– На архиве твоего отца свет клином не сошелся, – успокоил ее Юханссон.
– Да, конечно, – согласилась Ульрика Стенхольм. – Но вечером, обещаю, я возьмусь за бумаги. А детей оставлю у их отца. Кстати, у меня есть для тебя хорошие новости, – добавила она.
«У меня будет новая рука, – подумал Юханссон. – Такая вот с крюком».
Но, естественно, промолчал.
Юханссона собирались отпустить домой. Выписать из больницы. При условии прохождения курса реабилитации и периодического контроля. Не завтра, однако, а только в среду, поскольку она прежде хотела посмотреть результаты последних анализов. Естественно, если за это время не произойдет ничего непредвиденного.
– Но подобного ведь не должно случиться, – сказала доктор Стенхольм с радостной профессиональной улыбкой. – Я полагаю, у тебя хватит ума. Ты придешь ко мне на прием через неделю, в следующий понедельник. Обо всем остальном я собираюсь поговорить с Пией.
«Пия, – подумал Юханссон. – Вы, Пия и Ульрика, заодно».
Для него она по-прежнему оставалась доктором Стенхольм.
– Ты мой врач, тебе лучше знать, – сказал Юханссон и добавил неожиданно: – Я хочу домой.
– Я прекрасно тебя понимаю. – Ульрика Стенхольм улыбнулась и кивнула, слегка наклонив голову.
После обеда, еще одной трапезы, похожей на все другие совершенно независимо от меню, он сделал новую серьезную попытку взбодриться.
– Могу я получить чашку кофе? – проворчал Юханссон, когда сестра забирала его поднос.
– А тебе больше не нужно увеличительное стекло?
Она весело улыбнулась ему.
– Только кофе, – сказал Юханссон. – Черный.
«Именно черный, тогда у тебя будет ясная голова, – подумал он и потянулся за одной из своих папок. – Взбодрись, оцени ситуацию, не о тебе ведь речь».
Среди всех бумаг в своих папках он нашел экспертное заключение ГКЛ в Линчёпинге, которое, в свою очередь, легло в основу еще одной бумаги, написанной профессором биологии Стокгольмского университета.
Когда профессор Шёберг осторожно извлек птичий пух, застрявший в горле Жасмин, и с такой же точностью выковырял белые нити, оказавшиеся между ее зубов, он положил их в отдельные пакетики, заполнил обычные бланки и отправил со всем прочим в технический отдел криминальной полиции Стокгольма.
Там эксперт взглянул на них. Две белые нити и птичий пух примерно два сантиметра длиной и один шириной. Но большего он не смог сказать, поскольку не имел ни соответствующих знаний, ни необходимой аппаратуры. Но, отличаясь старательностью и трудолюбием, вложил их в два новых пакетика, заполнил еще несколько бланков и отправил все в ГКЛ в Линчёпинг. У него имелись два вопроса. О каком типе нитей (точнее) шла речь? И можно ли сказать еще что-то о толике пуха?
У ответственного биолога ГКЛ не возникло никаких проблем с ответом на первый из них. Он обладал необходимыми знаниями и имел все нужное оборудование под рукой. Речь шла о двух нитях растения Linum Usitatissimum, или, проще говоря, льна.
Волокна высочайшего класса, а точнее, тот вариант из всех сортов льна, который использовался для производства текстиля. Лен наилучшего качества, а что касается наволочки (о ней его коллега из технического отдела Стокгольма чиркнул пару строчек), скорее всего, именно ей они и принадлежали. Во всяком случае, с большей долей вероятности, чем простыни, пододеяльнику или носовому платку, сотканным из тех же волокон. Варианты же, например, с льняной скатертью, полотенцем или салфеткой, наоборот, выглядели крайне сомнительными в данной связи. И вовсе не из-за того, как развивались события, просто подобные изделия обычно изготавливали из нитей другой структуры и толщины.
Оставался клочок птичьего пуха. По этому поводу у него не хватало знаний. Но, будучи столь же старательным и трудолюбивым, как и коллега из технического отдела, он отправил его далее, одному из своих старых преподавателей университета Стокгольма. Профессору, выдающемуся орнитологу, для кого подобное было тривиальной задачкой.
Его ответ пришел по факсу в тот же день, когда он получил посылку с пухом и запрос из ГКЛ. Речь шла о птице семейства утиных, объяснил профессор. А точнее, об одном из представителей подсемейства настоящих уток, и как раз в данном случае о нагрудном пухе Somateria mollisima, гаги обыкновенной.
«Неплохая подушка, – подумал биолог ГКЛ, когда отправлял ответ назад в полицию Сольны. – Набитая пухом гаги и с наволочкой из самого изысканного льна».
– Ничего себе номер, – воскликнул бывший шеф Государственной криминальной полиции Ларс Мартин Юханссон, закончив читать. – Как, боже праведный, они могли этого не заметить? Неужели все были настолько тупы?
И эти «они», стыдно сказать, включали его лучшего друга, бывшего комиссара криминальной полиции Бу Ярнебринга. Потом Юханссон исписал целую страницу своими пометками.
«Новый рекорд для левой руки», – подумал, а затем заснул.
30Вторник 20 июля 2010 года
Еще один день, который начался с лечебной гимнастики, и пусть прежде были поход в туалет, посещение душа, бритье и завтрак, все эти моменты сейчас отодвинулись для Юханссона на второй план. Его день начался с лечебной гимнастики и сегодня, всего за сутки до того, как доктор Стенхольм обещала ему выписку, если, конечно, ничего непредвиденного не случится, он, к сожалению, пребывал на том же «уровне моторных реакций», как и накануне.
– Оцени ситуацию и найди в ней положительные моменты, – попросила его физиотерапевт и улыбнулась.
– Надо искать повод для оптимизма и в такой ситуации, – согласился Юханссон.
«Что-то случилось», – подумал он, когда доктор Стенхольм расположилась на том же месте, где она обычно сидела. Щеки ее горели румянцем.
– Ты что-то нашла, – констатировал Юханссон.
– Ты как в воду глядел, – сказал доктор Стенхольм. – Все лежало в коробке с массой бумаг от 1989 года. Откуда ты мог это знать? – спросила она и показала маленький пластиковый пакет.
– Могу я взглянуть? – поинтересовался Юханссон и протянул руку.
«Заколка для волос, – констатировал он. – Маленькая, из красной пластмассы, выполненная в форме головы обезьянки Мончичи».
– Это Мончичи, – пояснила Ульрика Стенхольм.
– Я знаю, – ответил Юханссон. – У меня есть и дети, и внуки. Лежала в этом пакете?
– Нет. – Доктор Стенхольм решительно покачала головой. – Это я положила ее туда. Подумала, что…
– Я понимаю, о чем ты подумала, – перебил Юханссон с целью предупредить долгие разглагольствования об отпечатках пальцев и ДНК.
– Заколка лежала в белом конверте, – сообщила Ульрика Стенхольм и дала ему еще один пластиковый пакет с конвертом внутри. Конвертом цвета яичной скорлупы. Высочайшего качества и с именем владелицы, отпечатанным с тыльной стороны.
– Маргарета Сагерлиед, – прочитал он.
«Где-то я слышал это имя раньше», – подумал он и перевернул конверт. На том месте, где обычно находилась марка, красовалась короткая надпись, сделанная обычной авторучкой с чернилами. «ПНИ/ОС».
– «Получено на исповеди», и через черточку инициалы твоего отца «ОС», Оке Стенхольм.
– Да, – подтвердила доктор Стенхольм, – и сейчас я начинаю понимать, что моя сестра нисколько не преувеличивала, когда рассказывала истории о тебе.
– Вряд ли, – сказал Юханссон. – Сейчас нам не стоит пороть горячку. А не может все обстоять столь просто, что эта заколка принадлежала тебе или твоей сестре, когда вы были маленькими?
«И, например, в конверте изначально лежало что-то иное?» – подумал он.
– Нет, ни она, ни я никогда не имели такой, кроме того, мы обе не подходим по возрасту. Подобное маленькие девочки носили в конце семидесятых и позднее. Кстати, обезьянка Мончичи до сих пор популярна, как тебе наверняка известно. У обоих моих мальчиков есть мягкие игрушки, изображающие ее. Жасмин было девять, когда ее убили в восемьдесят пятом. Она вполне могла иметь такую заколку.
Юханссон довольствовался кивком.
«На ней не осталось волос», – подумал он, вертя в руках пакет, где лежала находка.
– Этот конверт, – поинтересовался Юханссон и поднял второй пакет. – Ты не видела, там не лежало никаких волос?
– Нет, – сказала Ульрика Стенхольм. – Я действовала очень осторожно, когда открыла его. Видела ведь, что надпись на нем сделана моим отцом, а все его сокращения, которыми он так восхищался, моя старшая сестра обычно легко расшифровывала, как только научилась читать. Ни одной волосинки. Я очень внимательно посмотрела. Сама ведь врач и кое-что понимаю. Ничего, только заколка.
«Застенчивый убийца, – подумал Юханссон, – осторожно снявший заколку, чтобы длинные черные волосы его спящей жертвы оказались разбросанными по подушке».
– Маргарета Сагерлиед? – спросил Юханссон. – Ты что-то знаешь о ней?
– Не слишком много, – ответила доктор Стенхольм. – Хотя я даже встречалась с ней несколько раз. Также поискала сведения в Сети, когда нашла конверт. Она есть в «Кто есть кто», ты же знаешь эту книгу.
– Рассказывай, – сказал Юханссон.
Маргарета Сагерлиед родилась 12 апреля 1914 года и умерла 6 мая 1989 года. Она была оперной певицей. Не из самых известных, но достаточно популярной, чтобы оставить след о себе в различных газетных статьях, рецензиях и даже книгах об оперной музыке и певцах. Достаточно известной, чтобы оказаться в «Кто есть кто» уже в пятидесятые.
– Как я говорила, нашла упоминание о ней в старых экземплярах ежегодника, – сказала доктор Стенхольм. – Папа, вероятно, был подписан на него. Я обнаружила выпуски по крайней мере за двадцать лет на моей собственной книжной полке.
– И что там написано тогда? – спросил Юханссон.
– Я даже немного удивилась, – призналась доктор Стенхольм. – О ее популярности я знала, конечно, но и представить себе не могла, что она была настолько известна. Там о ней написано почти так же много, как и о Биргит Нильссон. Я могу сделать копию для тебя.