«Приветприветпривет». Они схватили меня, а я вырывался, извиваясь. Мне был противен запах их одежды. Они заставили меня лечь на скамейку, связали ремнем руки и ноги и положили на глаза какую-то металлическую штуковину, чтобы я не мог их видеть. Потом они сунули мою голову в ящик с разными картинками. Что было на этих слайдах, я тебе не скажу, Сара.
Картинки были не про Белоснежку и семь гномов. Я не помню точно, что было на этих слайдах, но иногда я просыпаюсь ночью и вспоминаю, что мне снились люди, которые лежали так близко друг к другу, что не могли дышать.
С приветом, С.
Привет, милая Сара.
Как ты поживаешь? Хорошо или нет?
Хочешь, я расскажу тебе еще кое-что, Сара? Ведь сейчас я узнал здесь больше обо всем.
Я тебе уже писал, что снаружи этот дом красный, что он стоит недалеко от дороги и окружен высоким забором. Но теперь я знаю, что он называется Реабилитационный центр. Здесь держат больше двадцати детей. В доме два флигеля: западный и восточный. Посредине — столовая. Женщина, которую называют Хозяйка, прикатывает вращающийся стол со здоровой пищей. На обед мы ели салат и хлеб с отрубями. Я уже соскучился по пеклеванному хлебу и варенью тети Элены. Мы ели и смотрели телевизор. На ужин, была белая рыба, а по телевизору показывали женщину с мокрыми губами. В длинных коридорах находятся комнаты детей. На каждой двери — табличка с номером. На моей стоит номер семнадцать. Не знаю, счастливая эта цифра или нет. Я видел несколько детей в классе, на голове у них были серебряные шлемы, за ними следили женщины с табличками на груди. На табличках было написано: Психолог, Терапевт, Медиапед. При виде меня все женщины остановились, стали кивать, улыбаться и говорить на певучем языке. Но я-то знал: они просто-напросто хотят разоблачить меня, помешать выполнить мой план и выслать домой.
С тех пор как я убежал из дому, у меня творится что-то странное с глазами, они чешутся. Я тру их, но это не помогает.
Словно на моих глазах пляшут крохотные ножки. Кажется, это началось на корабле, надеюсь, скоро пройдет.
У всех взрослых глаза хитрые. Может, из-за воздуха или воды в Сандму, что значит «песчаная равнина». Не знаю, почему это место так называется, здесь ничего нет, кроме снега.
Я часто сижу у окна и смотрю на снег на равнине; на снег, который кружится над пустой дорогой; на снег, лежащий на крышах и на холмах, отчего кажется, будто все вокруг спит.
В доме много растений, вьющихся, с белыми цветами, орхидей и других растений из теплых стран, Сара. Психолог, Катрине Лю, показывала мне все в доме. Она то и дело останавливалась и записывала несколько слов в блокнот. «Сандму», — написала она и развела руками. Я сжал губы, чтобы не засмеяться. У нее был смешной вид. «Флаг», — написала она и показала на булавку с флажком. «Катрине», — сказала она и показала на свое сердце. Она, поди, думает, что я дурачок. В подвальном этаже есть бассейн. Она сняла с себя светлое платье, и я почувствовал запах ее кожи. Она пахла ванилью. Она прыгнула в бассейн, легла на спину и стала глубоко дышать, как большая рыба. Я стоял и смотрел на ее кожу, затем отвернулся. Она плавала с закрытыми глазами, пыхтела и фыркала, довольная, а потом запела песню Пегги Ли.
В первую ночь я попытался убежать.
Каждый раз, закрывая глаза, я видел лицо Петера Фема. Ты сидела у него на коленях, и он играл твоей юбкой. Прости, Сара, но мне показалось, что он тебе нравится, ты целовала его глаза.
Я рассказываю тебе, что я видел, когда закрывал глаза в первый вечер. Поэтому я и решил убежать. Ты сама говорила, что мы не можем быть друзьями, если не будем по-честному рассказывать все друг другу. Потому-то я и пишу тебе обо всем.
Я лежал на кровати и озирался в темной комнате, которая теперь как будто моя. Кроме кровати здесь есть стул, письменный стол, окно и занавески с Памелой Андерсон. У изголовья кровати висит экран. Из комнаты персонала в конце коридора доносились звуки бурлящего в кофейнике кофе. Два ночных сторожа разговаривали и смеялись. Все стихло, я достал фотопленку из Одера. Когда я залез в контейнер, пленка была у меня во рту, и ни капитан, ни врачи, которые осматривали меня в больнице, ее не нашли. Правда, я хитро придумал? Ведь с пленкой во рту я никак не мог разговаривать. В щель между занавесками в комнату проникала тоненькая полоска света от фонаря за окном. Я лежал и просматривал пленку, прокручивая ее между пальцами. Я лежал, не шевелясь, хотел просмотреть все кадры.
В мыслях я представлял себе, что на самом деле ничего этого в Одере не случилось, мы с тобой вовсе не шпионили за Петером Фемом и не видели, как он фотографировал.
Под конец я не мог больше думать об этом. Я встал с кровати и раздвинул занавески. За окном было темно. Я осмотрел окно. Мне повезло, Сара. На всех оконных крючках были замки, чтобы дети не могли убежать. Но средний ставень был приоткрыт. Я распахнул его. Мне захотелось улыбаться. На меня подул холодный ветер. Я был уверен, что Петер Фем живет в этом городе. Высоко в воздухе светил уличный фонарь. Сандму — это тюрьма. Но как просто убежать из нее, надо всего лишь открыть окно. Я оделся, натянул новые сапоги и залез на подоконник. И тут я вспомнил про электрический флажок, который мог заставить дом завестись, как машина. Я сорвал его и бросил на пол, спрыгнул на снег, пробежал по двору, перелез через забор и оказался на дороге. И только тут понял, как холодно. На бегу я почувствовал, что холод проникает в поры кожи, в кровь и течет с ней к голове. Мне не стоило здесь оставаться. Надо было добраться до города. Ведь я мог найти его только там. Лампы уличных фонарей показались мне похожими на лица. Они таращились на меня, может, кто-то сидел у экрана в Реабилитационном центре и все видел. Я думал лишь о том, как попасть в город и найти его. Я бежал все быстрее и быстрее. Ни одна машина не проезжала мимо. Уличные фонари мигали. Может, они пытались предупредить меня о чем-то? Об опасности? Я остановился и посмотрел на фонари. Тут я заметил, что они мигают в такт. Это точно было предупреждение. Фонари говорили, что я умру, если побегу дальше. По этой дороге не проедет ни одна машина, снег будет падать все сильнее и засыплет меня, прижмет к земле. Я замерзну и умру. Я опустился на колени прямо в снег. Снежные хлопья слепили мне глаза. Холод леденил кожу. Под конец я поднялся и пошел назад к красному дому.
Прошлым утром я завтракал вместе с остальными в большой столовой. Там было не меньше двадцати детей. Все смотрели по сторонам, можно было подумать, что они не знают друг друга. В углу столовой стоит телевизор. Телекомментатор говорила о погоде на завтра, а сама была в купальнике. Она играла с мячом. Я ел йогурт с кусочками яблока. Ничего не говорил, просто смотрел в чашку. Мальчик, который сидел напротив, что-то шепнул мне. Я посмотрел на его бледное лицо и длинные моргающие ресницы, но ничего не понял.
В комнате меня ждали мужчина и женщина. Мужчина воткнул в мой свитер электрический флажок, мы пошли по коридору с фотографиями Памелы Андерсон и остановились у кабинета психолога. Она сидела и улыбалась, показывая ровные зубы, и я не смог противиться. Она снова протянула мне свою карточку. Я взглянул на нее. Там было написано: «Катрине Лю. Психолог».
Это была та же самая карточка, которую она показывала мне накануне.
Я посмотрел на лицо психолога. Может, она пыталась заигрывать со мной, не знаю, Сара. Но я не улыбнулся ей в ответ.
Весь день я провел в ее кабинете. Она болтала, сновала по комнате, просто из кожи лезла! Показала мне тот же самый фильм, и чуть погодя я услышал, как девчонка стонет: «О-о-о, о-о-о». Я взглянул на угол экрана и сделал вид, что улыбаюсь. Катрине Лю говорила со мной суперласково, но не подошла и не дотронулась до меня. Она сидела, без умолку болтала и пристально смотрела на меня. Никогда не отвечу ей, никогда. Ей наверняка хотелось закричать на меня. Но когда я взглянул ей в глаза, то понял, что она ни за что этого не сделает. Она не будет кричать, дергать меня за волосы или трясти за плечи. Я не собирался доводить ее до того, чтобы она стала драться. Хотя я упрямо молчал и сидел не шевелясь, вовсе не жаждал увидеть, как психолог плачет.
С приветом, С.
Он лежал в маленькой комнате номер семнадцать, в западном флигеле Реабилитационного центра, в чужой стране, где все для него было незнакомым: свет, запахи, стены, простыня, обои, лица взрослых, их презрительные усмешки или безразличные взгляды детей. И все же он, лежа в этой комнате, на незнакомой простыне, ощущал во всем теле удивительный покой. Он лежал, скрестив руки на груди, уставившись в потолок. Его взгляд медленно обшаривал потолок, можно было подумать, что он размышляет, терпеливо обдумывает способы решения проблемы. Но он ни о чем не думал, ни о чем. Уже несколько недель, как он перестал думать. Он разбился на мелкие куски. И эти куски плавали, как метеоры, во Вселенной, но в самом центре этого круговорота гнездился большой покой, внутри которого мыслей не было. Там царила тишина. Это началось, когда он вошел в подъезд с пакетом масла под мышкой. Он остановился и огляделся. «Все не так, как было прежде. И я уже не тот, каким был». И тогда он решил, что не позволит обманывать себя. «Они делают вид, будто я такой же, как раньше».
Он-то знал, что может перемещаться из одного мира в другой, а они этого вовсе не замечали и не говорили об этом ни слова. Но теперь ему это безразлично. Теперь он в другой стране, и какая-то частица его, какой-то кусок уже забыл Одер, и тетю Элену, и его красивую маму Веронику, и лучшую подругу Сару. Ему, разбитому на куски, это было безразлично. Куски обитали в другом пространстве.
Но когда он встал с постели, подошел к маленькому письменному столу и поглядел в окно на фонарь и снег, то тут же начал думать о человеке, которого должен найти и ослепить. Мысли сплелись в голове в комок, напряглись, и он начал с остервенением тереть глаза. Он не боялся этих мыслей, ножа и пары глаз. Эти мысли вспыхнули огнем, осветили его тело и всю комнату. Он чувствовал себя прекрасно, но мысли наполнили его и перелились через край.