Николай ФробениусЗастенчивый порнограф
Bibliotheca Stylorum
I
На животе лежало пятно света. Солнце поднялось, и горячий обжигающий диск передвинулся на грудь. Он сидел на скамейке и смотрел на карман. Платье Сары было соломенно-желтое. Спереди красовался карман. Что в этом кармане? Она уставилась на крышу дома, а ее пальцы гладили платье, скользили по нему. Глаза у Сары были широко раскрыты. Над скамейкой распростерло ветки мертвое грушевое дерево. Небо поменяло окраску. Приближалась осень. В глазах Сары светились огоньки. По утрам она казалась ужасно таинственной. Интересно, что у нее в кармане? Он кашлянул и спросил:
— Ну и что у тебя там сегодня?
Солнце скользнуло с ключицы и переместилось на темную планету сердца. Грудь стало обжигать, он весь наполнился светом.
Сара закрыла глаза и потерла себя по карману. Казалось, она думает о чем-то до того хорошем, о чем не хочется говорить. Симон уставился на карман. Интересно, что же в нем? Если бы у него были деньги, он охотно дал бы ей их, лишь бы это узнать. Над крышами домов пролетела, не издав ни одного крика, чайка. Небо в это утро было просто мечта для нее. Ночью он думал о жизни, о звуках хлопающих крыльев чаек над домами. Сара блеснула белозубой улыбкой. Ему становилось худо, когда она ослепляла его улыбкой. «Прекрати! — думал он. — Я сейчас просто лопну, если ты не перестанешь!» Что же такое у нее в кармане? Яркий свет обжигает кожу. Хоть бы солнце зашло за тучу! Он старался думать о чем-нибудь мрачном и печальном.
Было воскресное утро, половина восьмого. Взрослые беззвучно спали в доме Симон и Сара сидели на заднем дворе под мертвым грушевым деревом, под небом, представлявшим не что иное, как лоскут Вселенной. Лето подходило к концу. В кармане у нее лежало что-то, и ему было ужасно интересно на это посмотреть. И так происходило каждое утро. Они просыпались рано, набрасывали на себя одежду и выскальзывали из дома, чтобы не разбудить взрослых. Иногда она просыпалась раньше него, тогда его будил свист за окном.
Кровать была тяжелая, как давно забытые сны. Каждое утро они сидели на скамейке и болтали. Под конец она показывала ему свой секрет. Симон смотрел на ее пальцы, на бледную шею, на темно-рыжие волосы, прикасающиеся к шее. Он заглядывал ей в глаза. Ее губы были похожи на улитку. Они сидели на скамейке под засохшей грушей рядом с велосипедным штативом, на заднем дворе дома двадцать четыре на Маркусгатен. Им была знакома каждая трещина на фасаде, каждый узор на кухонных занавесках. Из квартиры на первом этаже всегда доносился один и тот же запах специй. Им был знаком бой часов в квартире Виктора на третьем этаже, они знали, какого цвета каждая пара обуви у тетки Симона. Они знали, что один человек из П. однажды сфотографировал на скамейке под грушей голую девушку, но это было задолго до того, как с груши облетели листья. Они знали все об этом дворе и не могли представить себе, что когда-то он выглядел иначе.
Семь дней спустя все изменилось. Семь дней спустя им стало безразлично, выглядит ли все так, как прежде. Но в это утро они еще не знали, что должно случиться, и если бы кто-нибудь сказал им, они ни за что не поверили бы ему.
Сара сунула руку в карман. Симон взглянул на бледные пальцы, скользнувшие по ткани платья, и ему до боли захотелось схватить ее за руку. В его глазах играли солнечные блики.
Это была открытка. Сара, прижала ее к груди и ни за что не хотела показать ему, пока он не скажет: «Please». Слово «please» было узенькой дверью в таинственный мир. Он, улыбаясь, склонил голову набок и решил, что ни за что не произнесет это слово. Сегодня ей не удастся уговорить его. Сегодня он сильнее, чем она, если только Сара не будет вот так улыбаться ему, словно вся светится, он ей не уступит. Каждый божий день он должен говорить «please», чтобы узнать ее секреты, но сегодня он этого не сделает. Ее лицо было такое красивое и безжалостное. Мол, скажи «please», и все тут. Он уставился на нее с видом супермена. Мол, не скажу ни за что. Ее губы беззвучно произносили это противное слово. Он уставился на открытку. И на лицо Сары.
Она повернула к нему открытку лицевой стороной и мгновенно отвернула. Он успел заметить круглое лицо, светлые волосы.
Она снова спрятала открытку. Он проследил взглядом, как ее пальцы опустились в карман.
Все было потеряно. Он проиграл.
Сара хитро улыбнулась и закрыла глаз. По ее лицу скользнула тень.
— Please…
Он знал, что теперь она откроет ему свою тайну. Не открывая глаз, она протянула ему открытку. Он выхватил ее из рук и перевернул.
Симон не понимал, почему ее так интересуют картинки. Каждый день Сара доставала новую открытку или фотографию из коллекции своего дяди. У него была тысяча фотографий одной и той же женщины. Из-за этой коллекции они однажды чуть было не подожгли дядину комнату в отместку за то, что тот дал Саре оплеуху и она отлетела в другой конец комнаты. Это были довольно ценные снимки, сделанные в 1945 году. «Саре нравится воровать у дяди Себастиана, — подумал Симон, — ей нравится воровать фотографии и открытки, потому что Себастиан так дорожит ими». Он посмотрел на открытку.
Снимок был сделан в 1953 году во время съемок фильма «How to Marry a Millionaire»[1]. На Мэрилин была ослепительно белая блузка, расстегнутая на груди. Казалось, от улыбки ее лицо вот-вот взорвется. Наверное, оттого, что глаза у нее такие темные. Симон уставился на ее родинку, на лоб и локоны. Кто-то написал, будто она не умерла, а живет в другой стране и теперь уже состарилась, стала жалкой, глухой и полупомешанной.
— Красивая?!
Взгляд Сары скользнул по его лицу, словно теплая рука. Он кивнул. Сара надела очки, висевшие на шнурке у нее на шее, и через плечо Симона снова уставилась на открытку. У нее изо рта пахло яблоками, а за стеклами очков глаза блестели, как стеклянные шарики. Казалось, она хочет увидеть что-то особенное в том снимке. Сара положила руку ему на плечо. Yes. Им нравилось смотреть на Мэрилин Монро, на ее родинки, кремовую кожу, на локоны, нимбом окружающие лицо.
— Ее глаза сияют, — сказала Сара и послала ей воздушный поцелуй.
Симону захотелось наклониться и погладить лицо Сары, прикоснуться к красивым губам, но он, разумеется, знал, что не посмеет этого сделать, не посмеет никогда. Он лишь улыбнулся ей, это все, на что он мог решиться, но она в этот момент запихивала открытку в карман и не заметила его улыбки.
Они прошли через подъезд, в котором пахло потным и тяжелым сном. На улице залитая светом мостовая выглядела белой. Они остановились и, задрав головы, посмотрели вверх. Симону казалось, что свет лег ему на лицо прозрачной маской. Он подумал, что в такой маске он смог бы быть кем угодно — преступником, или героем, или мальчиком, ставшим самым богатым человеком в мире. Когда веки у них сильно нагрелись, они пошли дальше.
Улица Маркусгатен была длинная и извилистая. Они миновали кондитерскую, фруктовую лавку, почту и кафе «Мороженое». Но без четверти восемь кафе еще было закрыто, на Маркусгатен царила глубокая тишина, все взрослые спали.
Они направились вниз по тротуару, проплыли по реке асфальта, потом поднялись и оказались возле магазина тканей Барбары.
У витрины стояла Юлия, разматывая рулон ткани, ее рыжие волосы, достающие до попы, медленно колыхались из стороны в сторону. Сара говорила, что все мужчины в Одере хранят по кусочку волос Юлии у себя в записной книжке и что они платят за них из расчета цены за метр. Внезапно она повернулась и увидела их, вздрогнула и поднесла руку к подбородку. Они улыбнулись ей, и она улыбнулась им в ответ, блеснув ослепительно белыми зубами, ничего не сказав. Юлия почти всегда молчала, а если и говорила, то ужасно тихо. Тетка Симона уверяла, что если Юлия будет и впредь так вести себя, то Барбара ее скоро уволит, видно, потому ей и приходилось работать даже в воскресенье.
От футбольного стадиона — мимо стайки ветхих деревянных домов до низины у подножия скалистого хребта — тянулась посыпанная гравием дорога. За сосновой рощицей возвышались руины старой городской стены. Налево от руин стоял дом Симона и Сары. В низине кроме их хижины было только несколько ветхих сараев и скотных дворов, и дети, предоставленные здесь самим себе, делали что хотели. В доме у них было далеко не все в порядке. В крыше зияла здоровенная дыра, и во время дождя находиться здесь не годилось. По бедности им приходилось воровать все, что могло понадобиться в хозяйстве. Тетерь у них появились два стула, висящий на гвозде дуршлаг, четыре отдельных выдвижных ящика, в которых лежали вилки и ножи с красивыми ручками, несколько разрозненных кофейных чашек, вполне пригодный термос да еще плакат с голой дамой в джунглях. На полке стояли дешевые часы, а в углу комнаты — сломанный телевизор.
На бревне возле дома висел почтовый ящик. Симон вынул из кармана маленький висячий замок и два ключа.
— Где ты это взял?
— Дома.
— На что нам этот замок?
— У каждого должен быть почтовый ящик.
— Спасибо, — сказала она и спрятала ключ в карман платья.
Симон нагнулся и повесил замок на почтовый ящик, на котором белой краской было написано: «Бивур». Так звали человека, жившего когда-то в этом доме. Но это было давным-давно. Скоро Симон напишет на ящике имя Сары и свое.
Они постояли, посмотрели на свой дом и вдруг, сами не зная почему, расхохотались.
Сара вошла в дом. В этот день была ее очередь готовить еду. Симон взял ружье и отправился на пустошь, чтобы подстрелить зверя. Ему было приятно, что Сара крикнула ему вдогонку:
— Подстрели кабана!
Симон понял: Сара думает, что он — самый храбрый охотник на свете. Но его дед был еще храбрее. Он был солдатом, сражался с немцами и получил секретное задание: должен был внезапно напасть на немецкого генерала и убить его. Крестьяне спрятали его в телеге с провиантом и привезли в расположение немецких войск. Он укрылся в одном из домов и должен был убить генерала во время утреннего смотра солдат. Мать рассказывала Симону эту историю много раз, и он ясно представлял себе человека, сидящего за мешком зерна в ожидании рассвета и дрожащего оттого, что в любую минуту ему могут выстрелить в затылок.