоть на край света, — милостиво разрешил я Генке и его компании. — Хлеба все равно не будет.
— Поживем — увидим.
— Приходи завтра — увидишь.
— Приду. Куда же я денусь. У меня задание: в день два ведра.
Два ведра! Я даже ахнул. Это сколько же они растащат совхозного хлеба. Их ведь там собирается не два-три человека, а все двадцать. У нас. А в других хозяйствах? И я мысленно представил себе, как на всех хлебных дорогах по всей стране стоят мешочники. Это какое же право они имеют так нахально воровать хлеб у государства. И все из-за чего? Из-за ротозейства шоферов, которым, видите ли, трудно заделать борта своих грузовиков и еще из-за того, что дорожники не следят за дорогами и на них колдобин и ям не меньше, чем звезд на Млечном пути.
Тут я вспомнил гневное лицо Сережки Крымова, когда он говорил о коммунарах и бойцах продовольственных отрядов, которые воевали с кулаками и бандитами за каждый мешок зерна. А иногда и погибали. У меня кончилось всякое воспитательное терпение и я спросил Генку: давал ли он клятву пионера.
— Ну а раз давал, так выполняй ее.
Я встал с верстака и приказал ему как звеньевой:
— Чтоб завтра утром был на линейке.
— Обсуждать будете?
— Нет. Пойдешь с нами на заставу.
Генка тоже встал с верстака и признался:
— Мне отец такую «заставу» задаст… Эх, Сенька, ты, должно быть, думаешь, что мне интересно вот так каникулы проводить? Я просил отца сходить к Журавлеву, но он на него обиделся за путевку.
— Так тем более, — начал я горячо убеждать друга, решив воспользоваться его колебанием. — Ты имеешь право… Хочешь, мы скажем твоему отцу? Подумаем насчет путевки.
— Не надо, — попросил Генка.
— Да ты не бойся. У тебя отец умный. Он же лучший шофер. Он все поймет.
— Да вот пока не понимает. Мы ему с матерью каждый день говорим, а он уперся: «К Дмитрию Петровичу принципиально не пойду».
— Но ведь это глупый принцип.
— И мы ему так говорим. Ладно, Сенька, я тебя не подведу. Буду завтра в лагере.
Пионерская пограничная действует
Фаина Ильинична вывела нас за ворота и напутствовала с доброй улыбкой:
— Я рада за вас. Рада, что мы нашли новое нужное и большое дело. Я о нем обязательно скажу Николаю Андреевичу и Журавлеву. Ну, Грачев Вова, запевай!
Довольный признанием своегд таланта, Вовка спросил:
— Какую?
— О Гайдаре.
Вовка запел:
Видишь, товарищ, заря занимается,
Вновь за работу народ принимается.
Там, где труднее и круче пути,
Гайдар шагает впереди!
Мы подхватили:
Гайдар шагает впереди!
С песней мы уходим из лагеря. Стараясь идти в ногу, мы промаршировали по главной улице. На окраине разбились на три группы и направились каждая к своей дороге.
Моему отряду досталось то место, где вчера мы встретили Генку. Синицын шел рядом со мной. На его загорелом лице я иногда замечал ухмылку. К чему она относилась: к парадности нашего шествия, к Вовкиной песне о безымянной высоте, на которой осталось трое из восемнадцати ребят?.. Мы, конечно, останемся все, но если честно, по большому счету — мы же идем на свою развилку не сказки рассказывать, а воевать с разгильдяями и жуликами. И еще неизвестно, кто и как будет реагировать на наши красные повязки и флажки.
Мне отлично известно, как дорога каждая минута для шофера на хлебной трассе. Ему тонно-километры только подавай. И что такое два-три килограмма зерна, потерянного на дороге? Ерунда. Мелочь Капля в море. Песчинка в Каракумах. И тут, встретив на пути не красный околышек автоинспектора, а вихрастую голову непрошеного контролера, шофер может не остановиться. Ведь под колеса не ляжешь. А почему бы и не лечь? Мне мама рассказывала, как во Франции во время войны колонизаторов с вьетнамцами, одна девушка Раймонда Дьен легла прямо на рельсы перед эшелоном, везшим французских солдат на далекий Индокитайский полуостров. Когда я об этом поведал Генке, он скептически усмехнулся:
— Одна, а остальные? Ну, то-то.
— Зачем нам, собственно говоря, ложиться под грузовики. Мы лучше запишем их номер и передадим куда надо.
— Это вернее, — согласился Синицын. — Только, по-моему, зря ты эту дорогу выбрал.
— Почему?
— Да, — помялся Генка, — тут… меньше всего хлебных машин ходит. Нам делать будет нечего.
— Найдем дело. Будем обучать Леопарда.
Услышав свою кличку, волкодав вильнул хвостом и задрал морду кверху. Генка, почувствовав в моих словах подвох, поджал губы.
— Так это я один, — сказал он, пройдя несколько шагов. — А вы?
— Будем наблюдать.
— Все равно, — упрямо стоял на своем Синицын, — зря мы сюда идем. Лучше давай поменяемся с Грачевым. Я мигом их догоню и скажу им.
Мне была непонятна Генкина прыть и его беспокойство за наше вынужденное безделье. Но все-таки я остановил его, сказав: