— Я просто рад видеть вас у себя.
Тале и Пиа улыбнулись. Он предложил им чаю. Они сидели в кухне, ели пшеничные лепешки, пили чай, болтали о плохой погоде, которая должна была наступить, но не наступила. Он рассказывал им забавные истории. А потом пожаловался Тале на свою бессонницу, и она обещала привезти ему в воскресенье вечером, когда приедет за дочерью, какой-нибудь травяной настой. Он рассказал им и про Виктора Маса, известного кинопродюсера, которому раньше принадлежал этот дом, — Виго объяснил, что Мае делал фильмы в рамках дозволенного и был в П. респектабельным гражданином. А в этом доме он пытался обустроить фотостудию, чтобы снимать сцены в стиле классической порнографической эстетики а-ля Делакруа и Дурье и пикантные сцены в буржуазных домах. Виго приходил сюда вместе с инспектором для проверки, но все было в порядке. Мае оставался вне подозрений. Но вскоре оказалось, что почти невозможно найти фотографов, способных делать снимки в старой манере. Дела у Маса шли плохо, и через полгода он решил закрыть ателье. «Тогда я связался с ним, — объяснил Виго внимательно слушающей его девушке, — и купил этот дом по дешевке». Он рассказал ей также о расположении комнат и о камерах слежения. Дом был построен в строгом функционалистском стиле, с белыми внутренними стенами и белоснежными полами, меблировка поражала своей простотой. Мае приобрел дом с двумя оснащенными фотостудиями и лабораторией. Он установил систему слежения, позволяющую продюсеру держать под постоянным контролем деятельность сотрудников. Виго засмеялся. Это оказывало на Маса успокаивающее действие. Ему нравилось сидеть на втором этаже и видеть на экранах все, что происходило в других комнатах.
— А ты можешь, лежа у себя, видеть, что происходит в моей комнате?
— Если захочу, — ответил он.
Он показал ей фотоателье и содержимое нового архива. В основном это были натурные снимки и частично снимки в стиле старой мягкой порнографии. Племянница смеялась с явным облегчением. За ужином она спросила, правда ли, что он не спит по ночам, а он ответил, что наврал Тале, чтобы она беспокоилась о нем. Племянница выпила вина. Он сидел и думал о ее шее, скулах и изгибе губ.
В этот вечер он фотографировал ее, сделал много снимков. Она стояла в белом платье, прислонясь к бетонной стене. Он хотел, чтобы она показывала фотографию мальчишки из Одера. Она сидела на стуле у бетонной стены, подняв вверх фотографию. Это напоминало ему печальный французский фильм, который он видел много лет назад. Он подошел к ней и приподнял ее подбородок. В ее глазах мелькнул не то испуг, не то желание. Отняв руку от ее подбородка, он почувствовал легкий приступ удушья и головокружения, у него было такое ощущение, будто его рука волнуется, что она сама способна помнить, он почувствовал дрожь в предплечье, пальцы были готовы исказиться в гримасе и сжаться в кулак. Стояло лето. Из подвала поднялась влага, она собралась на его лбу в виде мокрого гриба. Лежащая на полу женщина сделала несколько неуклюжих движений, он закрыл глаза и слегка, почти незаметно, сжал указательным и средним пальцами переносицу. За минуту передышки события нескольких дней промелькнули, и неясное ощущение превратилось в твердую уверенность. Они хотели заманить его в ловушку. Взгляды выдавали их. Мимолетные улыбки. Сонливые глаза и едва заметные нервные движения рук. Они явно хотели заманить его в ловушку. Когда перед ним раздвинулись двери здания аэропорта и он стал искать глазами такси, бледный жирный шофер с кустистыми бровями подогнал к нему машину, хотя он не успел и пальцем пошевелить. Он стал отгонять попрошаек, а шофер вырвал у него из рук чемодан и положил его в машину. По дороге в центр шофер выпытывал у него, откуда он приехал, как его зовут, чем он занимается.
— Так вы полицейский?
В отеле портье посмотрел на него с холодной враждебностью, в полицейском управлении шеф полиции лебезил перед ним, рассказывал ему разные истории, но во время выступления он заметил среди новобранцев его сонное лицо. Медлительность Себастиана, неуклюжее упрямство фотомодели Юлии. Виго впился пальцами в переносицу. В их план входили пристальные взгляды, нервные движения рук, быстрая подача машины, напряженное внимание слушателей, нерешительная интонация Себастиана, скулы Юлии, лестница, туча, закрывающая солнце, фальшивая купюра, кровать в номере отеля, виски в баре, кубики льда, лоб швейцарки, глубокий сон, головная боль, влажность, сигары Себастиана, вечная улыбка Юлии. Все это — непонятные детали плана, разработанного чуть ли не целым городом с единственной целью: заманить его в ловушку. Все, что он мог теперь предпринять, — это сделать что-нибудь совершенно немыслимое, отчаянное, что опрокинет их план, который они так старательно готовили, и напугает их до смерти. «Я заставлю их лица исказиться от боли, распахну перед ними дверь в ад», — подумал он, зная, что эти слова означают лишь одно: свободу. У него задрожала левая рука. Он открыл глаза и стал бесцельно мерить комнату шагами, потом наклонился над ней, что-то небрежно сказал, и этой беспечной игре пришел конец. Он понял: ему нужно примириться с болью, которую приносит свобода, такой острой, что после нее наступает покой, тишина. Он отдернул руку и вернулся к фотокамере. Пиа сидела в белом платье, задрав вверх подбородок. Он стал снимать ее. Через полчаса она сказал, что ужасно устала, что у нее занемела шея. И он, похвалив ее, закончил съемку.
В 23.30 он получил электронную почту. Он сидел за компьютером, просматривая старые файлы, когда письмо со стуком упало в почтовый ящик. Содержание письма взволновало его. Он понял, что ждал этого почти два года: исчезнувшая в Одере пленка вот-вот выплывет на поверхность. Прочитав письмо и изучив фотографии, сделанные мальчишкой, он убедился в том, что пленка уже совсем близко. Снимки были еще сырые, меланхолические, недостаточно изысканные. Они производили впечатление спонтанности, непосредственности. Но Виго знал, как трудно этого добиться. Он понимал, что подобный эффект либо результат хорошей подготовленности, либо говорит о бесспорном таланте. Видно, у парня острый глаз, это позволяет придавать снимкам «живинку», которая и отличает хорошие работы от посредственных. Он довольно долго сидел, с завистью глядя на экран. Зависть, как горько-сладкий привкус, то подступала к горлу, то исчезала. Виго знал, что сам он никогда не сумеет делать такие хорошие снимки. Может, ему стоит забыть о фотографии, покончить с этим делом раз и навсегда? Но, встав из-за стола, он почувствовал прилив энергии и с удовлетворением заметил, как легко у него поднимается настроение. Он решил тщательно продумать и осуществить следующую операцию: пригласить мальчишку на пробу.
Он размышлял об этом несколько часов, прежде чем пошел к племяннице.
Он лежал на диване и представлял себе ее руки и маленькие коленки. Рот. Но, представляя себе ее прелестное тело, он прежде всего думал о том, что скажет ей. Прокручивал в голове фразы, слово за словом, покуда не решил, что именно надо сказать, чтобы она правильно его поняла. Он прошел босиком по коридору, остановился у двери спальни и прислушался: спит ли она? Потом открыл дверь и вошел. Он подкрался к постели, стараясь ни на что не наткнуться, нагнулся над ней и простоял так с закрытыми глазами несколько минут, прислушиваясь к спокойным звукам, вылетающим из ее носа и рта. Потом он открыл глаза. Его взгляд скользнул по ее губам, по подбородку, носу и щекам, задержался на веках. Как стал бы он фотографировать ее тело? Снимки походили бы на карту ландшафта. Карту можно увеличить. Развесить на всех перекрестках по всей стране, как приятное описание пейзажа местности, куда путешественнику невозможно попасть. Он кашлянул, и она пошевелилась.
— Пиа.
— Я спала.
— Извини.
— Что-нибудь стряслось?
— Я хотел сказать тебе кое-что важное.
— Что именно?
— На выходные к нам приедет гость.
— О’кей.
— Это молодой паренек. Он хочет стать фотографом.
— И что в этом такого?
— Ты можешь оказать мне услугу?
— Ну, если ты этого так хочешь.
— Скажи, что меня здесь нет, хотя он будет видеть меня на экранах. Соврешь, что я в другом месте. Хорошо будет, если ты покажешь ему ателье. И еще я попрошу тебя сделать ужасную вещь.
Она села на постели.
— И почему это так важно?
Виго улыбнулся:
— Это важно, потому что он из криминальной компании.
— В самом деле?
— Он работал в студии фотографов, которые делают запрещенные снимки. В последние месяцы я проник к ним. Это подпольная студия. Понимаешь? Ее владельцы послали сюда мальчишку, чтобы он стал моим ассистентом.
— Это опасно?
— Нет, не опасно. Но я хочу, чтобы ты сделала в точности то, о чем я тебя попрошу. Будь с ним приветлива. Покажи ему фотоателье и снимки, которые мы сделали сегодня. И спроси, не захочет ли он фотографировать тебя.
— В каком виде?
— Сделать запрещенные снимки. Ты боишься?
— Нет, мне даже интересно.
— Разумеется, мы никому об этом не скажем. Даже Тале.
— О’кей.
— Я пришлю сюда гримера с гримом и париками. Она объяснит, что надо делать. И еще я попрошу тебя отдать ему эту фотографию.
— Зачем?
— Просто так.
Пиа посмотрела на фотографию, щурясь на слабом свете:
— А что это ты на ней делаешь?
— Лежу в ванне.
Она посмотрела на него и улыбнулась:
— Здорово!
— И я тоже так считаю.
— Почему ты хочешь, чтобы она была у него?
— Я написал кое-что на обратной стороне.
Она перевернула фотографию и прочла: «Чувствуй себя как дома».
Пиа засмеялась.
IV
Привет, Сара!
Четыре часа утра. На экране передо мной женская лодыжка. Свет от экрана падает на мое письмо. Тишина. Слышно лишь, как за окном ветер треплет кусты. Стены дома белые как мел. Я сижу на мягкой кровати, слегка утопая в ней. Раньше я никогда не был в этом доме. Я раздвинул тяжелые гардины, чтобы можно было смотреть во двор. Поднимаю глаза и смотрю на поросшие кустами горки, в темноте они похожи на человеческие головы. В этом доме пахнет нашатырем. Мне не страшно. А может, мне так страшно, что я этого не замечаю. Ты полагаешь, этого нельзя не замечать? Что мне хочется избавиться от этого чувства?