Для составления описи, Виктор Витальевич вызвал специалистов. Возможноиз Алмазного фонда. Устал, как собака, зато узнал массу интересных вещей. Оказывается, я безнадежно отстал, думая, что алмазы проверяют на подлинность, проводя ими по стеклу (так делал Кадрусс, один из герое Дюма–отца). Еще какой–то персонаж (уже современный) проводил фломастером по граням – если чернила шли ровной, сплошной линией – это хорошо, а если прерывистой – то подделка. Оказывается, существует приборчик, похожий на индикатор. Поднес к камушку, загорелась лампочка, выскочили цифирки. Теплопроводность материала – великая вещь!
Уж как они взвешивали, оценивали насыщенность и цвета – с ума можно сойти. Зато, в валюте оценили мою находку гораздо выше, нежели я прикидывал. Необработанные алмазы такого веса и чистоты, стоили на рынке до пятисот долларов за карат! Если перевести в рубли, я принес в казну прибыли столько же, сколько приносит конфискация незаконно нажитого имущества у какого–нибудь чиновника средней руки. То есть – немного. (Все остальное, как правило, «заныкано» по щелям и переписано на родственников)
Наконец, когда эксперты, уложили сокровища в бронированный чемоданчик и ушли, в сопровождении чуть ли не взвода охраны, я вздохнул спокойнее. Вот, теперь настала пора поговорить серьезно.
– Сами то, как думаете? – поинтересовался я у генерала.
– В каком смысле? – не понял Унгерн.
– Ну, – протянул я, – стоит ли шкурка выделки? Можно ли всерьез опасаться каких–то карликов?
– Ну, это что понимать под словом «всерьез», – принялся философствовать Унгерн. – Если серьезной опасности для государства – так это вряд ли. Техника у цвергов на самом примитивном уровне, численность – если исходить из твоих же рассказов, тоже не очень. А вот для конкретных людей опасность они очень даже представляют. Как я понимаю, цверги у нас пребывают давно. За это время можно наладить нужные связи, создать агентурную сеть. Сам понимаешь, что за большие деньги всегда найдутся желающие убивать. А какая им разница, кто платит? Хоть цверги, хоть крысы. А если в водоочистные сооружения сунут споры сибирской язвы? Вот–вот… Так, что, давай еще разок, расскажи мне про подземные галереи. Потом проведешь инструктаж для командиров. И карандашик возьми.
Я вздохнул, покорно взял карандаш, подтянул к себе лист бумаги и стал рисовать. Оказывается, я не просто кое–что запомнил, а помнил всё! Во–первых, на какую глубину я спустился, прежде чем меня ухватили карлики, во–вторых, с точностью до метра знал путь, проделанный от места падения до тюрьмы. В–третьих – сумел набросать весь извилистый путь, проделанный мною до тронного зала. В–четвертых, изобразил дорогу из камеры, в то место, куда нас вывели, хотя глаза нам завязывали.
– Растешь, Олег Васильевич, – причмокнул языком Унгерн, наблюдая мое творение. – До профессиональной карты далеко, но кроки – вполне профессиональные.
Бережно убирая листочек, превратившийся под рукой генерала в карту «ДСП», Виктор Витальевич сказал:
– Ну, теперь мы твое творение привяжем к местности, сделаем промеры. Считай, полдела сделано. Теперь саперам работа. Как считаешь?
Вопрос был риторический. Даже мне понятно, что прежде чем отправить в крысиные норы спецназ, надобно шандарахнуть по ним чем–нибудь серьезным. Серьезным, но не чрезмерно. Судя по карте, составленной вашим покорным слугой, главное пристанище пещерного короля располагалось где–то под Белым озером. Очень заманчивой выглядела идея организовать взрыв и обрушить воды в пещеры. Но эту идею мы с Унгерном если и рассматривали, то лишь про себя.Во–первых, не факт, что воды затопят все пещеры, а цверги не успеют эвакуироваться. Во–вторых, обрушив Белое озеро, мы получим экологическую катастрофу, похлеще создания рукотворных морей. В–третьих, выведем из строя экономику целого региона, вкупе с Волго–Балтийским каналом. А это уже удар по макроэкономике. Не стоили карлики таких жертв. Тротил, точно не подойдет. Может, напалм? Впрочем, думать о том – какие боеприпасы использовать, какой силы и мощности, не моя задача. Умных людей у нас много, все рассчитают и сделают в лучшем виде.
– Ладно, давай по домам, – предложил генерал, протерев усталые глаза. – Завтра отправлю на Белое озеро геологов, пусть толщину дна измерят. Тебя подкинуть?
У меня было двойственное чувство. Хотелось увидеть жену и дочь – соскучился, но не хотелось тяжелого разговора. Как буду объяснять появление шрамов? Что говорить про командировки и мое долгое отсутствие? И это, на мой взгляд, самое легкое в предстоящем разговоре. Все равно, рано или поздно жена догадается, что у меня кто–то есть. А я, а у меня… А у меня какое–то раздвоение чувств. Я понимал, что не смогу теперь обойтись без Машки, но и свою «земную» жену терять не хотел. Надеялся, что все само– собой образуется, а пока можно спрятать голову в песок.
– Олег, я тебе не сват и не брат, в личную жизнь подчиненных никогда не совался, но жену и дочь тебе повидать нужно, – строго сказал генерал. – Тем более – жена у тебя замечательная. – Усмехнувшись, шеф пояснил. – Не решился я никого посылать, сам съездил. Объяснил, что командировка затягивается по уважительным причинам. Никаких истерик, слез. Всем бы моим подчиненным таких жен. И дочь у тебя умница и красавица. Поезжай…
– Надо бы, – вздохнул я.
Унгерн, вероятно, истолковав мой вздох не совсем правильно, обрадовался.
– Ну, вот и хорошо. Прямо сейчас и поедем. Хочешь, я тебе недельку отгулов дам? Имеешь право.
– Мне бы в Застеколье смотаться. Машину дадите? – попросил я. – Что–то не хочется лишний раз через пространства скакать.
– Так у тебя есть машина, – удивился Унгерн. – Я же тебе говорил– в правительственном гараже стоит. Водитель второй месяц мается – и по своим делам не убежишь, и работы нет. Подожди–ка, – насторожился генерал, – а чего вдруг в Застеколье? Мы же хотели с твоими пограничниками связаться, когда план подготовим?
– Да так… – попытался я увильнуть, но не тут–то было.
– Олег, начал, так договаривай…
Ничего не оставалось делать, как сообщить генералу о «живой воде», которой меня отравили.
– М–да, – покачал головой Унгерн, посмотрев на меня с жалостью, с какой смотрят на смертельно больного. Того и гляди, начнет утешать. Но, слава богу, обошлось. – Может, в нашей клинике анализы сделаем? Заодно бы и раны твои осмотрели.
– Не надо, – буркнул я. Воспоминания о нашей ведомственной клинике у меня остались не самые приятные. Видимо, непроизвольно скривил рот, потому что Унгерн укоризненно бросил:
– Олег, ты не путай ту клинику при внутренней тюрьме, где ты сидел, с настоящей. У нас космонавты обследования проходят.
– Так и та была ничего, – усмехнулся я. – Полиграфы, что я взорвал, заменили?
Унгерн пожал плечами, но как–то неубедительно. Неужели он думает, что я поверил, что генерал не имел отношения ни к моим допросам, ни к «сыворотке правды», после моего первого возвращения из Застеколья? Смешно. Он–то как раз и был самым заинтересованным лицом. Но муссировать эту тему не стал. Обиды на генерала я не держал. Боюсь, на его месте я поступил бы также – постарался вытянуть по максимуму из человека, явившемуся из «сопредельного пространства».
– Эх, – вздохнул генерал. Вытащив мобильник, бросил: – Леонид, подъезжай в Жулебино. Да, охрану брать.
От новой станции метро мы выдвинулись с эскортом. Впереди – неприметный шевроле, потом наш броневичок, а сзади – знакомая «газелька».
Как я помню, генерал предпочитал ездить на переднем сиденье, хотя по правилам этикета ему полагалось место сзади и слева. Но сегодня он уселся рядом со мной.
– На поляну? – поинтересовался майор Пономарев, опять выполнявший обязанности водителя.
Я хотел ответить, но вспомнил, что майор очень ревностно почитает субординацию, предпочел дождаться кивка Унгерна.
– Надо бы хоть объезд какой–нибудь придумать, – раздумчиво протянул генерал.
– К поляне? – догадался я. – А смысл? Кому надо, уже давно эту полянку под наблюдение взяли. А местным жителям – им по барабану, кто в этот лес ездит.
– Ты бы поговорил с тамошним начальством, может, другой путь найдут. Я тут документы в архивах поднимал – начиная с Александра Освободителя местная полиция начальство информировала, что вот, мол, имеет место бытьстранные посещения лесочка, близ деревни Пузово Грязовецкого уезда. Там кого только не искали – фальшивомонетчиков, браконьеров. Потом – беглых политссыльных. В Советское время – сектантов, дезертиров, опять–таки, беглых арестантов. Даже немецких военнопленных.
– Ну, чего бы хорошего, а беглых у нас хватало, – радостно подхватил я. – Все–таки, «Подстоличная Сибирь». Сюда с шестнадцатого века народ ссылали. В восемнадцатом веке Лесток, княгиня Дашкова. В монастырях кого только не было! А в Вологде – Лавров, Бердяев. Даже Луначарский со Сталиным.
– Про Бердяева с Луначарским слышал. Про Сталина – само– собой. Не знал только, что он у вас в ссылке был. А Лесток с Лавровым? Не помню, – признался Унгерн. – Ну, знаю одного Лаврова – министра иностранных дел знаю, но это явно не он.
Про каторжных и ссыльных рассказывать я люблю. Как–то даже брошюрку выпустил.
– Тот Лавров, который в Вологде в ссылке был – он Петр Леонидович. И жил он сто пятьдесят лет назад. Преподавал математику в военных училищах, до полковника дослужился. Потом познакомился с Чернышевским…
– Который «Что делать?» написал? – перебил меня генерал.
– Тот самый, – сдержанно ответил я, потому что не любил, когда во время лекций меня перебивали. – Так вот, за революционную деятельность его в ссылку и отправили. Он у нас в Вологде «Исторические письма» написал – о том, что любой интеллигент должен испытывать чувство вины перед трудящимися.
– Почему чувство вины? – наморщил лоб Унгерн. – Подожди, сейчас догадаюсь – за то, что интеллигент учился за счет трудящихся? О, тогда правильно! Сидели захребетники в институтах, а рабочий люд вкалывал. От интелей экономике никакой пользы.