— Не про тех…
— А про каких же?
— Про нашенских, трудрассветских.
— Чего не знаю, того не ведаю, — чистосердечно признался кладовщик. Он достал папиросу и, закурив, принялся снова напевать свою песню про то, как скакал казак через долину, через Маньчжурские края…
От разочарования я даже загрустил. «Вот как иногда получается в жизни, — думал я. — Про какого-то казака, который скакал куда-то и которого казачка обещала ждать, даже песня есть, и ее поют по любому поводу: на свадьбах, на праздниках, даже на телегах. А про коммунаров никто ничего не знает. Как будто их не было тут». Вдруг Макеевич прервал песню и спросил:
— И что же это были за коммунары, откуда они появились и куда пропали, что про них ничего мне неведомо?
— Да мы сами толком не знаем, — начал объяснять Генка, усаживаясь поудобнее. — Мне милиционер в городе говорил. А фамилий их никто не помнит. Говорят, что приезжали сюда из Царицына рабочие, шесть человек.
— Вот так история, — загрустил кладовщик. — Ну, а вы в город запрос делали?
— Куда же запрос делать, — удивился я. — На деревню дедушке?
— Зачем же, — добродушно сказал Макеич и расправил усы, — в пионерский дворец обратитесь… Был у нас такой случай. Работал я завхозом во Дворце пионеров. Пришло туда письмо от женщины одной. Разыскивала она своего сына…
Верно! Как это верно сказал Спиридон Макеевич: обратитесь к пионерам. И о чем мы сами раньше думали? Завтра же напишем письмо…
Прыщ пойман с поличным
Сегодня мое звено становится в дозор после ужина. Не успел протрубить горнист любимую команду: «бери ложку, бери хлеб», как мы уже сидели за столом и, густо присолив хлеб, нетерпеливо постукивали ложками. Как в сказке «По щучьему велению» девчонки-поварихи расставляли перед нами тарелки ароматного горохового пюре с мясом и коричневый компот из подгоревших сухофруктов. Быстро расправившись с едой, мы выстроились и под барабанную дробь Пашки Лисицына вышли на улицу.
После случая с мешком все звенья решили выходить только на вечернее дежурство. Пришлось Фаине Ильиничне заставить нас тянуть жребий. В Генкину мичманку она бросила несколько туго скрученных бумажек, на которых было написано: «день», «вечер» и стояла дата. Мне досталось два дневных дежурства и одно вечернее.
За прошедшие дни никаких особенных событий не произошло. Один шофер из городской торговой автоконторы не допустил нас к осмотру машины и, только чуть сбавив скорость, сказал, чтобы мы не мешали на пути, иначе он отвезет нас в милицию. Лена записала номер его самосвала, и Генка на велосипеде отвез мою докладную в контору совхоза. Больше мы этого шофера на своей трассе не встречали. Зато на витрине сатирического листка «Крокодил» к вечеру уже была нарисована карикатура, на которой некий водитель М. Фомин в тельняшке и серой кепочке с малюсеньким козырьком, высунувшись из кабины, гонит грузовик на полном газу, веером разбрасывая направо и налево зерно. Пионеры с красными повязками в страхе разбегаются в стороны, а благодарные мешочники набивают свою тару зерном.
Говорят, что Журавлев лично предупредил нарушителя и обещал отправить его к автоинспектору.
А в остальном наши дежурства на заставе проходили спокойно. Мы даже умудрялись по очереди ездить на попутных машинах обедать и купаться.
Когда наше звено поравнялось с домом Тарелкиной, я сказал Лене, что они со Светой могут уйти. Мы же договаривались освобождать девочек от вечерних дежурств. Но Лена недовольно поморщилась и отказалась:
— Это же нечестно, Сеня. Почему-то вы считаете, что только одни мальчишки могут совершать подвиги.
Раньше я не любил, когда она читала мне мораль, но теперь готов слушать ее весь вечер. Я даже испугался, когда она замолчала.
— Ты намекаешь на тот мешок? — спросил я.
— Конечно. Разве это честно, что вы вдвоем с Синицыным просидели под мостом до полуночи. А если бы он был не потерян, а украден и на вас напали бандиты?
В это время Генка остановил меня и сказал, что он сходит за велосипедом и догонит нас. Велосипед ему отец привез из города позавчера, когда отвез на базар почти всех уток и поросенка.
После нашего разговора в степи Федор Федорович все-таки сходил к Журавлеву, и тот пообещал в ближайшие дни достать путевку для Анны Петровны. На радостях Синицын-старший и купил Синицыну-младшему велосипед. И это было очень кстати. В других звеньях обязательно был хоть один велосипед, а у нас — ни одного. Я тут же назначил Синицына связным. И еще мы договорились из велосипедистов создать механизированную разведгруппу. Хоть мы и написали письмо во Дворец пионеров и теперь с нетерпением ждали ответа, но и от поисков на месте не отказались. Кто знает, может быть, нам удастся все-таки напасть на след хотя бы одного коммунара. Журавлев и тот не забыл спросить:
— Ну как ваши поиски?
— Пока никак, — признался я и тут же пожаловался: — Нам же никто не помогает, все только мешают. Посылают то на кукурузу, то на очистку зерна.
Дмитрий Петрович тяжело вздохнул, отчего его живот, и без того круглый, стал, как выставочный арбуз.
— Всем тяжело, Морозов, — выдохнул Журавлев после короткого молчания и начал говорить мне о небывалом урожае и коротком лете, о нехватке людей и своих бессонных ночах, потом похвалил нас за пионерские заставы на дорогах и спросил, нельзя ли перенести поиски коммунаров на осень и зиму.
Конечно, можно отложить поиски. Это ведь не хлеб, который нужно быстрее собрать и сдать государству. Но вдруг ребята с других хуторов опередят нас? Зачем вчера приезжал из Любимовского Петька Голубев? Интересовался, как мы живем, что делаем, подежурил вместе с Грачевым на заставе, передал какое-то письмо Фаине Ильиничне и отбыл восвояси. Он про коммунаров не спрашивал. Но может быть, это тактика у него такая?
Я рассказал обо всем Дмитрию Петровичу. Он улыбнулся и ответил, что чем больше пионеров включится в поиски, тем скорее мы найдем коммунаров.
— Кто будет первым, это не так важно, — заметил директор. — Все равно это будут наши, трудрассветские ребята.
С таким мнением я никак не мог согласиться. Это ему, Журавлеву, все равно, потому что он директор всего совхоза, а мы — пионеры своей школы, и у нас, между прочим, есть свои задачи. И нам хочется в соревновании выйти победителями.
— Нет, Дмитрий Петрович, — возразил я. — Мы с вами тут не согласны. Если говорить как вы, какая нам разница, кто первым сдаст хлеб государству: мы или «Красное знамя».
— Ну, Морозов, хлеб — это абсолютно другое дело, это — политика, это — не игра в следопытов.
Мне стало даже обидно, что такой умный человек, как Журавлев, а считает наши поиски игрой. Я понял, что никакой помощи от него не добьюсь, и поэтому быстро попрощался и пошел в лагерь.
— Вот почитай приятную новость, Сеня, — подошла ко мне Лена. — Читай, не стесняйся, — вложила она в мою руку листок с крупными буквами.
Это было письмо, скорее записка, дедушки Терентия Захаровича Тарелкина. Он писал Фаине Ильиничне (думал, что она командир красных следопытов), что одного из коммунаров звали Иваном, кажется, Гостюшиным, он его запомнил, потому что встречался с ним один раз в укоме партии. И был тот парень из металлистов то ли с Французского, то ли с Бельгийского завода.
— Так об этом надо написать ребятам в город, — предложил я.
— А может быть, лучше кому-нибудь из вас самим поехать туда, — загадочно улыбалась Фаина Ильинична.
Кого она имеет в виду? Себя, наверное. Я бы послал Генку. Он уж наверняка все разузнал бы.
— Ну ладно, — сказала учительница. — Мы об этом еще подумаем, а сейчас вам в дозор пора.
Мы уже выбрались на грейдер, когда нас догнал Синицын.
— Семка! — радостно завопил он, прыгая с седла. — Тебе телеграмма.
Я остановился. Сразу подумал, что телеграмма из города, из Дворца пионеров. Они нашли кого-то и теперь сообщили об этом.
— Из города, — продолжал Генка. — От тетки!
Вот тебе на! От кого угодно я ждал телеграмму, даже от Таля, которому посылал один интересный этюд с пешечным окончанием, но от тети Вали — никогда не ждал.
Мне тут же захотелось прочитать самому это необычное известие. Но у Генки телеграммы не было. Просто его встретил мой отец и сказал, что из города от тети Вали пришла приятная телеграмма. Почему приятная? Откуда Синицыну знать. Ему так сказали, он так передает. Я попросил у друга велосипед и пообещал вернуться быстрее, чем Гагарин из космоса.
Интересно, о чем там пишет тетя Валя? Теперь ребята уже дошли до нашего поста и заняли свое место. Отсюда не видно дороги. Но хорошо видны яркие снопы фар, врезающихся в темноту. Машины идут без задержек. Значит, все в порядке. А вот и наш дом. В окнах, выходящих на улицу, света нет. Все на кухне. А может быть, папа и мама еще на работе, дома одна бабушка, у которой нет ни рабочих часов, ни рабочих дней, как говорит отец, но зато нет и выходных, как говорит она сама.
Я ставлю велосипед возле крыльца и быстро вбегаю в дом. Все взрослые в сборе. Они только что поужинали. Папа читает газету. Бабушка моет в тазу посуду, а мама что-то ищет на полке. На мои шаги все поворачиваются, отложив свои дела. На их лицах один вопрос: что случилось? Нет, я должен спросить, что случилось, почему тетя Валя прислала телеграмму? Первым меня понимает отец. Он широко улыбается, отчего ямочка на его подбородке почти исчезает. Опередив мамин вопрос, он говорит с одобрением:
— Хорошо у вас работает связь.
— Что пишет тетя Валя? — обращаюсь я ко всем сразу, но смотрю на отца.
— То же, что и в прошлом году, — отвечает он. И сразу мое приподнятое настроение падает, как флажок часов при блице. Опять зовет бабушку караулить городскую квартиру на лето. А мы здесь должны пропадать. Ну, папа с мамой как-нибудь обойдутся, а я? Сам вставай, сам готовь завтрак, обед. Впрочем, обед дают в лагере. А вот огород и мамины цветники лягут на мои плечи. Не буду же я звать ребят на помощь. Что я пенсионер какой, что ли? Впрочем, чего я расстраиваюсь, как будто сейчас не сам поливаю огород, не пропалываю грядки. Конечно, сам. Но делаю это по просьбе бабушки.