– Естественно, – отозвался Херманссон. – Патрик завезет все тебе, как только у него закончится смена. Низкий приоритет, ты же понимаешь. Пытаюсь сохранить внутри семьи.
– Какой еще низкий приоритет? – спросил Юханссон.
– Ну, дело ведь закрыто в связи со сроком давности. Нам приходится заниматься им тайком, если можно так сказать.
– Не мели чушь, – проворчал Юханссон. – Отправь кого-нибудь, пусть возьмут пробу ДНК у этого идиота. Если все обстоит, как ты говоришь, он ведь сейчас отсыпается. Надо всего лишь позвонить ему в дверь. Его генетический код – единственное, что нам требуется.
– Я услышал, – сказал Херманссон. – Дай мне подумать немного. Мы говорим о деле, по которому истек срок давности, и у меня нет никакого желания заполучить омбудсмена юстиции себе на шею.
– Черт с ним тогда, – сказал Юханссон. – Я позвоню кому-нибудь другому.
– Подожди, шеф. Ларс, черт побери, нельзя же так. Мы ведь немало знаем друг друга.
– Иногда я беспокоюсь за тебя, Херман. Если именно Хёгберг убил Жасмин, как, по-твоему, он тогда в последний раз сотворил подобное?
– Вряд ли, – ответил Херманссон. – Я услышал тебя. Позабочусь, чтобы у него немедленно взяли пробу ДНК, хотя пока не знаю, как это лучше сделать.
– Ты должен послать туда твоего зятя, – подсказал Юханссон. – Он наверняка разберется с ним в один миг. Если наш клиент откажется открывать рот, пусть возьмет материал у него из носа.
– Так и сделаем, – заверил его Херманссон.
– Хорошо. И еще я хочу, чтобы ты вне очереди протащил пробу через ГКЛ…
– Подожди, подожди, – перебил его Херманссон. – Я разговаривал с ними вчера по другому делу, у нас в криминальной полиции лена свежее умышленное убийство. Два застреленных русских, которых кто-то сбросил в воду у Бискупского мыса. Не раньше, чем через три недели, так они сказали.
– Кто сейчас шеф в ГКЛ?
– Какая-то дамочка, она еще была заместителем генерального директора Государственного полицейского управления в твое время.
– Хорошо, – сказал Юханссон. – Позвони ей, передай привет от меня, скажи, что ты хотел бы иметь ответ сразу же, самое позднее – через шесть часов после получения материала.
– Конечно, – ответил Херманссон. – Я тебя услышал. Позабочусь обо всем.
– Замечательно. С нетерпением жду встречи с твоим зятем.
Потом он сунул мобильник в нагрудный карман, взял свою палку с резиновым наконечником и похромал в коридор. Матильда сидела на стуле и ждала его. На губах ее мелькнула еле заметная улыбка.
– Первый день твоей новой жизни, – сказала она и покачала головой. – Куда ты хочешь ехать?
– Если будешь просто вести машину и молчать, я постараюсь дать тебе всю необходимую информацию по дороге, – отрезал Юханссон.
Юханссон показывал, куда ехать, раз за разом используя в качестве указки свою левую руку. Через Слюссен, по Шеппсбрун и вдоль Старого города, мимо Гранд-отеля, по набережной Страндвеген, мимо посольства США и Стокгольмской телебашни, по маленькому мосту через канал Юргордсбрунн. Желтое солнце, голубое небо, легкие белые облака, напоминавшие нагрудный пух из брачного наряда гаги в таком количестве, которого хватило, чтобы задушить девятилетнюю девочку. Стокгольм в свою самую красивую пору, обращенный к благодарному зрителю лучшей стороной.
– Останови здесь, – распорядился Юханссон.
Никаких возражений на этот раз не последовало. Матильда остановила машину, не произнеся ни слова.
– Я решил прогуляться пешком в сторону города, – сообщил Юханссон. – Увидимся в кабаке около фуникулера к музею Скансен.
«Как же он называется?» Название заведения вылетело у него из головы, хотя он ел там, наверное, сотню раз в те времена, когда еще жил обычной жизнью.
– «Улла Винблад», – подсказала Матильда.
– Именно, – подтвердил Юханссон. – Мы увидимся в ресторане «Улла Винблад». Через час примерно.
Сначала она посмотрела на него. Потом кивнула:
– О’кей.
Затем села в машину и уехала.
Сначала он чувствовал даже некоторую радость, никаких назойливых помощников, он просто шел вдоль канала, один, сам выбирая темп. Спустя примерно четверть часа усталость дала знать о себе. Тогда Юханссон сел на скамейку, отер пот со лба, глубоко подышал с закрытыми глазами и почувствовал, как давление пошло вниз. Поднялся с целью продолжить путь. Медленно, осторожно, чтобы давление снова не сыграло с ним злую шутку и чтобы не упасть лишний раз.
Еще через четверть часа он преодолел почти полпути. Ему дышалось легче, он меньше вспотел. Снова скамейка, пришло время передохнуть, и единственное, чего ему не хватало, – так это термоса с кофе и приличного бутерброда с нарезанной кружочками вареной колбасой. Пожалуй, еще прохладного сентябрьского воздуха щекам и подбородку. Пенька, чтобы посидеть на нем, до боли знакомого вида на реку у него на родине в Норланде и громкого лая поднявших лося собак.
«Ты жив, Ларс Мартин», – подумал Юханссон, входя в ресторан в оговоренное время.
– Что думаешь о жареной рыбе с теплым салатом? – предложила Матильда, которая уже сидела, склонившись над меню.
– Решай за себя. Лично я возьму жареную свинину с драниками, холодное чешское пиво и большую рюмку водки.
54Вторая половина четверга 29 июля 2010 года
Снова оказавшись дома, он лег на диван у себя в кабинете, сказал Матильде организовать для него кофе и бутылку минеральной воды. Таким бодрым он давно себя не чувствовал. Никакой головной боли, никакого теснения в груди.
«Лучше воспользоваться случаем», – подумал Юханссон и достал коричневый конверт, который Ульрика Стенхольм передала ему несколькими днями ранее. Он оказался в меру тонким тоже для того, кому было сказано не волноваться и старательно избегать стрессов.
Несколько концертных программ выступлений Маргареты Сагерлиед.
Рождественский концерт в церкви Броммы.
Стандартный репертуар, заключил Юханссон, хотя слабо разбирался в этом деле.
Концерт в церкви Спонги.
Явно более смешанный репертуар, пришел к выводу Юханссон, не разбираясь и в этом тоже.
Моцарт в Дроттнингхольмской опере.
«Ну это же всем известно», – решил Юханссон, пусть никогда не бывал в том месте.
Полдюжины фотографий. Они неожиданно подарили ему лица нескольких мужчин, которых он никогда не встречал, с кем не разговаривал и кого даже не видел на снимках.
Подписанное портретное фото Маргареты Сагерлиед, молодой и очень красивой, сделанное в 1951 году, если верить штампу фотоателье на обратной стороне. Скорее всего, оно попало к отцу Ульрики Стенхольм несколько лет спустя по той простой причине, что она сама дала его ему.
«Или скорее ему и его супруге», – уточнил Юханссон.
Вполоборота, на темном фоне, с чуть запрокинутой головой и наполовину прикрытыми глазами, почти надменной улыбкой и драматическим выражением лица. Впрочем, сегодня таковым оно уже не казалось.
«Кармен, – подумал Юханссон. – Так она сама сказала бы о себе».
Еще одна карточка. «День открытия сезона ловли раков, 1970 год, у Маргареты и Юхана», – прочитал Юханссон на обратной стороне. «Наш хозяин Юхан, моя дорогая супруга Луизе, наша очаровательная хозяйка Маргарета и я сам», – прочитал он строчкой ниже.
Явно писал папа-священник. Двое мужчин в смокингах стояли по обе стороны от двух дам в праздничных платьях, все в шапках с изображением раков, с широкими куполообразными бокалами для шампанского и радостными минами.
«Интересно, кто их снимал? – подумал Юханссон. – Впрочем, какая разница? Фотограф, даже если в этой роли выступал мужчина, наверное, уже слишком стар сегодня, пятнадцать лет спустя».
Справа на фотографии господин как минимум семидесяти лет, лысоватый, с румяным лицом, большой и сильный, с дружелюбной миной. Рядом с ним женщина, с виду в два раз моложе его и как сестра-близнец похожая на невролога Юханссона. Потом очаровательная хозяйка, которой на вид никто не дал бы более сорока шести лет, а ведь ей уже исполнилось пятьдесят шесть, когда их снимали. На голову выше матери Ульрики Стенхольм, с ослепительной улыбкой в направлении камеры. Она поднимает бокал в ту же сторону, одновременно левой рукой обнимая своего кавалера.
«Папаша-священник, – решил Юханссон. – Худой, лысоватый, с правильными чертами лица и дружелюбной, чуть ли не застенчивой улыбкой. Судя по его виду, умный и добрый человек. Его, пожалуй, немного смущает чужая рука на талии».
Юханссон отложил в сторону фотографию, когда зазвонил его мобильный.
– Юханссон.
После выхода на пенсию чаще всего, отвечая, он называл тем, кто звонил ему, свою фамилию, а не отделывался обычным «да».
– Привет, Ларс. Это Альф. Надеюсь, у тебя все нормально?
– Не жизнь, а мучения, – проворчал Юханссон. – Как дела с оперной певицей и старым мясником, ее мужем?
– Собираюсь как раз перейти к этому.
– Рассказывай. Я слушаю.
Оба были бездетными, согласно всем официальным источникам, имевшимся на сей счет, и Альф Хульт считал, что именно так все и обстоит.
– Никаких отпрысков на стороне? – уточнил Юханссон.
– Не у всех семей есть средства для подобного, – ответил Альф Хульт, тактично покашляв.
– И никаких других родственников? Молодых мужчин подходящего возраста, родных и двоюродных племянников, еще бог знает кого?
Никого, если верить его зятю. Ни Юхан Нильссон, ни госпожа Маргарета Сагерлиед не имели ни сестер, ни братьев.
– Юхан Нильссон был торговцем мясом в третьем поколении, – сказал Альф Хульт. – Он родился в 1895 году и умер в 1980-м. Его отец, оптовый торговец Андерс Густав Нильссон, родился в 1870-м, и сын Юхан был его единственным ребенком. Его отец Андерс Густав вообще умер в 1959 году. Зато дед, торговец скотом Эрик Юхан Нильссон, родившийся в 1848-м, имел целую кучу детей. Восемь, если я правильно посчитал, трех сыновей и пять дочерей, но никто из них, похоже, не оставил потомков мужского пола подходящего возраста.