— Какие-то слова нехорошие ты придумываешь.
— Какие слова?
— Ну которые ты придумал. Нет, что бы попроще, а то оборотень.
— Какой оборотень, чего ты выдумываешь.
— Да ты говори, — поторопила ее Лена.
— Я не хочу это слово говорить, — уперлась Света. — Давайте какое-нибудь другое слово, а про нечистую силу не надо…
— Ладно, — не стал больше испытывать я Светку. — Подскажу тебе, так и быть.
Я хотел уже назвать Киреевой целиком задуманное слово «оборона», но тут Лена заметила на грейдере машину и крикнула:
— Идет!
Мы повскакивали с мест. Но увидев, что машина идет со стороны заставы Грачева, я напомнил Лене:
— Что же мы, не должны доверять товарищам?
— А когда же наши пойдут? — спросила Тарелкина, как будто я знал расписание движения хлебного транспорта и мог дать ей точный ответ.
— Везет! — восхищенно заметил Лисицын, и когда мы все в нетерпении начали крутить головами, ища, кто и что везет, Паша пояснил: — Грачеву и его компании. — От этого каламбура нам стало весело. Еще веселее нам было смотреть, как люди с мешками и ведрами, стоявшие около большой колдобины, вместо зерна, высыпающегося из кузова, увидели сердитое лицо шофера и его кулак. Кузов его автомобиля был обит фанерой и сверху прикрыт брезентом. Около выбоины машина сбавила газ и плавно, как лодка на волне, преодолела препятствие.
Но вот машина ушла далеко, и снова в степи наступило душное сонливое ожидание. Продолжать игру в слова не хотелось. Сейчас бы искупаться в пруду, снять с себя усталость и сонливость. Эту мысль первым подал Генка и его наверняка поддержали бы, если бы в это время на дороге не показалось облако пыли. Мы так обрадовались ему, точно увидели пролетающий космический корабль. И хотя все видели маленькую, будто игрушечную, автомашину, Лена запрыгала радостно:
— Идет! Идет!
Всем звеном мы двинулись навстречу грузовику. Я махнул красным флажком. Не доезжая до нас метров трех-четырех, машина остановилась. Из кабины выглянул Федор Федорович Синицын. Я быстро оглянулся: Генка, нагнув голову, прятался за спину товарищей. Но его пес, поднявшись на подножку, радостно лаял.
— Что за новая автоинспекция? — улыбнулся Генкин отец, оглядев наши красные повязки.
— Хотят в коммунизм уехать, а их никто не берет, — объяснила ему доярка и посоветовала: — Ты хоть забери их, Федя, а то они тут от безделья передерутся.
Федор Федорович еще громче засмеялся.
— Мы не инспекция, дядя Федя, — подошел я к кабине. — У нас патруль. Мы машины проверяем.
Федор Федорович лихо подправил кончики темных усов и неодобрительно сказал:
— Лучше носы свои проверьте. Полезнее. — Тут он заметил своего сына. Всякое подобие благодушия исчезло с его чернявого лица.
— Я тебе велел что делать? — серьезно спросил он Генку.
Синицын, не подходя к грузовику, выпалил быстро, как из пулемета:
— Не буду я больше собирать зерно.
— Что? — нахмурил густые брови отец. — Путевку один я должен зарабатывать?
— Нет, не один. Завтра я пойду к Дмитрию Петровичу, — смелее глянул на отца Генка, — попрошу его, а собирать совхозное зерно больше не буду.
Шофер резко открыл дверцу, оттолкнул собаку и, сердито оглядев нас, скомандовал:
— Чего рты разинули? А ну — марш отсюда! — Ребята посмотрели на меня, я на них. Нет, мы не намерены уходить. Мы не для этого создали пограничную заставу в степи. И кроме того, не оставлять же Генку одного.
— Оглохли вы, что ли?
— А вы не кричите на нас, дядя Федя, — сказал я, набравшись храбрости.
Синицын подпер бока кулаками.
— Скажите, пожалуйста, — усмехнулся он. — Какие принцы.
И он начал нас ругать. Сказал, что мы бьем баклуши, что лучше бы мы шли на ток, помогали провеивать зерно. А останавливать машины имеет право только автоинспектор. И что если мы не уйдем, он надерет нам уши. И первому Генке. Во время его зажигательной речи мешочники, столпившись за нашими спинами, поддакивали Синицыну и пускали в наш адрес колючие реплики.
А я-то раньше считал Генкиного отца умным и добрым. А он оказывается злой и жестокий. Нам собирается еще уши надрать. За что? Нет, мы молчать не будем. Ободренный молчаливой поддержкой ребят, я сказал, что стыдно ему, лучшему шоферу совхоза, так кричать на пионеров. Тут все наперебой начали доказывать Федору Федоровичу его неправоту. Распаленная обидой Лена ближе всех подошла к шоферу и сказала так, как будто объявила ему выговор:
— Вы должны нам «спасибо» сказать, а вы ругаетесь. Это несправедливо!
Синицын стоял хмурый. Сначала он хотел с нами спорить. Потом заткнул пальцами уши. И, наконец, не выдержав, замахал руками.
— Да тише вы! Растрещались, как сороки!
Когда мы утихомирились, Федор Федорович сказал:
— Проверяйте машину. Она у меня, как зверь, работает, — он ласково погладил капот. — Коробка передач — в норме, тормоза — в порядке, аккумулятор только вчера перезарядил: с полуоборота заводит. Ну, кто из вас соображает?
Но мы объяснили шофёру, что мотор проверять не будем, а вот как его кузов подготовлен для перевозки зерна, посмотрим. Как пчелы соты, так и мы грузовик облепили со всех сторон. За машиной тянулась пунктирная ленточка из пшеницы. Щели кузова заделаны не были.
— Мы не можем вас пропустить, — решительно заявил я. — Надо заделать все дырки.
Федор Федорович задумчиво крутил кончик усов, исподлобья глядя то на нас, то на толпу мешочников, которые нет-нет да выкрикивали в наш адрес ехидные слова.
— Понимаете, ребята, — наконец сказал он уже без злости и насмешки. — Нечем у меня щели заделывать. Я на элеваторе исправлю дефект.
Я посмотрел на ребят.
— Как, отпустим?
— Отпустим, — согласилась Лена. — Запишем номер и сообщим директору.
— Ну это уже ни к чему, — снова нахмурил густые брови Синицын. — Я же по-хорошему.
— Эдак ты и до вечера не доберешься до заготзерно, — посочувствовала ему доярка.
— А я специально подожду, когда ты на дойку уйдешь, — повернулся к ней Федор Федорович.
— У меня сегодня отгул.
— Ты лучше вот что, Анна, — обратился он к ней, — дай мне свой мешок. Я тебе вечером верну. Ну, вы, кто-нибудь, граждане хорошие, дайте свою тару.
Мешочники недовольно зароптали. Кое-кто из них стал предусмотрительно уходить от автомашины.
Синицын зло сверкнул глазами.
— Ах, вы скупердяи. Порожний мешок жалко. Вот что, орлы! Давайте дружно нарвем травы. А?..
Мы рвали траву и подавали ему, а он скручивал ее жгутом и распихивал по углам кузова.
В это время на дороге показалось еще две машины.
— По местам! — отдал я приказ, и мы все выстроились вдоль обочины, приготовив флажки. Федор Федорович подозвал к себе сына, сказал ему что-то и сдвинул кепку на брови. Потом он поглядел на приближавшиеся грузовики и громко рассмеялся. Подъехав почти вплотную к первому грузовику, машины остановились. Пыль, гнавшаяся за ними, перепрыгнула кузова и скрыла от нас толпу на грейдере. Шоферы, недовольные непредвиденной остановкой, хмуро ходили по нашим следам и недовольно принимали замечания. Один из них с насмешкой поблагодарил нас и полез в кабину. Мотор его самосвала загудел, но Генкин отец сказал водителю:
— Правильно, Иван, давай сыпь зерно на дорогу, корми вон тех тунеядцев.
— Я виноват, что на складе брезента нету? — ответил ему шофер.
— Они виноваты, — кивнул в нашу сторону Синицын. — Заставу придумали, время у нас отнимают… — Шофер неохотно повернул ключ зажигания, мотор заглох, он вылез и спросил:
— Чем заделать щель, пальцем?
— Травой, — посоветовал ему второй, который по примеру Синицына молча заделывал щели своего кузова.
Но шофер откинул сиденье, достал оттуда старый пиджак, разорвал его на две части и полез в кузов. Федор Федорович подошел ко мне и спросил:
— Ты, что ли, командир заставы? Давай мне справку.
— Какую?
— Что машины в ажуре и я могу везти хлеб до заготзерно.
— Ну и везите.
— До, следующей заставы?
— Да больше таких застав нет, — начал я уверять шофера, но не тут-то было.
— Думаешь одни вы такие умные, а другие пионеры ушами хлопают?
Пришлось вырывать из Лениной тетради листы и писать справки. В конце каждой я ставил подпись: «начальник ППЗ С. Морозов».
Когда грузовики ушли, Генка громко выдохнул:
— Хо, пронесло, — он весело посмотрел на меня. — Значит, уговорили.
— А что он тебе сказал?
— Чтобы я не ходил к Журавлеву. Сам обещал пойти. Пообещал душу из него вытрясти, но путевку получить. Вот посмотришь, если добьется, в тот же день со скотиной разделается.
Я посмотрел на друга: рот его растянулся до ушей, а в черных глазах светились блестящие кубики голубого неба.
— Машина! — раздался звонкий голос Лены…
Теперь почти все грузовики, проходя мимо людей с мешками, не теряли драгоценных зерен. И напрасно те метались с одной стороны дороги на другую, убегали далеко вперед, уходили с нашего грейдера на соседний, снова возвращались разозленные, разморенные солнцем и неудачами. Мы громко смеялись, а они хмурились.
На закате солнца нас сменило звено Сережи Крымова. «Им, конечно, легче будет, — подумал я, передавая Сергею повязку и флажок. — Во-первых, вечером будет меньше машин, во-вторых при зажженных фарах лучше видны все неровности дороги, и шофера ведут свои грузовики не на такой бешеной скорости».
Когда я рассказал об этом Крымову, тот не согласился.
— Приходите к нам на костер, сами увидите.
После ужина, захватив десяток картофелин, мы с Генкой решили проведать своих приятелей. Выйдя на грейдер, мы не увидели пламени обещанного костра. К нашему удивлению на развилке не оказалось ни одной живой души. Сначала я подумал, что Сережка с ребятами спрятался где-нибудь в кювете, и попросил Генку приказать Леопарду обследовать местность. Синицын подвел собаку к тому месту, где мы передавали звену Крымова свои повязки и флажки. Она понюхала землю, потом недоуменно поглядела на хозяина, вильнула хвостом и мирно улеглась у его ног. Пришлось нам пройти с километр от грейдера к току. Несколько раз я окликал Сережку, Генка свистел так, что у меня в ушах звенело. Но сгущавшаяся темнота, пропитанная дневной пылью, не откликалась.