Я не знаю, Сара, правда ли, что может быть такая страна, где снег никогда не тает?
В Одере почти никогда не бывает снега. Не думай, что я это забыл. Сначала выучу хорошенько язык, найду этого полицейского и ослеплю его.
А потом вернусь к тебе.
Ты вспоминаешь иногда о том вечере, Сара? Наверное, не вспоминаешь.
Я вспоминаю об этом за тебя, так лучше. Я должен помнить обо всем, что случилось. Чувствую, как у меня ноет под ложечкой. Кажется, это называется «интуиция»- когда ничего точно не знаешь и все же уверен, что это именно так и есть.
Я уверен, что есть какой-то знак, который поможет мне найти его.
Привет, С.
Что это он делает?
Стоит на голове.
Прижимает ступни к стенке, а живот к Памеле Андерсон.
Он стоит на голове и бормочет. Его губы шевелятся. Футболка сползла вниз и висит мешком на груди. Лицо побагровело. Губы шепчут.
Он рассказывает.
Говорит обо всем, что думает.
Прислушивается к собственному голосу. Стоит на голове, рассказывает и слушает.
Он — слушатель. И рассказчик.
— Стой спокойно, — говорит он, — сейчас я тебе расскажу.
«Когда-то, давным-давно, на заднем дворе появилась незнакомая девочка. Она смотрела на мое окно. На носу у нее были очки с толстыми стеклами. А я стоял и смотрел на ее ясные глаза и темно-рыжие волосы. Она взглянула на меня, а я застеснялся и уставился на веревки для сушки белья и на небо.
Это была Сара».
Симон старается сохранять равновесие, он двигает ногами по обоям, стоит упираясь головой в пол. Ему видна обратная сторона столешницы и загорелое тело на обоях вверх ногами.
— Разве ты раньше никогда не встречал ее? — спрашивает он.
— Нет.
Сара только что поселилась в подвальном этаже со своей матерью и дядей Себастианом.
Мать была уборщицей в ратуше, а чем занимался Себастиан — знали все.
— И чем же?
— Он продавал журналы и игрушки.
— Что за журналы?
— Порно.
— Расскажи еще.
— О чем?
— О Саре.
— Что рассказать?
— Ей нравились порножурналы?
— Я не знаю.
— Что она делала, когда вы листали эти журналы?
— Смеялась. Только глаза у нее смеялись. А потом злилась. Сначала смеялась, потом злилась.
А иногда наоборот — сначала злилась, потом смеялась.
— А не было так, что она смеялась, а после не злилась?
— Нет. Она смеялась, а после злилась. Или сначала злилась, потом смеялась.
— А почему она злилась?
— Не знаю.
— Что она говорила, когда злилась?
— Говорила: «Дерьмовые картинки». Ей не нравились фотографии женщин без волос.
— Почему?
— Не знаю.
— А ты?
— Что я?
— Ты любишь смотреть на такие фотографии?
— Иногда. Но после меня тошнит.
Симон знал, что кровь скопилась у него в голове, как дождевое облако. Он зажмурил глаза и снова стал говорить:
— Днем ее мать работала в ратуше. Мы с Сарой сидели за кухонным столом, складывали монопольку и листали ее книжки. Лицо Сары морщилось в хитрой улыбке. Тогда она становилась похожей на симпатичную уродку.
— Симпатичную уродку?
— Да, на хорошенькую уродку.
— Всегда?
— Нет, только когда ухмылялась. А иногда мрачным тоном говорила: «Хочешь полистать журналы Себастиана?»
Она улыбалась так широко, что показывала все зубы. Я кивал. Каждый раз, когда она говорила про шкаф Себастиана, я умолкал. Я не знал, что ответить. Два раза она открывала этот шкаф, но мы не осмеливались брать журналы. Боялись, что ее мать придет с работы раньше и застукает нас. Ведь мать Сары иногда сильно злилась.
Симон открыл глаза и уставился прямо перед собой на перевернутую вверх тормашками комнату. Из его груди вырывался то резкий, то ласковый голос. Резкий голос звучал деловито и высокомерно. Он то повышался, то падал легким дождичком. Ласковый голос прятался под гласными, поворачиваясь спиной к резким углам согласных. Симон, снова зажмуривая глаза, зашептал. Вначале звучал резкий голос, всегда вначале.
— Хочешь?
— Чего?
— Посмотреть.
— Немножко.
— Что с твоим животом?
— Ничего.
— Не жжет?
— Немножко.
— Крутит в животе?
— Чуть-чуть.
Мы прокрадывались на носках из гостиной в спальню ее матери и Себастиана. Сара знала, где лежит ключ: в ящике прикроватного столика, под картиной с Моисеем на Синайской горе. Мы садились перед коричневым шкафом. Смотрели друг на друга. Когда она поворачивала ключ в замке, я чувствовал, как у меня внутри что-то сжимается. Левая дверца открывалась. Сара смеялась и покусывала нижнюю губу. Она всегда так делала, когда речь шла о чем-то муторном.
— А что было муторного?
— Я не знаю.
— Почему, почему?
— Потому, что меня начинало мутить.
— Ты был влюблен.
— Меня тошнило.
— Влюблен, влюблен.
— В животе просто огнем жгло.
— Ха-ха!
— Заткнись.
— Я смотрел на ее тоненькую веснушчатую руку, которая открыла шкаф, достала из него большущий конверт и положила на пол между нами.
Она осторожно вытащила два журнала. На первой странице одного из них была фотография рыжеволосой женщины со здоровенными «буферами».
Она стояла перед зеркалом и смотрела на свои причиндалы. Вид у нее был такой, словно она удивлялась, что это ее сиськи. Женщина улыбалась с открытым ртом, но я не мог понять, чему она улыбается, ведь она знала, что это ее «буфера». В середине страницы та же самая женщина лежала в лодке, раздвинув ноги. Между ног у нее сидел молодой парень с высунутым языком. Сара закрыла журнал и взяла другой. На первой странице фотографии были еще похлеще. На снимке вроде бы был кабинет зубного врача, хотя творилось здесь что-то странное. Врач сидел на стуле. Пациентка — веснушчатая женщина со здоровенной задницей — сидела верхом на враче. Она улыбалась, с зубами у нее, казалось, было все в порядке. У нее были тоненькие, как мышиные хвостики, косички, и лицом она походила на маленькую девочку. Мы уставились на ее зад. Он был просто огромный. «Слово» зубного врача было нацелено на живот пациентки. Мы переглянулись. Сара перевернула страницу. На другом снимке пациентка сидела на стуле и показывала зубному врачу свое «слово». Ее «слово» было без волос, оно блестело. Зубной врач весь сиял, глядя на безволосое «слово».
— Фу, какое дерьмо.
Мы сидели и смотрели на фотографию, на черную бороду врача и на пациентку.
— До чего противно, когда у взрослых нет волос, — прошептала Сара.
Она деловито кашлянула, как взрослая женщина, и спрятала конверты в шкаф. Лицо у нее сморщилось, тоже как у взрослой, похоже было, что она побаивается. С минуту она посидела молча, потом повернулась ко мне:
— Как тебе это, Симон?
— Не знаю.
— Скажи по-честному.
— По-честному?
— Нельзя по-настоящему дружить, если не будешь честным.
Я кивнул. Она пристально смотрела на меня. Я ответил:
— Мне кажется, противно, когда у взрослых нет волос.
— Ты врешь.
Я опустил глаза и посмотрел на свои носки — один коричневый, другой синий. Утром я этого не заметил.
Она оттолкнула меня и встала.
Я посмотрел на нее. Она слабо улыбнулась.
Мы пошли в кухню и снова принялись играть в монопольку. Полчаса спустя мы сложили всего «Рыцаря Синюю Бороду».
Кровь прилила к лицу, ему казалось, что в голове у него бомба. Он закрыл глаза и ждал, что она вот-вот взорвется. Возможно ли такое? Может ли голова взорваться?
Он не мог перестать. Он еще не готов. Глотнул воздух, заставил его опуститься в легкие и снова принялся рассказывать.
Резкий голос прошипел:
— Это Себастиан фотографировал?
— Не знаю.
— А как ты думаешь?
— Думаю, он.
— И что ты на это скажешь?
— Ничего.
— Может, тебе было бы интересно посмотреть, как он это делает?
— Я об этом не думала.
— Честно?
— Я не думала об этом.
— Ведь ты предлагала шпионить за ним.
— Я не знала, что он такое делает.
— И все-таки ты предложила за ним шпионить.
— Ну и что с того?
— Ты, поди, долго над этим думала.
— Вовсе нет.
— Но ты чувствовала, как жжет в животе.
— Может, чуть-чуть.
— Жгло, обжигало, правда?
— Может, и жгло немножко, но не сильно.
Он оттолкнулся ногами от стены и упал на пол. Кровь в лице пульсировала. Он лежал и дышал спокойно. Перед глазами мельтешили белые пятна. «Сейчас я потеряю сознание», — подумал он и закрыл глаза. Но он не потерял сознание.
В коридоре послышались шаги. Звуки их приблизились к двери, потом зазвучали глуше и исчезли в противоположном конце коридора. Из другого крыла здания послышалась музыка. Наверняка кто-нибудь из старших ребят отворил окно. До него донеслись приглушенные голоса. Окно закрылось, музыка смолкла.
Он подошел к стене. Памела Андерсон. На левом плече у нее прилипло несколько песчинок. Ногти длинные и острые. На правый глаз упал светлый локон.
Он встал на колени и прижался лбом к полу. От пола пахнет пылью. Сделал кувырок вперед, встал в стойку и уперся ногами в стену.
Он рассказывает.
Рассказывает все, что помнит. Он слушает свой голос.
Она все время читала про Вселенную. Два года она мечтала, чтобы ей на день рождения подарили телескоп. И наконец мать накопила денег и на тринадцатилетие купила ей старый телескоп. По вечерам перед сном я говорил себе: «Пусть у Сары будет телескоп». Мы были друзьями, и потому я хотел, чтобы у нее был телескоп и чтобы мы могли смотреть в него. Я вовсе не был влюблен в Сару, просто хотел, чтобы у нее был телескоп и чтобы мы могли видеть Вселенную. Мне хотелось, чтобы она получила все, о чем мечтает, а еще я хотел, чтобы она не жила вместе с этой скотиной Себастианом, у которого такие странные глаза.
Черная дыра — это самое странное явление в космосе.
Она хорошо рассказывает.
— Ведь ты знаешь, что такое сверхновая?