Мы дошли до старого моста, перекинутого через неширокую балку. Уж если их под мостом нет, значит, бросили пост и ушли домой. Струсили! Испугались темноты! А еще в разведчиках ходят. По кювету, густо заросшему лебедой, мы спустились к мосту, и тут я наткнулся на что-то мягкое.
— Вот они, голубчики! — воскликнул обрадованно я, думая, что зря грешил на ребят. Но, нагнувшись, увидел мешок. Тесьма развязалась, и из него высыпалось зерно.
— Вот так штука, — сказал я, пробуя на зубах твердые зерна. — Целый мешок пшеницы. Как он сюда попал? — спросил я Генку.
— Тише, ты! — предостерегающе зашептал друг. — Ноги у него есть? Нет. Значит, не сам пришел.
— Ты думаешь… — Генкино тревожное настроение сразу передалось мне.
— Тут и думать нечего, — категорически подтвердил он мою догадку.
Что же делать? Идти в поселок за милиционером? Пока мы проходим, вор может прийти, забрать мешок, и тогда ищи ветра в поле. Вдвоем уходить нельзя. Надо одному.
— Ну что ты решил?
— Ясное дело, ждать, — сказал Синицын и, набрав полную горсть пшеницы, полез под мост. — Тут хорошо, прохладно, ветерок продувает. И никто нас не увидит.
— Нет, Генка, это не дело. Лучше я схожу домой, разыщу уполномоченного или скажу кому-нибудь в конторе.
— А я тут один останусь? — вышел из своего укрытия Синицын.
— Почему один, с Леопардом.
— Оставайся ты сам с ним.
— Да он меня не послушается.
— Я ему прикажу лежать.
— Трус несчастный, — сказал я, садясь на мешок. — Приказывай.
Генка посмотрел в степь, потом на дальние огни поселка, на яркие лучи фар, бегущих по грейдеру, и молча опустился возле меня. Лица его я не видел, потому что мне стало противно смотреть в его сторону. Но, по тяжелым вздохам, которые то и дело раздавались в темноте, я догадался, как Генка переживает свое малодушное падение и мое презрение к нему. Готовясь к Генкиному уходу, я решил хоть чуть-чуть приучить волкодава и осторожно провел по его жесткой шерсти рукой. Леопард вздернул морду и оскалился.
— Чтобы я с таким крокодилом остался! — поклялся я, поднимаясь с мешка. — Хочешь меня инвалидом сделать. Да я лучше один буду сидеть. Иди, только бегом.
— Нет, — уперся Синицын, — одного я тебя не оставлю. Вдруг они придут, увидят тебя.
— Как же увидят, когда я буду спрятанный. — Но мой довод не убедил друга. — А может, мы всю ночь тут просидим?
— Ну и пусть, — решился на такой подвиг Синицын, забыв, что дома мы отпросились совсем ненадолго и там поднимется настоящая паника. Но и это не смутило Синицына. Он готов был на все, только бы не оставаться одному.
Делать было нечего. Пришлось согласиться с Генкой. Не бросать же нам своей засады, не раскрыв преступника. Ведь раз он спрятал тут этот мешок, то обязательно явится за ним. Значит, надо набраться терпения и ждать. Втайне от Генки я с нетерпением ожидал машину, чтобы попросить шофера заехать к нам домой и предупредить родителей, а еще лучше самому съездить и разыскать нашего участкового милиционера Петрова.
Но на нашей дороге как будто весь транспорт поломался. За тот час, который мы сидим с Генкой и Леопардом, ни один грузовик не прошел с тока на элеватор. Без причины такого не бывает. Вон с других токов, из других хозяйств идут же машины по грейдеру.
— Может, они все вывезли, — не очень уверенно размышляет Синицын. — А теперь от комбайнов к току подвозят.
— Может быть, — соглашаюсь я, чтобы не молчать и поддерживать разговор.
— А может, их перебросили на другие отделения, — продолжает Синицын.
— Может быть.
— А может, они устали и пока отдыхают?
— Может быть.
Генка начинает злиться.
— Что ты заладил одно и то же: «может быть» да «может быть».
— А что я тебе должен говорить «не может быть»?
Я вижу, что из нашей беседы ничего путного не получится. Ложусь в канаву, кладу голову на несчастный мешок и начинаю рассматривать звезды. Далекие и близкие, большие яркие и совсем крошечные бледные, они посылают к нам бледно-зеленый свет. И где-то среди них плывут наши ракетные корабли к Марсу, к Венере. Пока на них установлена только аппаратура и приборы. Но, может, когда мы подрастем, корабли уже повезут туда первых космонавтов. По моему твердому убеждению, главные начальники, которые подбирают космонавтов, поступают неправильно, что берут в свой засекреченный городок только уже готовых летчиков или готовых врачей и ученых. Туда надо принимать вот таких, как мы с Генкой. Впрочем, насчет Генки надо еще подумать. Если он боится один, даже с верным псом, остаться в ночной степи на час-другой, вряд ли из него выйдет настоящий космонавт…
В это время из черноты горячего неба к земле устремилась хвостатая комета. Отсюда она была похожа на бенгальскую свечку, которая разбрызгивает тысячи ослепительных искр. А вдруг это не комета, а космический корабль, запущенный с какой-то планеты? И что же я ничего не загадал? Светка говорит, если увидишь комету и что-нибудь загадаешь, твое желание обязательно исполнится. Я тут же загадал на будущее: поймаем мы вора или нет? В общем, эта примета — ерунда на постном масле. Как будто все зависит от кометы. Все зависит от нас самих.
— Слушай, Сенька, ты видал комету?
— Ну, видел.
— Ты загадал что-нибудь?
— Нет, а ты?
Генка ложится на мешок с другого конца и тоже, глядя на небо, мечтательно произносит:
— Только я подумал: придет жулик или не придет, как вижу светлое-светлое пятно. Я сразу догадался — комета! Значит, придет. А вдруг он не один, а, их двое или трое?
— Ну и что же?
— Поймают нас…
Нет, Генку никак нельзя записывать в космонавты… А может, он прикидывается, меня испытывает? Что меня испытывать, я же не побоялся остаться один. Ну, не то что бы один, а с собакой. Была бы веревка, я привязал бы ищейку к стойке моста и пусть она грызет от злости бревно.
— Мы же спрячемся, — во второй раз объясняю я Генке. — И потом не они нас ловят, а мы их.
— Вот завтра будет разговору, — загорается Синицын. — Может, про нас еще и в газету напишут.
— Может быть.
— А может, еще и по радио в «Пионерской зорьке» расскажут.
— Может быть.
— Опять ты заладил свое «может быть». Не хочешь разговаривать, так и скажи честно.
Но что я мог сказать ему честно или нечестно? Ничего. И поэтому я принял, на мой взгляд, самое верное решение — молчать. Хорошо в степи ночью на траве. Смотреть в бездну неба, слушать звонкую разноголосицу кузнечиков, шорох пробегающих сусликов. Но это хорошо, когда все хорошо, а не тогда, когда с минуты на минуту могут появиться жулики, которые спрятали мешок.
Мы их все равно дождемся и увидим. Они нас не увидят, а мы их непременно увидим.
Рядом беспокойно заворочался пес. Может, он почувствовал тех, кого мы ждем? Вдруг он сейчас залает?
— Генка, зажми собаке рот, — прошептал я. Синицын взял собачью морду рукой и спросил:
— Идут?
Леопард завертел головой. Где-то далеко на дороге заскрипели тележные колеса, донеслось глухое шлепанье копыт лошади по пыльной колее. Мы подползли к краю канавы и посмотрели на дорогу. В темноте был виден человек, идущий рядом с подводой. Время от времени человек включал карманный фонарик, и его желтый свет слабым лучом освещал обочину дороги. Значит, он что-то ищет. Только бы собака нас не выдала. Генка ласковыми словами уговаривает ее набраться терпения и молчать, как рыба.
— Зря мы не спрятали мешок, — пожалел Генка, когда мы залезли под мост. — Теперь он его найдет.
— Пусть, — сказал я. — Только бы увидать этого вора.
Вот уже совсем близко скрипит колесо, раздается тяжелый лошадиный вздох, и мы слышим голос, кого бы вы думали? Кладовщика Спиридона Макеевича.
— Притомился, Орлик… Потерпи, дорогой. Мы его найдем…
Я даже ушам своим не хочу верить. Неужели Макеич вор? Про него все говорят, что он честный человек. Я выглядываю из укрытия. В это время луч его карманного фонаря скользнул по обочине, спустился в канаву и погас.
— Где-то он ждет нас, — устало говорит кладовщик, обращаясь к лошади. — Всего вернее возле моста я его обронил…
Шурша травой, Макеич опустился в канаву и включил фонарик.
— Нам без мешка нельзя возвращаться, — продолжал он разговаривать сам с собой. — Зерно в нем не простое, а золотое, элитное…
Услышав все это, я не хотел больше сидеть в укрытии, но Генка держал меня за руку и шептал:
— Маскируется. Вот я сейчас выпущу Леопарда.
— Не смей! — схватил я собаку за ошейник.
Луч фонарика все ближе подходил к тому месту, где лежал мешок. Еще несколько шагов, и Макеич увидит драгоценную пропажу. А мы потом выскочим из засады. И что он подумает о нас? Нет, надо вылазить. Я сделал шаг. Из-под башмаков посыпались комья земли. Кладовщик направил на меня свой луч.
— Вы что тут делаете?
— Мешок караулим.
— А где он?
— Да возле вас лежит…
Телега, мерно поскрипывая, медленно движется к току. Рядом с Орликом трусит Леопард. Макеич сидит на мешке и что-то напевает в свою седую негустую бороду. Мы с Генкой лежим на пахучем сене. Подложив руки, под голову, я смотрю на далекие звезды. Точно праздничные фонарики, теперь они перемигиваются весело. А чего им тревожиться, когда вся история с мешком кончилась как нельзя лучше. И нам весело: дома, сказал Макеич, думают, что мы вместе со всеми ушли на ток помогать просеивать зерно. Там все звено Сережки Крымова.
Генка перевернулся на живот и спрашивает:
— Спиридон Макеич, вы ничего не слыхали про коммунаров?
— Доводилось, — прервал свою песню кладовщик. «Ну вот, — подумал я, — мы ищем где-то кого-то, а тут оказывается рядом человек, который все может рассказать».
— А что вы про них знаете?
— Экзамены старику устраиваете, — повернулся он к нам. — Жили такие коммунары в Париже, — неторопливо начал он говорить, но нам уже было неинтересно. Мы не хуже Макеича знали историю Парижской Коммуны. Генка сразу перебил его;