– Судья и его палач… – сказал Макс. – По-моему, я понял, о чем там речь. Только намекни, если тебе понадобится что-то сделать.
– Ты о чем? – насторожился Юханссон.
– Относительно этого чертова педофила, – объяснил Макс. – Нильссона, убившего маленькую девочку.
– Нет, – сказал Юханссон. – Я собирался разобраться сам.
Макс промолчал, только пожал плечами. Потом он взял поднос двумя пальцами левой руки и исчез неслышно, несмотря на свое массивное тело. И закрыл дверь, оставив Юханссона наедине со своими мыслями.
«Нет, – подумал Юханссон, когда час спустя отложил в сторону книгу. – Пусть я даже лежал бы на смертном одре».
Голова больше не болела. Он чувствовал только усталость.
«Интересно, с чем парень столкнулся в детском доме?» – подумал Юханссон, прежде чем сон заключил его в свои объятия.
Когда он проснулся, Пия сидела рядом.
– Я уже начала волноваться, – сказала она. – Ты вообще представляешь, как долго спал?
– Да, – сказал Юханссон.
«Надо сходить в туалет», – подумал он. Давление в мочевом пузыре было великовато даже для настоящего мужика.
– Не хочешь пообедать с опозданием на три часа? – спросила Пия и сделала попытку подняться.
– Мне надо сходить в туалет, – сказал Юханссон. – Посиди, – добавил он. – Я хотел бы поговорить с тобой об одном деле.
Никаких вопросов. Она только кивнула и села.
– Я слушаю, – сказала она, как только он вернулся.
– Я нашел его, – сообщил Юханссон и кивнул в сторону коробок с бумагами, стоявших на полу в его кабинете.
– Он жив? – спросила Пия.
– Да, – подтвердил Юханссон. – Жив и, мне кажется, даже особо не переживает по поводу того, что сделал с Жасмин.
– Боже праведный, это же ужасно. Уму непостижимо. Что это за человек, который способен сотворить подобное и жить дальше как ни в чем не бывало?
– Да, – согласился Юханссон. – Не самая поучительная история.
– А кто-нибудь еще знает? – поинтересовалась Пия.
– Я рассказал Бу.
«А самый сильный в мире детдомовский мальчишка уже сам все просчитал. Пожалуй, и Матильда тоже, – подумал он. – Плюс все бывшие коллеги, которые сделают это. Рано или поздно, и как только им станет ясно, что он находится в их старых картонных коробках, затаился в своей норке, пока все ищейки рыскали над его головой».
– И что ты собираешься делать?
– Не знаю и поэтому ищу совета у моей любимой супруги, – сказал Юханссон и слабо улыбнулся.
«Почему я сказал так? – подумал он. – Чтобы остановиться на полпути, сделать то, с чем, пожалуй, стало бы невыносимо жить дальше?»
– Ты ведь не можешь оставить все, как есть. Это было бы ужасно. Не похоже на тебя, Ларс.
– В формальном смысле я не могу ничего поделать. Он уже месяц свободен как птица. Срок давности по убийству Жасмин истек 21 июня. Тогда прошло двадцать пять лет с тех пор, как нашли ее тело. Остается надеяться, что на нем еще есть грехи, за которые его можно посадить. Но, честно говоря, я особо не верю в это.
– А если ты обратишься в средства массовой информации?
– Если я обращусь к ним, то он покойник. Думаю, он даже не успеет привлечь меня к суду, прежде чем какой-нибудь идиот убьет его. Человек вне закона, – сказал Юханссон и криво усмехнулся.
– Ты знаешь, кто ее отец? – спросила Пия. – Отец Жасмин, я имею в виду.
– Да, – произнес Юханссон удивленно. – Но я и представить не мог, что тебе это известно.
– Ну, я знаю. Все, кто связан с финансами, в курсе, кто такой Йозеф Саймон. Поняв, чем ты занимаешься, я залезла в Интернет и освежила мои знания. Это ведь совершенно отвратительная история.
– Любопытная Варвара, моя собственная любопытная Варвара, – сказал Юханссон, и, когда он произнес это, у него возникло ощущение, что его попытка найти оправдание для себя отчасти удалась.
– И как ты собираешься поступить?
– Я не знаю. Но не хочу, чтобы кровь этого дьявола осталась на моих руках, не могу замараться таким образом.
– Я не могу как-то помочь тебе с…
– Боюсь, нет, – перебил жену Юханссон. – Мне надо подумать, – добавил он и покачал головой.
– Только бы это не убило тебя самого.
– Нет, – сказал Юханссон. – О чем ты?
Потом он обнял ее. Правой рукой, которая, несмотря на давление в груди и боль в голове, явно набирала силу день ото дня.
– Будет день, и будет пища.
72Утро понедельника 9 августа 2010 года
Утром понедельника бодрая Матильда вошла в его кабинет еще до того, как он успел позавтракать.
– Этот Йозеф Саймон, – сказала она, – которого шеф просил меня погуглить.
– Да, – сказал Юханссон. – Что там относительно его? «Погуглить – это ж надо так выразиться».
– У него была жена, мать Жасмин, значит. Ее звали Мариам Эрмеган. Она также приехала из Ирана. Они развелись в 1986-м, через год после того, как Жасмин убили.
– Я в курсе, – сказал Юханссон. – И что там с ней?
– Я погуглила и ее тоже. В выходные не нашла занятия лучше.
– Рассказывай, – велел Юханссон.
Через несколько лет после смерти дочери Мариам Эрмеган приняла ислам. Она написала несколько статей в шведские газеты, оправдывая взгляд на женщин в своей новой религии. Противопоставляла его либеральному, западному отношению к представительницам слабого пола с его потребительской позицией в эмоциональном и сексуальном плане и освобождением женщины от мужа и семьи. Утверждала, что здесь и речи нет о равноправии полов, просто в результате женщины становятся более легкой добычей западных мужчин. Всех представителей сильного пола вообще независимо от веры и морали, истории и степени родства. И в своем творчестве она снова и снова использовала судьбу дочери в качестве примера того, что подобное никогда не могло бы случиться с девочкой на ее старой родине, в Иране.
Осенью 1995 года, через десять лет после смерти Жасмин, она приняла участие в полемической программе на телевидении, где обсуждалась судьба женщин в исламе, их угнетение, обычай носить хиджаб, женское обрезание, убийства чести и все иное между небом и землей, что возможно или даже точно не имело никакого отношения к делу. Мариам устроила скандал уже в прямом эфире, а как только камеры выключили, вцепилась в волосы христианке, которая вела передачу. Естественно, на следующий день в газетах это преподнесли как сенсацию.
– Она словно обезумела, запросто могла убить меня, – поведала «шокированная» телеведущая репортеру «Экспрессен».
Месяц спустя Мариам оставила свою новую родину и вернулась в Иран. Еще через полгода газета «Дагенс нюхетер» отправила своих журналиста и фотографа сделать репортаж о ее новой жизни. Но им не удалось связаться с ней, казалось, она бесследно исчезла, именно об этом и шла речь в статье. Пряталась ли она по доброй воле, или непримиримый тоталитарный режим просто-напросто устранил ее?
Ни шведское министерство иностранных дел, ни посольство в Иране не смогли пролить свет на это дело. Так как она отказалась от шведского гражданства, прежде чем покинула Швецию, во внешнеполитическом ведомстве в Стокгольме только покачали головой. Мариам Эрмеган стала для них «закрытой темой, поскольку находилась вне шведской юрисдикции», а шведский посол в Тегеране вообще не стал комментировать вопросы, полученные о ней. Вполне естественно, ведь Мариам Эрмеган «в силу своего гражданства являлась внутренним делом Ирана и иранских властей».
– По-твоему, они убили ее? – спросила Матильда. – Все эти аятоллы?
– Я не знаю, – ответил Юханссон. – Хотя какая в принципе разница? Ведь жизнь Мариам, по сути, закончилась утром 22 июня 1985 года, когда полиция Сольны позвонила в ее дверь и сообщила, что они нашли ее дочь. Мертвую и, скорее всего, убитую. От остальных деталей ее избавили. Однако вечерние газеты оказались не столь деликатными.
– Ты не знаешь, – повторила за ним Матильда. – Как это? Ее судьба просто не волнует тебя, не так ли?
– Нет, – возразил Юханссон. – Волнует дальше некуда. Но прежде всего меня интересует то, что произошло раньше. А вообще Мариам Эрмеган имеет право на обычную человеческую жизнь.
«И на то, чтобы с ней не случилось ничего такого, чего она и в мыслях не пожелала бы никому другому», – подумал он. Такого, от чего ему и его коллегам требовалось ее защищать. Или, по крайней мере, обеспечить для нее правосудие.
– Я понимаю, куда ты клонишь, – сказала Матильда. – Ей и так досталось через край. Я смогла бы убить этого дьявола, когда думаю об этом.
– Один вопрос, из любопытства. С тобой случайно не происходило ничего похожего, пока ты росла?
– Подобное происходит со всеми девочками, – призналась Матильда, явно удивленная его вопросом. – Ну, возможно, не со всеми, но с большинством. И со всеми вроде меня, во всяком случае.
– Рассказывай, – буркнул Юханссон.
– Много лет назад, будучи еще совсем наивной девчонкой, я оказалась на празднике с друзьями. И тогда парень, ходивший в один класс со мной, друг фактически, хотя между нами никогда ничего не было, просто свихнулся, затащил меня в какую-то комнату и поимел в рот. Пригрозил убить, если я ему не уступлю.
– И ты подчинилась, – констатировал Юханссон.
– Да, – подтвердила Матильда и пожала плечами. – К тому же была почти такая же пьяная, как и он. И вдвое слабее его.
– И что ты сделала потом?
– Ничего. А как мне, по-твоему, требовалось поступить? Пожаловаться в полицию, чтобы на меня все пальцем показывали? Отца у меня не было. И старших братьев тоже, способных разобраться с ним.
– Но это было только раз? – спросил Юханссон.
– Ты издеваешься надо мной? – сказала Матильда.
– Нет, – ответил Юханссон. – Я слушаю.
– А все те случаи, когда какой-нибудь парень ходит и ноет, пока ты уже не в состоянии терпеть и уступаешь, сжимая зубы. С тобой не было такого?
– Нет. На самом деле нет.
– Я верю тебе. Ты из тех, кто получает все сам. Кому не надо просить ни о чем. Тебе остается только радоваться этому. Хотя подобное не столь обычно, да будет тебе известно. Хотела бы я встретиться с твоей матерью.