дозорам Варда выставил несколько дополнительных, но в промежутках между соседствующими дозорами всё равно могут незаметно проскользнуть ладьи. Подобную беспечность обычно осторожного патрикия в проливе и его боязнь потревожить нас со стороны открытого моря можно объяснить одним — Варда не желает создавать нам помех в подготовке прорыва в Сурожское море и никоим образом не хочет, чтобы какие-то обстоятельства заставили нас отказаться от этой затеи.
— Я тоже думаю, что патрикий неспроста до сей поры не тревожил нас, — заметил Игорь, набрасывая на плечи плащ и надевая шлем. — Скоро узнаем, кто кого перехитрил: он нас или мы его. Но что бы ни случилось, дороги назад уже нет. Подавай, главный воевода, сигнал, и да не покинет этой ночью Перун своих внуков...
На ладьях и драккарах были заблаговременно сняты паруса и убраны мачты, сами суда низко сидели в воде и были почти незаметны среди волн. Их плеск заглушал раздававшийся изредка скрип уключин, бледный свет не набравшей полную силу луны позволял рассмотреть что-либо не дальше десятка шагов. Это позволило разбитым на три отряда ладьям и драккарам вначале прошмыгнуть между вражескими дозорными судами, затем почти вплотную сблизиться с замершими на якорях в проливе византийскими кораблями.
Приподняв над бортом ладьи голову, изготовившись к стрельбе из лука, Игорь всматривался в контуры дромона, мимо которого проплывала его ладья. Спокойное днём и вечером море с наступлением ночи разволновалось, крупные волны высоко поднимали ладьи и, несмотря на усилия гребцов, бросали некоторые из них к самым бортам византийских кораблей. Почему противник до сих пор не заметил ни одну из них и не поднял тревоги? А может, заметил, но сознательно пропускает их сквозь первую линию кораблей, заманивая ко второй, чтобы потом зажать между ними и уничтожить? В таком случае патрикий очень рискует: затянувшие луну тучи, портившаяся на глазах погода и, главное, темнота играли на руку русичам и викингам, но никак не их врагам.
Скользнувшие по волнам перед великокняжеской ладьёй два драккара и шнека стали обходить стороной возникший перед ними нос ромейской триремы, и в эту минуту огромная волна вскинула на свой гребень более лёгкую шнеку и с размаха швырнула во вражеский корабль. Раздался громкий треск дерева, два-три вскрика, и шум моря заглушил требовательный окрик с борта триремы. Поскольку ответа не последовало, на византийском корабле появился огонь и через борт перегнулась фигура с факелом, стремясь рассмотреть, что происходит внизу. По-видимому, ромею это удалось, потому что факел полетел в воду, а с палубы тотчас понеслись пронзительные крики вперемежку со звоном металла — обнаруживший неприятеля дозорный подавал сигнал тревоги не только голосом, но и ударами рукояти меча или кинжала о щит. Несмотря на производимый шум, палуба триремы некоторое время оставалась пустой, а когда на ней показались первые византийцы, в свете доброго десятка факелов можно было рассмотреть, что большинство из них полуодеты или без доспехов, а некоторые ещё протирали спросонья глаза.
И великий князь только сейчас понял, отчего ромеи так долго не замечали просачивавшиеся сквозь их боевой порядок ладьи и драккары — они спали! Ожидая прорыва противника гораздо позже, патрикий разрешил своему флоту после напряжённого дня отдых, возможно, всего на три-четыре часа. Ведь вражеского прорыва могло не последовать вовсе, и тогда утром должно было состояться сражение, в котором его не сомкнувшие ночью глаз подчинённые выглядели бы не лучшим образом по сравнению с хорошо отдохнувшими русами и викингами. Варда предусмотрел всё, кроме одного — бои в Малой Азии стали школой не только для него, но и для Игоря с его воеводами.
Раздались голоса и с дромона, очертания которого смутно просматривались слева от великокняжеской ладьи, огонь факелов появился впереди неё, осветив две невидимые прежде памфилы, так же низко, как русские суда, сидевшие в воде и неразличимые среди волн. Над головой засвистели первые стрелы, в борт ладьи начали стучать камни пращников — бой начался! С кормы приблизившегося слева дромона полыхнула струя пламени и уткнулась в драккар, вспыхнувший, словно сухая лучина. Дромон выпустил ещё одну струю «греческого огня», но в этот миг громадная волна развернула его корму, и зажигательная смесь угодила в памфилу, плывшую сбоку от дромона. Памфила тотчас загорелась, осветив вместе с пылавшим драккаром изрядный участок моря. Из освещённого пожаром пространства во все стороны бросились оказавшиеся в нём ладьи и драккары, в погоню за ними устремились византийские корабли. Вот острый нос дромона разрезал пополам ладью, подмял под себя вторую и, не успев отвернуть в сторону, насквозь протаранил внезапно появившуюся перед ним из темноты хеландию.
Когда великокняжеская ладья огибала горевший драккар, Игорь услышал хорошо знакомый голос, изрыгавший варяжские и русские проклятия вперемежку с просьбами к Одину и Тору о спасении. Взглянув туда, великий князь увидел варяжского сотника Дагара, с копьём в спине навалившегося грудью на борт судна. Сотник был бос, из одежды на нём были штаны и рубаха. Видимо, прежде чем броситься в море, он избавился от всего, что могло увлечь его на дно, и эта задержка стала для него роковой — брошенное противником копьё пригвоздило его к борту драккара, уже полностью покинутого спасавшимися от огня викингами. Языки пламени начинали лизать ноги Дагара, его руки за спиной, обхватившие древко копья, скользили по гладкому, скользкому от крови дереву, не в силах выдернуть глубоко вошедший в борт наконечник копья. Недалеко от сотника стояла на коленях объятая огнём фигура в длинном одеянии с воздетыми к небу руками, в которых был зажат большой нагрудный крест. Присмотревшись, Игорь узнал монаха, который ходил с Дагаром и витязиней Роксаной к патрикию Варде и не пожелал затем возвращаться в монастырь.
Свершилось проклятие распятого Дагаром на кресте настоятеля монастыря, призвавшего на голову своего палача небесный огонь и молившего Христа, чтобы от сотника не осталось даже следа на земле! Боги, какие имена они ни носили и каким народам или племенам ни покровительствовали бы, никогда не прощали измен себе и тяжко карали всякого, оставившего их ради чужих богов. Дагар вначале предал своих старых языческих богов, затем отрёкся от нового Бога — Иисуса, и Небо не оставило без возмездия его двойного вероотступничества. Ромеи выпустили по русичам и викингам единственную струю «греческого огня», и она поразила именно драккар Дагара! Небо не даровало сотнику быстрой, лёгкой смерти от стрелы или дротика, а обрекло на мучения не только от огня, но и от осознания тщетности своих попыток спастись от постигшей его справедливой кары.
Перед ладьёй вырос нос дромона, а отблески догоравшего позади пожара позволили рассмотреть слева и справа от него ещё дромон и трирему. Это была вторая линия вражеских кораблей, которые по замыслу патрикия должны были остановить и добить те ладьи и драккары, которым удалось бы преодолеть первую линию. Однако внезапностью своего нападения русичи и викинги смогли нарушить строгий боевой порядок первой линии, перемешав её мелкие суда со своими, в результате чего дромоны и триремы второй линии не могли применить своего основного оружия — «греческого огня из опасения поразить плывущие рядом или на незначительном удалении от ладей преследующие их памфилы и хеландии. По той же причине они были вынуждены отказаться и от попыток таранить и давить днищами вражеские судёнышки, зачастую почти соприкасавшиеся бортами с преследователями.
Удачно выскользнув из-под носа дромона и ловко увильнув от встречи с рванувшими наперерез ей двумя хеландиями, ладья великого князя оставила за собой и вторую линию неприятельских кораблей. Памфилы и хеландии, прежде находившие спасение под боком у дромонов и трирем, с чьих палуб ладьи и драккары засыпались стрелами и камнями, теперь были лишены их защиты и, не проявляя желания сражаться с русичами и викингами на равных, прекращали преследование. Встретившись и мирно расставшись с хеландией, поначалу увлёкшейся погоней и сейчас торопящейся назад, к ближайшему дромону, ладья великого князя некоторое время плыла в одиночестве, покуда её не догнали три из пяти ладей, прикрывавших её во время прорыва. Не удаляясь друг от друга на расстояние зрительной видимости, четвёрка ладей стала быстро уходить от места ещё продолжавшегося за спиной боя, присоединяя к себе встречавшиеся по пути ладьи и драккары.
Позволив себе за ночь лишь две кратковременные остановки для отдыха, отряд Игоря продолжил плавание со всей возможной скоростью под парусами и на вёслах и с наступлением рассвета. Правда, в то, что патрикий прикажет своим кораблям преследовать прорвавшиеся в Сурожское море суда, Игорь верил мало, поскольку не видел веской причины, которая могла бы заставить расчётливого Варду это сделать. Настигнув, сжечь или потопить десяток-другой вражеских судёнышек? Но что это добавит к его славе победителя варваров в Сурожском проливе, каковым, без сомнения, он себя уже провозгласил? Действительно, кто посмеет опровергнуть, что Варда, разгадав коварный замысел киевского князя о ночном прорыве через пролив, сумел заманить его флот в хитроумную ловушку, в результате чего отправил подавляющее большинство вражеских судов на дно, упустив из-за темноты и разыгравшейся непогоды только несколько из них? Сомневающимся в его блистательной победе патрикий может представить её неоспоримые доказательства — отбитую у варваров их вифинийскую добычу, которая попала в руки ромеев на захваченных ими в абордажных схватках ладьях и драккарах. Поэтому погоня за противником Варде не только не нужна, но и опасна: потопи он в возможных столкновениях преследуемые пару-тройку византийских кораблей, возникнет естественный вопрос, на самом ли деле через пролив прорвались всего несколько вражеских судов, если победители несут такие потери?
Но Игорь в полной мере осознавал другую опасность, подстерегавшую их уже не на море, а на суше. Степь вокруг Сурожского моря кишмя кишела ордами кочевников, многие из которых не отказались бы от удобного случая свести счёты с киевским князем и тем более были не прочь завладеть его добычей. Рано или поздно русичам и викингам придётся покинуть суда и очутиться в степи, где их опять будут ждать тяжёлые испытания.