ь четвёрка-пятёрка дромонов или трирем с «греческим огнём» на борту и, когда наши ладьи прорвутся в Днепр, они перегородят его по всей ширине и станут испепелять всё, что плывёт от устья? Когда же к лиману подоспеют корабли, что сопровождают нас, и перекроют ладьям выход из лимана в открытое море, наши суда превратятся в стаю неоперившихся утят, которых охотник гоняет по своему усмотрению по болоту, из которого для них нет спасения. Что станем делать тогда? Сгорать в ладьях от «греческого огня» и отправляться на дно в двух шагах от родной земли?.. Или ты думаешь, что патрикий не додумается до такой простой мысли, как поджидать нас в самом Днепре?
— О каких сражениях говорите, воеводы? — вспылил молчавший доселе ярл Эрик. — Даже самое удачное для нас сражение — это неминуемая потеря части ладей и драккаров, наполовину загруженных богатой добычей, за которую дружинники и викинги платили собственной кровью. Мы обязаны сделать всё возможное, чтобы не потерять ни единого своего судна и живыми возвратиться домой. Забудьте о любых сражениях, у нас их было с лихвой на море и суше, теперь наши помыслы должны быть направлены к другому — сохранению жизней и возвращению с добычей домой. И лишь когда ромеи поставят нас в безвыходное положение, мы будем защищать жизни и добычу до последнего. Ты тоже придерживаешься такого мнения, воевода? — обратился Эрик к Свенельду, хранившему молчание в течение всей рады. — Ведь кто, как не ты, столько лет прослуживший в империи, должен понимать, что патрикий Варда, которого мы так ловко обставили в Вифинии, ни за что нам этого не простит и вывернется наизнанку, чтобы не потерять лица в глазах императора. А для этого ему нужно либо уничтожить нас всех, либо отбить захваченную в Малой Азии добычу. А поскольку меня не устраивает ни то ни другое, я предпочёл бы находиться подальше от самого патрикия и его кораблей, следуй они за моей спиной или поджидай у Днепра.
— Ты прав, ярл, я тоже считаю, что патрикий пойдёт на всё, в том числе на хитроумнейшие уловки, чтобы возвратиться в Царьград не полководцем-неудачником, разбитым кучкой варваров в Вифинии, а расчётливым военачальником, сумевшим на бескрайних морских просторах отыскать наши ладьи и полностью уничтожить их, довершив до конца начатое протовестиарием Феофаном дело, — ответил Свенельд. — Конечно, лучшим свидетельством одержанной им победы была бы отбитая малоазиатская добыча, но патрикий понимает, что мы скорее предадим её огню либо пустим на дно, чем отдадим в чужие руки. Поэтому ему остаётся один выход — уничтожить нас не где-то в безлюдном море, а там, где у его блистательной победы окажутся посторонние свидетели, которые тотчас разнесут весть о ней и которым в Византии будет намного больше веры, чем донесениям самого патрикия и его полководцев, заинтересованных в приукрашивании своих деяний. В этом отношении патрикию повезло: днепровский лиман и Сурожский пролив — места, где много бывает купеческих судов, которые могут стать очевидцами триумфа патрикия, и одного из этих мест нашим ладьям не миновать никак. Убеждён, что в лимане и у Сурожского пролива патрикий расставил нам ловушки. Однако расставить ловушку вовсе не значит заманить в неё вожделенную добычу, для этого должна быть лакомая приманка. Заготовленную для нас в лимане приманку мы знаем — восемь ромейских кораблей, и только от нас зависит, пожелаем мы на неё клюнуть и оказаться в ловушке, из которой если и сможем вырваться, то с большой кровью и утратой части добычи.
— Говоришь, патрикий устроил нам засады в днепровском лимане и у Сурожского пролива? — спросил Олег. — Выходит, сегодня силы ромеев разобщены, и в лимане мы будем иметь дело лишь с их частью. Но если мы покинем лиман и направимся к Сурожскому проливу, патрикий, пользуясь преимуществом своих кораблей в скорости, успеет сосредоточить у него уже все силы, что поставит нас в более сложное положение, чем сейчас. Моё мнение — немедля идти на прорыв в Днепр, а в крайнем случае высаживаться на берег и двигаться к Киеву пешим порядком. Великая княгиня и её воеводы наверняка пришлют нам подмогу, чтобы отбиться от ромеев, решись они преследовать нас, и от печенегов близ порогов.
— В крайнем случае высадиться на берег? — расхохотался Эрик. — Неплохая мысль — оказаться живым и с добычей на родной земле там, где через несколько суток можно получить подкрепление конницей по суше и ладейной дружиной по воде. Только какой крайний случай ты имеешь в виду, воевода? — с ехидцей поинтересовался он. — Когда ромеи разгромят нас в лимане, а недобиткам позволят пристать в удобном месте к берегу и заняться разгрузкой добычи? Такому не бывать никогда! Если в лимане мы угодим в ловушку и дело дойдёт до упомянутого тобой крайнего случая, нам всем придётся стать кормом для рыб, а не высаживаться на берег, тем более с добычей. Не так ли, воеводы? — снова обратился Эрик к Свенельду, в котором почувствовал единомышленника.
— Так, ярл, — согласился Свенельд. — Конечно, Олег прав, что у Сурожского пролива нас может поджидать весь флот патрикия, однако и мы будем готовы к этому. Потом у пролива море, а не лиман, как здесь, и если выход из лимана ромеи могут перекрыть и затем навязать сражение помимо нашей воли, то у пролива мы можем уклониться от нежелательной встречи с кораблями патрикия и уйти к тмутараканскому[55] берегу.
— А если нам будет суждено вступить у пролива в сражение, я сделаю это с чистой совестью, зная, что предпринял всё, чтобы его избежать, — добавил Эрик. — Но ежели мне придётся заживо гореть или идти ко дну в этой луже-лимане, я прокляну себя за то, что поддался на чьи-то увещевания и добровольно сунул голову в петлю. Нужно сейчас же разворачивать суда и уходить отсюда, покуда плывущие за нами ромеи не успели отрезать нас от моря...
Как следовало из разговора, воеводы и ярл также не разгадали замысла патрикия и не пришли к единому мнению относительно дальнейших действий. Значит, последнюю точку в разноголосице мнений должен поставить он, великий князь, огласив своё решение.
Игорь оттолкнулся плечом от борта, выпрямился, шагнул внутрь небольшого круга, образованного спорившими. Тихонько кашлянул в кулак, призывая участников рады к вниманию.
— Боевые други, — начал он в наступившей тишине, — все вы понимаете, что в устье Днепра нам устроена западня. Такая же ловушка нас может поджидать и у Сурожского пролива. Воевода Олег верно молвил, что у пролива, завяжись там сражение, нам придётся схватиться со всем флотом патрикия Варды, в то время как сейчас нам противостоит его часть. Но прав и воевода Свенельд, сказавший, что у Сурожского пролива мы будем принимать решения самостоятельно, а не зависеть от прихоти ворога, запершего нас в лимане и навязавшего свою волю. Перед нами выбор: прорываться без промедления в Днепр, рискуя угодить в неприятельскую западню и оказаться, как в мышеловке, в лимане либо сейчас же уходить в открытое море. Мой приговор таков — плыть к Сурожскому проливу. Делать это следует сразу после рады, покуда противник, опасаясь угодить в темноте в устроенную нами у входа в лиман засаду, не перерезал его. Воевода Олег, твой ключ плывёт к выходу из лимана головным. За дело, верные други-товарищи, и да не оставят нас Перун и Один без своей помощи...
Ладьи оставили лиман так же незаметно и бесшумно, как вошли в него, и поплыли к Сурожскому проливу. Едва над морем забрезжил рассвет, слева от себя русичи заметили паруса двух дромонов, а к полудню за ладьями, как и в предшествующие дни, вновь пристроились десять ромейских кораблей. Видимо опасаясь, что русичи, почувствовав в лимане опасность, могут покинуть его и начать высадку в одной из ближайших укромных бухт, византийцы ночью парными дозорами контролировали прилегающий к входу в лиман участок морского побережья. Получив утром сообщение от одного из дозоров, что ладьи оставили лиман и держат курс в направлении Климатов, корабли опять собрались группой и продолжили преследование.
Поскольку теперь по левую руку от себя русичи имели неприятельские Климаты с их столицей Херсонесом, в чьей удобной и обширной гавани постоянно находились боевые ромейские корабли, могущие причинить ладьям немало хлопот, Игорь велел кормчим уйти насколько можно дальше в море. Приспособленные в основном к плаванию вблизи берегов, к тому же перегруженные ранеными и добычей, ладьи плохо переносили удары больших морских волн и шквалистый ветер и ко времени прибытия к Сурожскому проливу оказались изрядно потрёпаны стихией, а их гребцы основательно уставшими.
Едва наблюдатели с мачт заметили на горизонте смутные очертания далёкого берега, Игорь велел ладьям лечь в дрейф и отправил к проливу разведку во главе с уже известным по лиману сотником. Она возвратилась довольно быстро, и сотника на борту великокняжеской ладьи ждал не только Игорь, но и собравшиеся заранее участники предстоящей воеводской рады.
— Великий князь, я встретился в указанном главным воеводой месте с рыбаком-караимом, — доложил сотник. — Он и его малолетка сын наблюдают за ромейскими кораблями с момента их прибытия к проливу и знают о них почти всё. В отряде патрикия девять дромонов и двенадцать трирем с мечущими огонь машинами. Точное число мелких судов им неизвестно, поскольку они редко выходят в море, а большей частью стоят в охраняемой стражей бухте, однако, судя по торчащим над ней мачтам, их не меньше полусотни. На всех кораблях только экипажи и легионеры, что нужны для абордажного боя, дополнительных войск на них нет, Отряд из пяти дромонов и стольких же трирем расположен отдельно от главных сил в том месте, откуда быстро можно перекрыть отход от пролива к тмутараканскому берегу. Днём и ночью далеко в море находятся под видом местных рыбаков ромейские лазутчики, поэтому о нашем приближении к проливу патрикий был извещён заранее, а с сегодняшнего утра все его корабли в боевой готовности. Ромеи ждут нас, великий князь, и не собираются без боя пропустить в Сурожское море, — заключил разведчик.